Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)
Я не могла избавиться от ощущения, что за всем этим показным сочувствием скрывается едва сдерживаемое любопытство довольных зевак, которым посчастливилось стать очевидцами публичного скандала. И, несмотря на все притворные охи и ахи, втайне они получали удовольствие от происходящего, воспринимая его как шоу. Зрелище было увлекательным и непредсказуемым, как гладиаторские бои. И если всеобщий любимец вдруг окажется повержен и забит грозным противником — значит, так тому и быть. Они посмеются над его былыми удачами и отправятся по домам, быстро переключившись на другие события, в надежде не пропустить еще что-нибудь увлекательно-скандальное.
Поэтому, открыв папку отправленных писем и убедившись в том, что мое послание Вадиму было доставлено по адресу, я спокойно закрыла почту, равнодушно отвернувшись от волны утешений и липового сопереживания.
Теперь мне надо было заняться моим блогом, который я завела после того, как рукопись была отправлена в издательства. Тем самым блогом, благодаря которому роман был выпущен и который познакомил меня с людьми, так же, как и мой герой, страдавшими от саморазрушения.
Я не любила возвращаться к этому электронному дневнику, чувствуя, что предала поверивших мне, сначала восприняв их проблемы близко к сердцу, а потом полностью отстранившись от общения. Так что за комментариями к записям я не следила давно, иногда лишь вяло удаляя какие-то совсем безумные послания или рекламу. Но то, что я увидела сейчас, превзошло самые худшие ожидания.
За прошедшие два дня атмосфера в блоге накалилась благодаря посетителям, привлеченным статьей, приводящей ссылку на «скандальный дневник». Дискуссии, бурно разгоревшиеся два года назад из-за характера и поступков моего героя, вспыхнули с новой силой. И то, что творилось сейчас, не шло в сравнение с первоначальными даже самыми агрессивными комментариями.
Еще тогда некоторые читатели не восприняли выбор моего героя и осудили его. Но это были аргументированные мнения, пусть и с жесткими оценками, споры, за которыми было интересно следить. Теперь же я столкнулась с истерической и бесконтрольной волной слепой ненависти, которая захлестнула меня, едва я начала читать свежие сообщения.
Голос разума тихо и безуспешно пытавшийся шептать, чтобы я немедленно прекратила чтение, вскоре умолк. Меня не могли утешить банальные мысли о том, что все проходит, и это лишь массовая истерия толпы, поддавшейся на манипуляции журналистов, умеющих разжигать огонь беспроигрышными запугиваниями: «А вы уверены, что ваши дети сейчас в безопасности?»
Именно они — заботливые матери, любящие жены и ревностные хранительницы домашнего очага стали теми, кто проклинал от души, желая медленной смерти в муках уже не моему герою, а мне — автору преступного чтива. Часто это были даже не законченные комментарии, а обрывки мыслей, написанные с ошибками, не до конца, и все они звенели возмущением и ненавистью. Видимо, их писали на бегу, тайком от семьи, и чувства, которыми дышала каждая буква этих посланий, разили наповал.
В утешительных письмах от друзей я не нашла ни одного мало-мальски искреннего слова, а вот авторы злых комментариев были предельно честны в своих пожеланиях, которые обрушились на меня сразу, ослепляя и оглушая, лишая возможности дышать и нанося удар за ударом, один за другим. Я не могла противостоять этой разрушительной силе, даже цепляясь за высказывания тех, кто призывал успокоиться и не делать поспешных выводов. Эти слабые голоса тонули в кипящем потоке ругательств, которыми осыпали меня женщины, готовившие по утрам блинчики для любимой семьи и учившие детей быть добрыми и решать споры без кулаков.
«Как таких сволочей только земля носит?»
«Сижу у кроватки малыша и плачу… Мне страшно за него… А писательницу эту надо на электрический стул посадить… Чтобы жизнь нашим деткам не портила»
«У самой-то детей точно нет! Бездетная она! Вот и бесится, со свету сжить наших сыновей и дочек хочет!»
«Большой это грех, его уже ничем не замолишь. Бог ей судья!»
«Да расстрелять ее надо, без суда и следствия. Как при Сталине!»
«Ничего, девочки, ей это так не пройдет! Земля круглая, все вернется, все аукнется!»
«Да чтоб ты сама газа нанюхалась, дура полоумная!»
И дальше, бесконечно, одно и то же — чтоб ты сдохла, чтоб слезами матерей, чьих детей чуть не сгубила, захлебнулась, чтоб тебя расстреляли, пожизненно в камеру-одиночку посадили, руки отрубили и кислотой глаза выжгли, чтобы не писала больше всякую гадость.
Время остановилось для меня, и я чувствовала, что все глубже и глубже погружаюсь в черную воду, которая прибывала с каждым новым комментарием, заполняя собой нашу комнату, двор, весь мир. Выбраться из нее у меня не было сил. Впервые столкнувшись с такой силой массовой злобы и порицания, которые прорвали границу между экраном компьютера и реальностью, я оказалась не готова этому противостоять. Моя уверенность в собственной стойкости, в том, что мне ни по чем насмешки зазнавшихся коллег по цеху, а удары злобных критиков делают только сильнее, рассыпалась на глазах под влиянием той искренней ненависти, которой поливали меня обычные люди с улицы, те самые читатели, для которых я когда-то хотела сделать так много.
И если бы нам довелось встретиться на пустынной дороге, эта толпа возмущенных и обличающих, не думая, забросала бы меня камнями, учинив самосуд, о котором говорил Марк, а я не восприняла его слова всерьез. Но для того, чтобы сломать во мне последнюю опору, которая удерживала от отчаяния, давала надежду на то, что я выстою и смогу доказать свою правду, не нужно было даже попытки реального общения. Я была раздавлена, убита и разорвана на части каждым из этих острых, пропитанных ненавистью слов.
По-прежнему не чувствуя своей ответственности за происходящее, я понимала лишь одно — если даже читатели отвернулись от меня, значит я — никудышний писатель. И все это время я заблуждалась, думая, что в моих силах хоть что-то изменить, раскрыть и донести кому-то свои ненужные мысли и убеждения.
Нет, ничего это не было. Никогда не было. Я тоже бродила среди иллюзий, ничем не отличаясь от нашей богемной тусовки, от Мари, от Зорана. Только их фантомы назывались «Вдохновение» и «Связь с астральными мирами», а мой, самый злой и насмешливый призрак носил имя «Я могу что-то изменить в сознании людей».
Какая непростительная, пустая самонадеянность. И теперь я заслуженно несу за нее наказание.
Ну и пусть, пусть так будет. Это даже справделиво. Я не буду возражать, не буду защищаться. Я просто устала, смертельно устала и больше ничего не хочу. Не хочу доказывать, спорить, бороться, противостоять и писать больше — не хочу. Не хочу и не буду, никогда. Мне не для кого это делать. Незачем. Никто не хочет перемен. Никто не хочет новой жизни. Везде лишь эта черная вода ненависти, осуждения, неприятия. Она повсюду. Она поглотила все.
И только когда я вновь увидела перед собой лицо Марка, слабая надежда на то, что мне удастся выплыть, выдохнуть из легких черную жижу отвращения, которой поливали меня сотни незнакомых людей, шевельнулась внутри. Мне было все равно, что он застал меня на месте преступления, что я попалась с поличным, нарушив его запрет на любые контакты с миром. Наказать меня больше, чем я сама себя наказала, увлекшись своими глупыми мечтами, было невозможно.
Растерянно опустив голову и продолжая рыдать так, что зубы стучали о край стакана с водой, которой Марк пытался меня напоить, я просила только об одном — чтобы тот план, которому я раньше так противилась, поскорее осуществился.
— Забери, забери меня отсюда, пожалуйста! Делай все, как надо, как решил… Я глупая, наивная, неблагодарная, я только врала, тебе и себе… Врала, что мы сможем что-то придумать, что мы сможем научиться жить каждый по-своему, что мое творчество имеет какой-то смысл. Ты был прав, с самого начала прав! Еще когда запретил мне ездить в летний лагерь, помнишь? Нет, еще раньше, когда я впервые пришла к вам домой на интервью, а ты рассердился на то, как я себя вела. Как же ты был прав, Марк! Всё это глупые, злые люди… и они мне абсолютно не нужны… И я им — тоже… Для них я всего лишь цирковая обезьянка, забавная и смешная, которая должна развлекать их, так же, как и сотни других. Им было интересно просто веселиться, а я думала о каком-то долге, о предназначении… Глупости, какие глупости! Не хочу! Ничего не хочу больше! Хочу уехать с тобой и жить, как когда-то, давно, когда мы были детьми, помнишь? Помнишь, Марк? «Какого цвета крыша будет в нашем доме? Красного… Ведь это наш любимый цвет» Не хочу больше здесь оставаться, хочу туда, в наш дом с красной крышей. Ты же купишь его для нас?