Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)

Потому что тогда ко мне приходил Ярослав. Я, наконец, дождалась его.
Он все-таки не смог упустить шанс провести немного времени со мной в таком прекрасном месте. Правда, за Вадимом он предпочитал наблюдать со стороны и не вступать в разговор. Я понимала решение друга. Ведь учитель поверил в то, что Яра больше нет, и тот просто не хотел пугать его. Зачем? И так вокруг его временного ухода возникло слишком много ненужного ажиотажа.
Впервые Яр вернулся и сел рядом со мной, у самой кромки моря, к концу первой недели моего пребывания наедине с природой.
— Ну как же мы с тобой раньше до этого не додумались! Почему мы не выбирались к морю, Лекс? Только посмотри, какая красота — и больше ничего, совершенно ничего не надо для счастья! Ты, я и море. Здорово, правда?
Чувствуя, как сердце в груди сжимается от боли и радости, я резко повернула голову и увидела его — Яр сидел рядом со мной и довольно улыбался, рассеянно приглаживая рукой золотистые волосы, которые растрепал ветер.
В ту же самую секунду я почувствовала, как спадают оковы, сковавшие меня с того момента, как массовая иллюзия о смерти друга распространилась среди наших знакомых и никто из них, ни один человек не сомневался в истинности происходящего.
— Ты все-таки пришел! Ты вернулся… — едва сдерживая слезы радости, прошептала я.
— Ну конечно, вернулся, — улыбка Ярослава стала еще шире. — Как ты могла подумать, что я не приду? Ведь ты ждала меня, очень ждала. А я чувствовал это. И скучал. Видишь, какой я дурак, Лекс. Ушел, хотя знал, что буду скучать — и не смог с собой справиться.
— Но это же здорово, — ответила я, замечая еще одну удивительную особенность нашего общения: нам больше не нужно было открывать рот и что-то произносить. Достаточно было смотреть в глаза, и мы прекрасно слышали друг друга. — Я тоже скучала. Очень скучала.
Мне захотелось взять его за руку, для того, чтобы наверняка больше не отпускать, но что-то необъяснимое сдерживало от этого шага. Я внимательнее присмотрелась к Ярославу. Это был он — и в то же время не он. Его глаза смотрели по-другому. В них больше не было даже намека на следы отчаяния и боли. Теперь его взгляд светился искренним весельем и радостью. Это был глаза озорного ребенка, еще не столкнувшего или наоборот, оставившего далеко позади все проблемы, горе и страдания.
— Ты изменился, — призналась я про себя, и Ярослав тут же прочитал мою мысль. — Ты стал таким беззаботным.
— От тебя ничего не скроешь, как всегда, — шутливо поддел меня Яр. — Я счастлив теперь, Лекс, — добавил он. — Я снова здоров. Я никогда больше не заболею и не умру. У меня есть не просто будущее, у меня есть вечность. Моя семья больше не моя. Старые привязанности не имеют значения — их будто стерли. Это свобода, Лекс. То, о чем мы всегда мечтали — свобода и безмятежность.
— Не все старые связи потеряли силу — немного обиженно возразила я. — Ведь ты же сейчас здесь. Со мной.
— Это совсем другое, — неожиданно серьезно ответил он. — Есть связи, как цепи, они тяготят, ты не можешь дождаться, когда сбросишь их. А есть легкие и вечные. Это родство не разрывается, потому что оно как воздух, которым дышишь. Ты носишь в себе кусочек другого человека и всегда чувствуешь его. Я чувствую тебя, Лекс. И все время чувствовал, как тебе было больно — с самого начала. И понимание того, что тебе плохо — единственное, что делает мое счастье неполным. Поэтому я не уйду, пока ты не поймешь всего. И не сможешь жить дальше, такой, как раньше, только немного сильнее.
— Я не знаю, как жить дальше, — вздохнула я. — Вот ты… Ты выглядишь таким… мирным. Неужели ты больше не боишься? Не боишься того, что это хрупкое счастье может разлететься на куски, как чаще всего с ним и бывает?
— А чего мне бояться? — беззаботно пожал плечами Яр. — И тебе не стоит, — я почувствовала, как по телу разливается приятное тепло и спокойствие. — Очень многие вещи, Лекс, мы разрушаем сами, своим же страхом и неверием. Помнишь, я говорил тебе — вместо того, чтобы наслаждаться жизнью и приключениями, мы начинаем думать о неудачах и они нас, конечно же, находят. Поэтому — меньше тяжелых мыслей, страхов и пустых опасений. У тебя впереди еще так много счастья.
 
— А я вот не могу так… Я все время жду чего-то плохого — и оно непременно случается. Не потому, что я его жду. А потому что предчувствия меня никогда не обманывают. Вот недавно у нас был чудесный праздник. А потом все обернулось таким кошмаром.
— Что плохого в том, что я ушел? — глядя мне в глаза с согревающей сердце нежностью, поинтересовался Яр. — Я сделал это вовремя, мои предчувствия ведь тоже не обманули, — он опять улыбнулся своей новой солнечной улыбкой. — Ты должна чувствовать момент, Лекс, когда надо перевернуть страницу. Вот что самое главное.
— Но почему, Яр? Почему ты сделал это после такого прекрасного дня? Я не могу понять этого! Это будто насмешка, будто пощечина от судьбы — вот, мол, тебе, держи! Вот твоя расплата за счастье! А ты еще говоришь, что мы сами все разрушаем… Зачем ты так поступил, скажи мне! — чувствуя, как на глаза вновь наворачиваются слезы и расслабленно-умиротворенное настроение разрушается под действием свежих воспоминаний, всхлипнула я.
— Я ведь все объяснил, Лекс, — тихо напомнил Яр, глядя на меня внимательно, но без следа укора или порицания. — Я не ушел молча, это было бы слишком жестоко. Я написал тебе письмо, чтобы ты не винила себя, чтобы понимала — случилось то, что должно было случиться. Но ты опять закрылась от очевидных вещей и все истолковала неправильно. Твое счастье совсем рядом — стоит только протянуть руку. А вместо этого ты казнишь себя и не желаешь принимать реальность. Проснись, cтряхни с себя этот дурман, эту дурацкую летаргию. Мне больно видеть тебя такой. И не только мне. Оглянись вокруг, Лекс. Пришло время открыть глаза.
— Открыть глаза… — будто приходя в себя после легкой дремоты, пробормотала я, глядя на пустое место, где несколько секунд назад сидел мой друг. То, что он ушел, не попрощавшись, не удивило и не расстроило меня.
Я знала — он слышит меня, мои мысли и будет приходить, пока я его жду.
В ту ночь я спала и видела сны — веселые и яркие, впервые после своего злополучного дня рождения. Воспоминания о недавних событиях не тревожили меня и, проснувшись, даже порадовала Вадима зрелищем собственноручно приготовленного походного завтрака. Он никак не прокомментировал мою возню на нашей полевой кухне, может быть, не веря своим глазам, а может, боясь спугнуть эту первую несмелую инициативу, возвращение к обычной, реальной стороне жизни.
Глядя на эти улучшения, на мое неподдельное хорошее настроение, учитель начал оставлять меня одну практически без колебаний. Каждый раз, когда он уходил за свежей водой к ручью, мы с Ярославом продолжали наши беседы, почти как в старые добрые времена.
— Скажи, на что похож твой дом сейчас? — спрашивал я у него в то время, как волна с тихим шорохом набегала на берег, едва касаясь наших ступней.
— У меня нет дома в привычном понимании, Лекс. Он мне и не нужен. Когда у тебя есть всё — ты больше не обращаешь внимания на мелочи.
— А то, что устроили здесь твои родственники — все эти похороны, могила, посмертная надпись… Кстати, ты видел свою могилу?
— Ну-у, знаешь… Это еще не самое худшее из того, что они могли сделать. Хорошо, что они такие неприспособленные к земной жизни и у них всегда проблемы с деньгами. А то бы еще отгрохали мне какой-нибудь помпезный памятник с жуткими статуями. Вот это было бы слишком! Нет, ну ты можешь это представить? Памятник — мне!
 
Я негромко засмеялась — именно такую реакцию Ярослава я и ожидала.
— Что смешного, птичка? — внезапно донесся до меня голос Вадима, который раньше обычного вернулся со свежей водой прямо к палаткам, так что я не сразу поняла, что он уже здесь. — Морские нимфы и дельфины передают тебе привет ультразвуком? Не иначе ты там с кем-то общаешься, вот единственная причина твоего загадочного вида.