Обещание любви

– Значит, ты учила других тому, что умеешь сама?
– Да, я и прясть умею, могу и этому научить, если надо.
В ее семье пряли все, даже Элизабет, и если Джудит и любила что-то из всех своих обязанностей, так именно прясть. Она часами могла сидеть на жесткой скамье у большого прядильного станка, давя ногой на длинную узкую педаль, в то время как руки сами собой теребили шерсть. Она так наловчилась в этом ремесле, что могла прясть долгими часами, углубившись в свои мечты, словно завороженная мерным постукиванием деревянного станка.
На Алисдера увиденное произвело сильное впечатление.
Лицо Джудит испачкалось, волосы перепутались и покрылись пылью, от нее пахло овцами и трудом праведным.
«Глаза ее мерцают как огоньки свечей», – подумал Алисдер, размышляя, чем вызван ее испуг: то ли тем, что он все-таки сумел победить ее молчание, то ли тем, что новая, неожиданная сторона в ней так покорила его.
Джудит подняла глаза на Алисдера и поняла, что не в силах оторваться от его взгляда: властного и даже сердитого, но в то же время… беззащитного. Словно ему очень нужно было понять, кто она и что задумала, и это любопытство делало его уязвимым.
– Но зачем тебе это, Джудит? – негромко спросил он, приближаясь к ней.
Заставив себя очнуться и вернуться к действительности, она заговорила тихо, будто мир вокруг внезапно замер и прислушивался к их интимному разговору.
– Если ты не можешь нанять стригалей и прядильщиц, значит, надо научить своих людей делать это, Маклеод. Женщины более терпеливы, им сподручнее прясть, а мужчины сильнее, у них лучше получится стрижка.
Джудит хотела отвернуться, но не успела, и Алисдер обхватил ее за талию.
– Зачем, Джудит? – повторил он, подняв за подбородок ее лицо так, чтобы заглянуть в глаза.
Джудит чувствовала дыхание Алисдера на своих щеках, его руку у себя на талии.
«Ее ресницы трепещут, словно крылья пойманной пташки, – подумал Алисдер. – Да и сердце бьется часто и сильно». Не бойся он, что Джудит бросится бежать от его прикосновения, прижал бы ладонь к тому месту на ее шее, где пульсировала жилка. Он бы подул на нее, чтобы остудить жар, губы его были у самой ее кожи, нежной и бархатистой. Он стряхнул шерстинку с лифа ее платья, раздумывая, испытывает ли она сейчас то же самое от его прикосновения.
– Ты сдержал слово, Маклеод, ни разу не нарушил нашего перемирия. Мне захотелось отблагодарить тебя, вот и все. – Она посмотрела вниз на землю, потом вдаль на темнеющее небо. Только бы не встречаться с ним взглядом.
Алисдер смотрел на нее так же, как на маленького Дугласа: с нежным терпением и лаской.
Джудит едва не рассказала ему все до конца. Этому человеку трудно лгать, в его присутствии она чувствовала, что надежно защищена в чужой незнакомой стране. Сумерки постепенно сгущались, и вдруг она осознала, что он не похож на тех мужчин, которых она знала в своей прежней жизни, что и она стала совсем другой. Однако миг пролетел, серебряная искорка откровения погасла, краткий миг, бесценный и невозможный, как невозможна радуга на ладони. Каково это – говорить правду? Джудит взглянула на него, раздумывая, представится ли еще такая возможность.
– Да и время пойдет быстрее, Маклеод.
Он коснулся пальцем ее переносицы и затем неспешно перевел его на висок. Жест был странный, необъяснимый, особенно для такого великана шотландца, как Маклеод. На секунду она забыла, что стоит близко к нему, что еще чуть-чуть, и ее губы прикоснутся к его загорелой коже в вырезе рубахи, что опасность приходит с близостью, а под маской доброты часто скрывается жестокость. Мягкость. Нежность. Две самые худшие лжи.
Джудит напряглась в его руках. Именно такой реакции Алисдер ожидал от нее с того мгновения, как его рука легла ей на талию и прикоснулась к бедру. Однако его порадовало, что случилось это не сразу, не так быстро, как раньше. Возможно, этого английского ежика удастся приручить?
– Я рад, что ты стремишься помочь, – проговорил он, отпуская ее, и улыбнулся – неотразимо, обаятельно.
 
Джудит судорожно сглотнула, сжала ладони и кивнула, не глядя на Маклеода. Новое, неведомое прежде ощущение, быстрое и неуловимое, охватило ее, на миг замерло сердце в груди. Она не произнесла ни слова.
От солнца у нее покраснел кончик носа, длинные ресницы почти касались щек, на губах застыла полуулыбка. Сам не зная почему, Алисдер Маклеод вдруг подумал, что красота – не просто правильные черты, что она идет из души. Красота – больше, чем пышные, туго затянутые корсетом формы, стройные и длинные ноги, безупречное лицо древнегреческой статуи. Не просто улыбка. Красота – это доброта и внимание. Материнская забота, дружба, любовь. Пожалуй, в душе Джудит есть все, что необходимо для подлинной тонкой красоты, а он не замечал этого до сегодняшнего дня.
Опасные мысли для мужчины, подсчитывающего дни, оставшиеся до своего освобождения.
 
Глава 12
В первый же день, когда Маклеод собрал женщин, их пришло не менее двадцати. Джудит уже знала некоторых: они часто появлялись на кухне в Тайнане. Одни разглядывали ее из дверей, когда она приходила в деревню, другие следили за Маклеодом в тот день, когда он гнался за ней до самого замка. Но были и такие, кого она видела впервые.
Мегги тоже пришла, и женщины улыбнулись друг другу, как старые знакомые.
* * *
На следующий день после того, как Джудит узнала о смерти Джанет, она отнесла Мегги котелок с едой. Она опасалась, что ее добрый жест не примут, но Мегги встретила ее тогда очень приветливо.
В домике Мегги было темно. Единственным источником света служило дымовое отверстие в крытой соломой крыше. Джудит задержалась на крыльце, не уверенная, стоит ли ей заходить. Но все-таки вошла, заметив грустную улыбку на лице Мегги.
– Спасибо, – тихо поблагодарила та, забирая котелок из рук Джудит, которая удивленно разглядывала убогое жилище.
Как вообще в таких условиях можно жить? Из просторного отцовского дома она переехала к Питеру. Затем они с Энтони снимали небольшой домик в Лондоне. Но где бы она ни жила, нигде не было так тесно и мрачно, как в хижине Мегги.
В единственной комнате утоптанный земляной пол был чисто выметен неким подобием метелки. Узкая доска, прибитая к раме, служила столом. Кроме одного небольшого стула и койки, другой мебели не было. На полках ровными рядами хранились все вещи Мегги. Комната содержалась в чистоте и выглядела очень опрятно.
Джудит ничего не оставалось, как сесть на непрочный стул, который ей торопливо подвинула Мегги. Она не знала что сказать. Разве можно помочь словами? Но все же сделала попытку сблизиться.
Мегги поведала Джудит, что ее муж был из рода Маклеодов, словно объясняя теперешнее свое присутствие в клане. А сама она из рода Макдугалов. Ее карие глаза загорелись от воспоминаний, когда она рассказала Джудит о том дне, когда один из Маклеодов пришел к ним в клан в поисках женщины с волосами, золотыми, как солнце, и глазами, синими, как небо.
– А получил, – улыбаясь продолжила Мегги, – женщину с темно-каштановыми волосами и глазами цвета земли, но ни разу не высказал недовольства.
Джудит не поняла радостного оживления собеседницы, но порадовалась, что Мегги хоть ненадолго забыла о своем горе, печаль ушла из ее глаз. Впрочем, грусть никогда по-настоящему не покидала шотландцев, однако не мешала им жить полной жизнью. Они просыпались с рассветом и, принимая вызов природы, работали в поле как подневольные. Дни складывались в недели, недели в месяцы. Они гордились своим наследием, своей непохожестью на других, даже своим упрямством. Любили свои песни, свой язык и себя, хранили веру предков, передававшуюся из поколения в поколение, верили в силу клана, легенд и волынки.
Чтобы понять все это, надо было оказаться среди них, собственными глазами увидеть, как они принимают все обрушившиеся на них беды и никогда не склоняются под их тяжестью.
Джудит не знала, сумеет ли когда-нибудь понять этих людей. Вряд ли она сможет стать такой же сильной, жизнерадостной и упрямой. Даже сейчас, когда она всей душой стремилась как-то помочь клану, на нее смотрели с подозрением.