Вавилонские ночи (СИ)
— Удивительно, что кто-то из них все же проболтался вам.
Шпандау отхлебнул коньяку и улыбнулся.
— В том-то все и дело — никто не проболтался. В этом просто не было нужды. Все и так было кристально ясно.
Виньон уставился на него во все глаза. В голову закралась неприятная догадка, и ему стало не по себе. Он вдруг понял, что ему трудно смотреть собеседнику в лицо.
— Уверен, что вы ошиблись, — сказал Виньон. — Похоже, вы просто неверно истолковали их поведение.
— Нет, — возразил Шпандау. — Когда мне стукнуло девятнадцать, меня обязали пойти на языковые курсы. Немецкий я учить отказался, от испанской речи меня тошнило, вероятность столкнуться нос к носу с древнеримским солдатом была ничтожно мала, так что латынь я тоже отбросил. Оставался только французский. Всегда удивляюсь, сколько слов, оказывается, помню, хотя считал, что давно все позабыл. А вот говорить по-прежнему стесняюсь.
— Что ж, поделом нам, — сказал Виньон.
— Вы выставили меня на посмешище, не успел я сойти с самолета, — продолжал Шпандау. — Я вас до того дня и в глаза не видел, а вы за три минуты умудрились смешать меня с грязью. Впрочем, надо отдать вам должное, вы человек последовательный. Пока я здесь, вы ни разу не упустили шанса причинить мне вред. Я предпочел прикусить язык, несмотря на ваши утверждения, будто мне недостает профессионализма. Я молчал еще и из уважения к Анне, а тем временем все мои инстинкты требовали схватить что потяжелее, оттащить вас на задворки виллы и как следует отметелить. Кажется, я даже питал бесплодные надежды, что однажды вы сами меня туда оттащите — как бы в знак дружбы. Но нет, вы предпочли позвать меня в этот театр с танцующими марионетками, чтобы потешиться надо мной, чтобы невозбранно измываться надо мной на глазах у официантов и остальной публики, владеющей французским. Может, мы там, у себя в глуши, и варвары, но в случае чего умеем поговорить по-мужски, и нам хватает смелости высказать, что накипело, прямо в глаза, а не посмеиваться над человеком у него за спиной.
Он выплеснул оставшиеся полбокала через стол и попал Виньону в лицо. Посетители дружно ахнули — Шпандау не знал наверняка, то ли они оскорблены его поступком, то ли удивляются, что он не сделал этого раньше. Самообладания Виньону было не занимать: он даже не вздрогнул, только прикрыл глаза, пока коньяк стекал со лба. А затем медленно промокнул лицо и грудь все той же накрахмаленной салфеткой.
— Вы правы, — наконец произнес он. — Я поступил невежливо, обидел вас и теперь прошу за это прощения. Но задницу я вам все равно когда-нибудь надеру.
— Так за чем же дело стало? — сказал Шпандау и поднялся со стула.
— Придется подождать, — объяснил Виньон. — Если мы выйдем прямо сейчас, управляющий поймет, что мы непременно затеем драку, и вызовет полицию. А если мы немного выждем, они просто решат, что мы педики.
— Вот любите вы тут всё усложнять!
— Не желаете ли еще выпить? Второй бокал-то вы расплескали.
— А как же. Да катись оно все к чертям!
Виньон подозвал престарелого официанта и заказал еще две порции коньяка.
— У нас обоих как раз будет время поостыть, — заметил он. — Не стоит ввязываться в драку, пока гнев не утих.
— Да эта мысль прямо-таки красной нитью проходит через всю историю Франции, — сказал Шпандау. — И когда же, по-вашему, следует драться?
— Когда злишься, чаще допускаешь ошибки. Вот почему мы убрались из Индокитая незадолго до того, как его заняли вы. Нам хватило ума не цепляться за свои позиции, хоть и досадно было их потерять. В отличие от вас.
— Картезианская логика?
— Просто здравый смысл. Декарт далеко не всегда был столь же логичен. Если, конечно, вам доводилось читать его труды.
— Да идите вы…
Дальше они пили коньяк в гробовом молчании. Посетители украдкой косились на них и гадали, не сцепятся ли милые голубки снова. Наконец Виньон осушил свой бокал, а за ним и Шпандау. И оба потянулись к счету.
— Плачу я, — заявил Шпандау.
— Нет, — возразил Виньон, — это я вас сюда пригласил.
— Я испортил вам куртку.
— И заслуженно. Я публично оскорбил вас. Причем не единожды, а делал это при каждом удобном случае.
— Ну, тогда платите по этому долбаному счету.
— Благодарю.
— Куда теперь?
— Идите за мной, выйдем на задворки ресторана. Там наверняка найдется подходящее место.
В тянувшемся за гостиницей переулке валялся ящик из-под молока. На ящике сидел клошар. Виньон попросил его уйти — мол, им с приятелем нужно побыть наедине.
— Трахаться, что ли, будете? — поинтересовался клошар.
— Хочу вышибить из него мозги, — сказал Виньон.
— Что то, что другое — один хрен, — резюмировал клошар. — Пройдете несколько метров по переулку, и там будет пятачок, где ни одна душа из гостиницы вас не увидит. Только смотрите, в собачье дерьмо не вляпайтесь.
Они отыскали упомянутое место — тупик, скрытый от посторонних глаз, и при этом достаточно широкий, чтобы на нем можно было свободно двигаться.
— Годится, — заключил Виньон. — А вы что скажете?
— Битого стекла вроде не видать, — ответил Шпандау.
— Об этом я не подумал, — сказал Виньон, — ценное наблюдение.
Оба сняли куртки, а потом минуту или две искали местечко почище, чтобы их положить. Затем встали в боевую стойку.
— Давненько я не практиковался, — заметил Виньон. — Во всяком случае, чтоб по-настоящему. Пока служил в полиции, лупил преступников дубинкой, но это совсем другое дело.
— Да уж, — подтвердил Шпандау. — Разница есть.
— Видимо, обязан вас предупредить, что я сейчас в отличной форме, — сказал Виньон.
— Да я и сам не какой-нибудь дистрофик весом в сорок килограммов, — сказал Шпандау.
— Я занимаюсь скалолазанием. Тренируюсь ежедневно.
— Прекрасно. Значит, после того как я размажу вас по асфальту, сможете вскарабкаться на сиденье машины.
— Еще я изучал сават [60], - сообщил Виньон.
Шпандау напряг память: что же это за хрень такая сават. И тут Виньон ударил его высоко в левое бедро, с внутренней стороны. Нога онемела и от паха до самых пальцев налилась болезненной слабостью.
— Черт, — пробормотал Шпандау, остановившись, чтобы помассировать ногу.
— Я же предупреждал, — сказал Виньон, словно бы пританцовывая и то приближаясь, то отскакивая подальше.
Шпандау продолжал разминать ногу, а Виньон, приплясывая, подобрался поближе, намереваясь добить противника мощным ударом ноги в грудь. Удар нанести удалось, но Шпандау только того и ждал. Он был готов. Вовремя пригнувшись, он нанес удар слева, пришедшийся сопернику в щиколотку. Так и не попав американцу в грудь, Виньон качнулся вправо. Пытаясь удержать равновесие в стойке на одной ноге, француз как на грех подвернул колено.
— Merde [61]! — воскликнул Виньон. Почву под ногами он наконец обрел, но вынужден был отступить на пару шагов.
Шпандау растирал ушибленное бедро, а Виньон, прихрамывая, передвигался по дуге — разрабатывал колено, чтобы не так болело. Они переглянулись. Шпандау, в надежде воспользоваться небольшим преимуществом, устремился к Виньону, а тот подпрыгнул на здоровой ноге, собираясь перехватить удар. Поскольку ни один из соперников уже не мог лягнуть другого, сам при этом не рухнув, они принялись молотить друг друга кулаками. Виньон нацелился противнику в подбородок, но оступился, попал в плечо и завалился вперед. Шпандау метил Виньону в нос, но француз пригнулся, и тяжелый удар пришелся на макушку. Раздался громкий глухой стук, и оба одновременно взвыли.
— Черт! — воскликнул Шпандау, сунув пульсирующую правую руку в безопасное место — под мышку.
Виньон обеими руками схватился за голову, согнулся пополам и зашипел, как закипающий чайник.
Оба немного покружили по площадке, не меняя поз.
Скрюченный, страдающий от головокружения Виньон надумал ударить Шпандау плечом из низкой стойки.