Обладать и ненавидеть (ЛП)

Уолт смотрит на него с легким нетерпением.
— Я делаю это, когда должен. Наш старший вице-президент, курирующий китайский регион, завтра днем вылетает обратно в Шанхай. Мне нужно встретиться с ним до этого. — Затем он смотрит на меня, его нетерпение по поводу Оливье передается и мне. — Если ты хочешь остаться, я попрошу своего водителя вернуться за тобой. — Какая-то часть меня одновременно испытывает облегчение от того, что он хочет отвезти меня домой, и злится, что он предложил мне остаться. Слишком сбитая с толку противоречивыми эмоциями, я просто киваю.
— Было приятно снова увидеть тебя, — говорю я, вежливо улыбаясь Оливье.
— То же самое касается и меня. И я имел в виду то, что сказал — я бы с удовольствием посмотрел твои работы.
Я киваю и поворачиваюсь к Уолту, ожидая, что он сделает. Половина меня ожидает, что он схватит меня за руку и потащит из комнаты, но он только жестом показывает мне идти впереди него, когда мы покидаем галерею. Я машу Надежде, когда мы проходим мимо, она разговаривает в группе, изображая телефон у моего уха, чтобы дать ей знать, что мы будем на связи, а затем слишком скоро мы выходим на тротуар, загружаясь в заднюю часть внедорожника Уолта.
Я проскальзываю внутрь первой, а Уолт занимает место у другого окна. Мэтью прыгает впереди.
— Не возражаете сначала отвезти меня обратно в мою квартиру? — он спрашивает, и мы оба соглашаемся.
Уолт молчит по дороге, поглядывая на свой телефон и просматривая электронную почту. Похоже, утром ему нужно поработать, поэтому я стараюсь не беспокоить его, пока мы петляем по улицам Нью-Йорка.
Я рада тишине, когда смотрю в окно и размышляю последние несколько часов. Почти сразу же, как я пристегнула ремень безопасности, разговор в библиотеке снова всплыл на передний план моих мыслей. Вся неуверенность и растерянность, кажется, только усилились за те часы, что прошли с тех пор, как Уолт впервые заговорил о расторжении траста и нашего брака.
Когда мы возвращаемся в нашу квартиру, уже поздно. Мы благодарим водителя Уолта и направляемся в тихий вестибюль нашего здания. Двери лифта немедленно открываются перед нами, и мы заходим внутрь.
— Это была интересная коллекция, — говорит Уолт, проводя своей карточкой-ключом по этажу пентхауса. — Я бы хотел обратиться к своему консультанту по поводу приобретения нескольких фотографий для квартиры.
Это первая существенная вещь, которую он сказал мне с тех пор, как мы покинули галерею, и по какой-то причине это последнее, что я хочу услышать.
Я напеваю и смотрю на цифры, загорающиеся над дверями лифта, пока мы продолжаем подниматься по этажам.
— Элизабет?
Я снова напеваю. Кажется, это единственное общение, на которое я способна в данный момент.
— Ты расстроена?
Я продолжаю смотреть, как загораются эти цифры, жду, жду, жду, пока они не достигнут 35, а затем двери лифта распахиваются, и я отвечаю простым «Да», прежде чем выйти.
Уолт выходит за мной ленивой походкой, следуя за мной, пока я иду к своей комнате. Я не утруждаю себя включением света. Из коридора и так достаточно света.
Я захожу внутрь и сажусь на кровать, наклоняясь, чтобы начать расшнуровывать ботинки. Я снимаю их, а когда поднимаю глаза, то вижу Уолта, стоящего в дверном проеме. Его широкие плечи заполняют пространство. Его хитрые глаза устремлены на меня. Он не выглядит ни в малейшей степени расстроенным или печальным, просто… терпеливым. Как будто у него есть все время в мире, чтобы ждать, пока я перестану капризничать.
Почему-то от этого моя кровь становится только горячее.
— Не хочешь рассказать мне, почему ты расстроена? — спрашивает он.
— Не особенно.
Он хмурится, явно расстроенный моей неспособностью пойти ему навстречу.
Он отталкивается от дверного косяка и идет ко мне. Я встаю и вытягиваю шею, чтобы посмотреть ему в глаза.
— Это был долгий день, — говорю я, надеясь, что это сработает. — Я думаю, я просто хотела бы немного поспать, если ты не против.
Я пытаюсь обойти его, но он преграждает мне путь, его рука опускается к центру моей груди. Он не хочет, чтобы это было властно. Это нежное прикосновение, и все же сам размер его руки по-прежнему ошеломляет. Я смотрю на него, пока он говорит.
 
— Тебе грустно, что я оторвал тебя от Оливье? — спрашивает он, наклоняясь, чтобы попытаться поймать мой взгляд.
Я морщу лицо в замешательстве.
— Что?
Этот вопрос совершенно нелеп.
— Просто кажется, что ты была достаточно счастлива с ним, и теперь, когда ты дома со мной, ты расстроена. Я же сказал, что ты можешь остаться в галерее.
— Да, ты дал мне такую возможность, и это было очень вежливо с твоей стороны.
Я говорю «вежливо», как будто это унизительно.
Левая сторона его рта дергается, как будто он борется с улыбкой.
— Ты злишься на меня за то, что я был вежлив?
— Думаю, да, — говорю я, снова пытаясь обойти его.
Его руки тянутся, чтобы сомкнуться на моей талии, удерживая меня на месте между ним и моей кроватью. Он хватает меня за платье, сминая ткань, когда его большие пальцы касаются моих тазовых костей.
— Я думала, тебе рано вставать, — говорю я, мое дыхание слегка прерывается. Меня раздражает, что мой голос звучит не так безумно, как я себя чувствую. — Разве ты не должен быть сейчас в постели?
— Я бы так и сделал, если бы только ты согласилась сотрудничать, — говорит он, сжимая мои бедра.
Мои глаза сужаются.
— Я не в настроении сотрудничать.
— Я это вижу.
Тогда он проигрывает битву со своей улыбкой. Его глубоко посаженные ямочки дразнят меня.
— Так ты расстроена тем, как я вел себя там, в галерее? Должен ли я сказать тебе, что это абсурд, или это только разозлит тебя еще больше?
Мои руки тянутся к его груди, чтобы я могла оттолкнуть его, но вместо этого я сжимаю в кулаке ткань его рубашки, используя ее, чтобы притянуть его к себе.
— Оставь меня в покое.
— Элизабет.
— Что? Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала? Правда в том, что я просто так расстроена, и я не могу сказать тебе почему. Так что уходи.
— Почему ты не можешь мне сказать?
— Потому что у меня в голове все перемешалось.
Одна из его рук оставляет мою талию, чтобы он мог убрать волосы с моего лица. Его рука скользит обратно по моей голове, так что моя голова естественным образом наклоняется к нему. Когда он хватает меня за затылок, он смотрит на меня сверху вниз, его глаза бегают взад и вперед между моими.
— О чем мы здесь спорим, Элизабет? Думаешь, мне понравилось застать тебя в той комнате наедине с Оливье? Ты думаешь, я не видел вас, когда он флиртовал с тобой прямо у меня на глазах? То, что я не показывал ревность, не значит, что я этого не чувствовал.
Мое сердце сжимается от его признания, как будто это какой-то грандиозный романтический жест любви, колотится в моей груди, когда я смотрю на него снизу-вверх. Я хочу сказать, что обожаю его. Я нахожу его совершенно очаровательным. Приводящим в ярость. Красивым. Воплощением всего, что я хочу видеть в муже.
Мои губы приоткрываются, и эти слова вертятся на кончике моего языка, но они не покидают его. Они никогда не будут сказаны в слух. Страх — это настоящий токсин. Как только он отравляет кровь, он предъявляет права на каждое действие. Страх удерживает меня от того, чтобы сказать Уолту правду. Страх заставляет меня вытолкать его из своей комнаты, пожелать ему спокойной ночи и закрыть дверь, чтобы он не вошел.
Страх — это защитный механизм, с которым я, похоже, не могу расстаться. Это пережиток моего раннего детства. Будучи вторым ребенком по старшинству в семье с девятью детьми, я никогда не чувствовала себя особенно нужной или ценной. Моя мама родила моего брата всего через одиннадцать месяцев после моего рождения. Поскольку Шарлотта была старшей дочерью, а Джейкоб — первенцем, я провалилась в глубокую пропасть между ними. С тех пор все становилось только хуже, брат за братом пополняли ряды. Няня за няней добавлялись в список людей, приходящих и уходящих из моей жизни. Я чувствовала себя одинокой в своей переполненной семье точно так же, как кто-то чувствует себя одиноким в переполненном зале. Было так легко остаться незамеченной и забытой, потому что у меня не было никаких превосходных степеней, которые привлекли бы внимание моих родителей. Я никогда не была самой шумной, или самой сильной, или самой милой, или самой умной. Я не старалась изо всех сил искать привязанности, а взамен они давали мне пространство.