Мародер без диплома (СИ)

— Глаша... Я же ничего тебе не делал... Глаша... — забормотал он. Навка хлестнула его когтями по лицу, располосовав щеку кровавыми ранами. Он сразу же замолк и обмяк. Почему-то этому мужику она не стала отрывать член и запихивать ему же в рот. Просто встала, склонила голову и огляделась. Взгляд ее замер на моей вышке.
  
Глава 23. Чудеса тактического планирования
 
Она двигалась медленно, но шла быстро. Не знаю, как такое возможно. Вот она делает шаг, но приближается сразу на пять. У меня внутри все сжалось. И фигли делать? Стрелять по ней? Тот мужик выстрелил, и чем ему это помогло? Прыгать вних и бежать? После того, что я увидел, мне инстинктивно хотелось сжаться и прикрыть свое достоинство... руками? Что-то это тоже не особо помогает.
С каждым шагом навка менялась. Окровавленные когти становились все короче, пока не стали просто обломанными грязными ногтями на тонких пальцах. Страшная испачканная кровищей пасть превращалась в обычные разбитые девичьи губы. Она снова начала прихрамывать. А утробный рев сменился на тихое поскуливание. Она остановилась прямо под башней и подняла голову. Посмотрела прямо на меня. Из бледно-голубых глаз лились слезы, прочерчивая на грязных щеках мокрые дорожки. Она склонила голову, и спутанные мокрые волосы упали ей на плечо. Она вытянула руку куда-то в сторону реки и издала протяжный певучий стон. Я мучительно пытался вспомнить хоть что-нибудь из своих знаний о нечисти. Вроде бы, нападать она больше не собирается. Может быть, она чего-то от меня хочет?
Она снова издала тот же самый звук. И снова показала в сторону реки.
В этот момент в каком-то из соседних дворов заголосил петух.
Навка на мгновение снова изменилась в лице, во рту ее сверкнули острые зубы. Она быстро шагнула в сторону и растворилась в языке плотного тумана.
Я подождал несколько минут, когда солнце целиком выкатится из-за горизонта и рассеет последние клочья тумана. Слез с вышки и пошел к своим. Из соседних дворов раздались осторожные разговоры. Неудивительно, что кто-то проснулся, эти колдыри так орали.
В воротах я столкнулся с Натахой. Она держала в руках дробовик, а на крыльце маячил одетый в одни штаны Гиена. Тоже вооруженный.
— Это не за нами, — сказал я. Бежать помогать жертвам почему-то не хотелось. -Это навка к тем пьянчужкам приходила.
— Она тебя видела? — быстро спросила Натаха.
— Да, — сказал я. — Показывала мне куда-то в сторону реки, но сказать ничего не могла.
— Значит ее тело прибило к берегу, — Натаха опустила дробовик. — Надо похоронить, а то она так и будет тут слоняться.
— Те мужики звали ее по имени, — сказал я. — Глашка. Видимо, при жизни знали.
— И что она с ними сделала? — спросил Гиена.
— Хуи поотрывала, — сказал я. — И попыталась ими накормить.
— Ну значит это они ее снасильничали и утопили, — сказал Гиена. — Глашка, ты говоришь?
— Ага, — я кивнул и поставил дробовик к стене.
— Настасьина дочка это, — сказал Гиена. — Пять лет назад сгинула. Она поэтому и стала... вот такая.
— И Епифана, стало быть? — спросила Натаха.
— Не, Епифан ее потом к себе забрал, — сказал Гиена. — Она когда крышей потекла, то Гришку-ковригу задушила. Ее хотели повесить, а у Епифана тогда жена померла, так он сказал, чтобы не смели, и на Настасье женился. Обычай. Не стали вешать, отступились. А оно вон как оказалось. Значит, Настасья права была, что снасильничали дочку. А все думали, что это она сбрендила просто, а Глашку медведь задрал. Девка-то была не в себе, все время по лесу одна ходила и не разговаривала почти.
Меня передернуло. Если четверть часа назад мне тех мужиков было жаль, то сейчас я подумал, что на месте Навки еще и подольше их помучиться бы заставил. Впрочем, куда уж больше-то...
— Похоронить ее надо, — сказала Натаха. — Сейчас лопату только возьму...
Искать тело долго не пришлось. Оно лежало на самой кромке воды на песчаном плесе. Мокрые волосы как ком свалявшихся водорослей, мокрая рваная рубаха... Она выглядела точно так же, какой я ее и видел. Только кровь вода смыла. И зубы были обычные. Только вот... Пять лет назад? Да за это время ее должны были рыбы обглодать до скелета, а у нее тело даже не распухло.
 
— Так она же навкой стала, — ответила Натаха, и я понял, что задал свой вопрос вслух. — С ними всегда так. Пока не похоронят по людски, будет выглядеть, как в последний свой миг.
— А они только своим насильникам мстят? — спросил я, когда мы заворачивали тело в саван из отреза некрашеного льна.
— Любым насильникам, — сказала Натаха. — Может хоть до скончания веков ходить и охотиться за теми хренами, которые совали в женщин без их воли.
— Как здесь только насильники-то еще не перевелись, — сказал я, заглядывая девушке в лицо. Она была некрасивая. Рот слегка скошен набок, щеки впалые, грудь едва заметная. Кожа на ребрах натянута, руки-ноги тоненькие. Бедная девчонка. — А может не хоронить ее? Пусть проредит поголовье мудаков, может жить тогда получше станет.
— Так страдает же она, — сказала Натаха. — Не по-людски это как-то.
Я вспомнил, как она рвала в клочья тех пьянчуг и подумал, что им так-то тоже пришлось пострадать. Но говорить вслух ничего не стал. Откуда я знаю, действительно, что эта девчонка чувствует сейчас?
Но лицо ей прикрывал осторожно. Воспоминания о кошмарных окровавленных зубах за ее бесцветными губами все еще были живыми. И выкинуть их из головы как-то не получалось.
— Если навку не похоронить, то она потом с ума сходит и начинает всех подряд мужиков жрать, — сказал Гиена.
— А я слышала, что нет, что честного мужика даже столетняя навка не трогает, — Натаха нахмурилась.
— Ну она сначала настоящих насильников наказывает, а потом, когда насильники заканчиваются, начинает принюхиваться к каждому, чей хрен хоть когда-то в бабе побывал. А там мало ли что... Ей же не объяснишь, что ты не насильничал, просто баба была не в настроении...
— Что, Гиена, страшно стало? — Натаха прищурилась. — Не все чисто с совестью-то у тебя, как я погляжу?
— Но-но! — Гиена гордо выпрямился. — Я баб никогда насильно на сеновал не тащил! Это ж дряньство одно сплошное!
Он замолчал. Но выражение лица у него было такое, будто чего-то он не договорил. А может ему просто с Натахой спорить не хотелось, все-таки он бы в курсе, насколько тяжелые у нее кулаки.
Мы недолго постояли над свежей могилой и вернулись в дом. Кузьма, от которого уже попахивало самогонкой, суетливо накрывал на стол нехитрый завтрак из печеных яиц и сухарей.
Теперь дело оставалось за малым — разработать план угона шагохода и претворить его в жизнь сегодня ночью. Пользуясь тем, что хозяин с большинством своих чернобородых миньонов будет увлечен просмотром гладиаторских боев на специально для этого оборудованной арене.
— Значит, идея такая, — сказал Гиена, ткнув пальцем в план. — Ты, Боня, пролезаешь на задний двор. Скорее всего, шагоход вот в этом сарае, ни в какой другой такая махина не влезет. Когда ты будешь выламываться, я буду караулить у арены, и когда этот хорек вонючий выскочит, швырну в него гранатой, чтобы его на тряпки кровавые разорвало!
— А потом? — спросил я.
— Что потом? — Гиена нахмурился.
— Тебя схватят и приколотят к забору, как и Епифана, — сказала Натаха. — Или ты все, готов на смерть идти, лишь бы отомстить? А ну как не попадешь?
— Чего это я не попаду? — набычился Гиена. — Я знаешь как хорошо гранаты кидаю?
— Да мало ли, прикроет его кто или шаманка эта его вмешается... — Натаха пожала плечами. — У него там не меньше пятидесяти человек вооруженных плюс гости.
— Шаманка, вот же дряньство... — Гиена помолчал. — Тогда так. Мы идем на задний двор и угоняем шагоход. А потом ломимся к арене и кладем там всех из пулемета!
— Думаю, с шагохода все штатное вооружение сняли, — задумчиво сказала Натаха. — Без него он, конечно, тоже может наделать дел, но охотиться за конкретным человеком на нем сложно. Машина это могучая, но не очень проворная. Кроме того, там может быть для него тесно. А застрявший шагоход — это просто консервная банка бронированная. Ток подведут к броне, и кабзда вам.