Чужой. Сердитый. Горячий (СИ)

Максим в такие дни будто ставит себе задачу любым способом заполучить мою невежливую задницу. Он буквально целый день испытывает меня неуместными пакостями, исчерпывая моё внутреннее спокойствие и ангельское терпение.
Только вечером мне удалось сбежать на просторную террасу, привычно открыть бутылку вина, листая глянцевый турецкий журнал, иногда долго засматриваясь на горизонт, размышляя. Гордеев дал мне немного больше часа побыть одной и едва я начала наслаждаться таким редким одиночеством, он присоединился ко мне, присев на роскошный диван.
С ним пришел мужчина, поставив на столик поднос, быстро и аккуратно разливая приятно пахнущий горячий чай по белоснежным маленьким чашечкам. Я с благодарностью улыбаюсь, вздрогнув, когда Максим приподнял мои ноги, уложив их на свои колени, простым действием сближая нас.
— У меня есть для тебя подарок, — он протягивает мне блокнот, на который я недоверчиво посмотрела и удивленно вскинула брови.
Машинально беру врученный подарок в свои руки, всё ещё недоумевая.
— Зачем мне это? — внутри чистые белые страницы с бледными строками.
Он вручил мне совершенно новенький ежедневник, и я не до конца соображаю, для чего он мне нужен. Я не работаю и даже не общаюсь с людьми, мне незачем делать записей. Что же всё это значит?
— Мне нужно, чтобы ты описывала в дневнике то, что я с тобой делаю, — объясняет Максим.
На секунду я обессиленно прикрываю глаза, не разбирая его мотивов.
— Я должна… Вести свой личный дневник? — уточняю неохотно, держа в руках подарок в кожаном переплете, предчувствуя что-то крайне нехорошее.
— Это непросто личный дневник, Ярослава. Ты будешь подробно описывать наш секс и всё, что его касается, — разъяснил подробней Гордеев, а я жестко зубы, запрещая своему языку что-либо говорить в ответ.
Я раздумывала несколько минут над этим новым желанием Гордеева, пока он непринужденно чаевничает, разглядывая мерцающие от солнца море. Я, в свою очередь, не могу понять, какой ему толк из того, что я опишу наш секс. Да, возможно, я выпущу все свои эмоции на лист бумаги с чувственным всплеском… Но я предпочитаю всё держать в себе, подальше от Максима.
Он станет по-настоящему опасен, когда узнает обо мне всё то, что я до сих пор так старательно от него оберегаю.
— Максим, ты будешь читать мой дневник? — затравлено смотрю на мужчину, вид которого непроницаемый и твердый.
— Да, — послышался краткий ответ. — Ты совсем закрылась от меня, стала холодной. Я хочу знать, о чём ты думаешь в момент нашей близости. По-настоящему.
Вот оно что!
— Я так не могу, Макс, — слабо шепчу, но смотрю в его глаза, которые мгновенно сощурились. — Такие вещи очень личные. Я не хочу описывать ничего подобного, — в моё горло будто попал большой камень, не давая возможности дышать без боли.
— Ты будешь его вести, Ярослава, так или иначе, — Гордеев в один момент посуровел, а я притихла и отвернулась, недовольно поджимая губы.
Я журналистка, в моей душе теплится желание писать и работать над любым материалом. Но сейчас я притворная женщина, и во мне всё полыхает огнем, в желании найти, куда излить это бурлящее пламя ненависти и горечи.
Очевидно, что описывать нежность Господина Гордеева в дневнике — это лишний повод его раздраконить всего за несколько минут, причем абсолютно молча. Но, когда я стану описывать правду, он догадается, как сильно я его ненавижу и отторгаю. В таком случае он продолжит подавлять, продолжая воспитывать во мне смирение…
Что тогда мне предпринять, чтобы он отрекся от этой ужасной идеи?
— Пожалуйста, Максим… — я умоляюще смотрю на мужчину, который хмурится и медленно пьет чай, будто обдумывает свои дальнейшие слова.
— Ты сама заставила меня это сделать, — говорит он и поддает мне чашечку горячего чая. Заворожено её принимая, я не свожу взгляда с Максима и его раздражающей твёрдости в решении.
— Это чем же я вызываю в тебе такое жгучее желание унизить меня? — слова вырвались быстрее, чем я подумала, начав дерзить.
Сегодня был ужасно тяжелый день. Мне пришлось развлекать его в душе до моего полного физического изнеможения, а после готовить полноценный завтрак и говорить о таких простых вещах, как о погоде и семейных праздниках. Несмотря на то, что у нас сложные, запутанные и натянутые отношения, которые Гордеев старается сгладить, он всё равно нашел несколько тяжелых тем, создавая между нами конфликт, в последствии чего я скрыла свою жгучую ненависть за новыми слезами… Мне удалось упокоиться только после того, как взбешенный Максим скинул тарелки на пол и удалился в свой кабинет, похоже, продумывая изощренное наказание в виде унизительно дневника.
 
Я в упор смотрю на мужа, который не без удовольствия разглядывает мимолетную потерю моего ранее безупречного контроля.
— Ты ведёшь себя как ручная кошечка, — раздраженно высказался он. — Много фальши, а это не заводит. Меня это только ещё больше злит!
— Максим, ты дал мне ясно понять, какой я должна быть. Я делаю всё возможное и стараюсь для тебя, а ты заявляешь, что я слишком послушная? Ты что, совсем уже… — не договариваю, поймав его пронизывающий взгляд, поэтому прикусываю свой язык едва не до крови.
Я отложила блокнот, больше натягивая на себя плед.
— Мне не нравится твой подарок, — изрекла я чистейшую правду.
— У тебя нет выбора, — Максим едко усмехается, заставляя меня медленно закипать от гнева.
— Хочешь снова меня выпороть за язвительность, но не можешь найти вразумительных аргументов? Поэтому тебя не устраивает то, что я покладистая? — я покачала головой от случившегося недоразумения. — Ты же понимаешь, что я не стану писать ничего оскорбительного в твою сторону? Для чего эти игры? — стараюсь объясниться, но быстро забываюсь, — если так сильно чешутся твои садистские руки, взял бы уже ремень и выпорол без разных глупых причин! — срывается с моего языка в повышенном тоне, когда я не справляюсь со своими эмоциями.
Во мне всё бурлит, закипает и извергается.
Я крепче сжимаю в своих руках чашку, маленькими и нервными глотками выпивая чай. Какой-то сегодня странный вкус… Неужели мёда не положили?
— Ты права, — неожиданно заключает Максим через весьма долгое время и встает на ноги. Он большими размашистыми шагами направился на выход.
Опрометчиво успеваю порадоваться, что наш разговор закончен, но с ужасом стала наблюдать за следующими действиями Гордеева.
— Сними и отдай мне свой ремень, — говорит он излишне покорному надзирателю, который без лишних эмоций или недоумения стягивает с петелек брюк увесистый ремень.
Гордеев сейчас в домашней одежде, и сегодня он был без своего любимого ремня с пряжкой, поэтому и подумать не могла…
Черт. Черт!
— Максим, — едва успеваю поставить дрожащими руками чашечку на столик, и настороженно подняться с дивана на шаткие ноги. — Я не знаю, чего ты хочешь от меня, но не делай глупостей. Я тебе покорна, сговорчива, безотказно делаю всё, что ты мне говоришь! — Максим жестом руки выгоняет надзирателя. — Пожалуйста, Макс, ты же говорил, что не будешь больше, если я буду послушной, — слезы полились из глаз горячим ручьем, а громкий возглас сбился до шепота.
Гордеев внимательно смерил меня взглядом, сгибая в руках ремень…
— Ты притворная, а не послушная. Мне не нужна эта пресность. Я твой муж, поэтому требую от тебя взаимности и откровения, а ты скармливаешь меня своей фальшью! Если же словами не понимаешь, то должно стать понятно по-другому, — он начинает подходить, а я отступаю, до самого края террасы. — Но мы, Ярослава, всё ещё можем… Договориться, — Гордеев склоняет голову, с любопытством рассматривая то, как я вжалась в каменную ограду.
Меня душит перемена в его настроении и собственный страх перед ним, отчего мои ноги слабеют, подкашиваются.
— Договориться, о чём?
— Ты должна будешь подчиняться мне в спальне, Ярослава. За ней ты можешь быть открытой и такой, как раньше. Я всего лишь хочу, чтобы ты была честна со мной и проявляла настоящие эмоции и чувства, — он пожимает плечами, словно мне так просто даются перемены в собственном характере. — Понимаешь?