Сердце дракона (СИ)

Сумерки постепенно сгущались — вечер готовился наступить раньше положенного. Солнце очень редко проглядывало из-за облаков, и Дален понял, что надо торопиться. О поисках места, где получил нож в спину, пришлось забыть. Да и от лесной сырости пробрало так, что по рукам пошли мурашки, и в горле непонятно засвербело.
Желание увидеть дом усиливалось с каждым шагом. Мысли о домашнем уюте, запахе жареной рыбы и улыбке Адель наполняли сердце радостью. Семья была тем, ради чего Дален жил. Не хватало, пожалуй, только детского смеха из каждого угла.
Дален тряхнул головой. Решено. Нужно завести ребёнка как можно скорее. Затем второго и, если боги будут благосклонны, третьего и четвёртого. Раз судьба дала ему второй шанс на жизнь, то нужно посвятить всё оставшееся время близким: жене, детям... И обязательно позаботиться о сестре. Больше близких у Далена не было.
Когда лес расступился и впереди завиднелось море, у Далена приятно кольнуло в груди. В родных местах ничего не изменилось — так, по крайней мере, казалось. И это грело душу. Оставалось надеяться, что и сам он не изменился после всего, что пришлось пережить.
Калитка тихонько скрипнула, и Дален в который раз за ночь улыбнулся. Знакомый звук, родной. Не стал ни тише, ни громче. Всё, как всегда.
У деревянного крылечка — крупный камень, вокруг которого россыпью цвели незабудки. И он лежал на том же месте, не сдвинут ни на дюйм, не перекатан.
Все окна в доме были закрыты: Адель всегда, когда оставалась одна, плотно запирала ставни. Боялась глупышка, что кто-нибудь залезет. Хотя лучше бы она боялась духоты: летом, пусть и поздним, ночи тоже бывают жаркими, а если и на море штиль, то полночи будешь маяться, весь вспотеешь, голова разболится, но так и не уснёшь.
И Дален снова улыбнулся.
Всё в Ланиморе осталось таким же, каким было до его отъезда. Всё напоминало о прежней, размеренной жизни. Здесь, в этой тиши, нарушаемой лишь звуком прибоя, совсем не думалось ни об острове, ни о крови под ногами, ни об изуродованных телах лучников, растерзанном Рине и драконе. И этому нельзя было не радоваться, ведь от тех воспоминаний потряхивало и выворачивало так, как не было во время самой первой в жизни Далена морской качки.
Но он знал, что пережитое просто так не отпустит. Ещё не раз и не два навестит в ночных кошмарах. Вот и сейчас напоминает о себе странным покалыванием в груди: вроде и лёгким, едва уловимым, но в то же время таким навязчивым и неприятным, будто кто-то сидит внутри и тихонько скребется, спрашивая разрешения вылезти наружу.
Дален присел на ступеньку и зачерпнул пальцами горсть земли. И она была родная, знакомая и дорогая сердцу. Сколь ни величественны были каменные стены Торренхолла, ни богаты золотом и прочими искушениями дальние земли, ни одно из тех мест не могло заменить Далену места, где он родился и вырос.
Где-то что-то глухо ударилось то ли стену, то ли дерево.
Дален вздрогнул и посмотрел на дверь, ведущую в дом. Шум шёл изнутри. Видимо, Адель не спала. Пыталась, но так и не смогла заснуть. Снова сцепилась с женой старосты и теперь волнуется, что та при встрече будет фыркать в её сторону? Или работала много днём, и в ночь разболелась спина? Или просто вспоминает мужа, думает о нём, оттого и бессонница? Каково же будет её удивление, когда на его стук она откроет дверь...
Однако первым удивился Дален: дверь оказалась не заперта. От одного лишь касания легко отворилась и позволила хозяину переступить порог.
В доме было темно, во всех комнатах знакомо пахло рыбой и травами. Но был ещё один запах: до тошнотворного кислый, идеально новый и в то же время хорошо знакомый. И вкупе с тем запахом шли звуки: ритмичные и граничащие с незабываемым удовольствием.
Далена бросило в жар. Он понимал, что слух его не обманывает, но верить в то, что слышал, упорно отказывался. Горло сдавило, будто его крепко обхватили и начали душить, а руки задрожали. Ещё немного — Дален бы упал от нахлынувшей слабости, соревнующейся с нарастающей в груди злостью.
 
Правая рука сама собой нащупала стену. Однако вместо камня пальцы легли на гладкое древко и крепко обхватили его. То был старый гарпун, с которым некогда ходили на крупную рыбу. С годами он затупился и теперь висел на стене, не надеясь на то, что когда-нибудь пригодится.
До поворота в спальню оставалось два шага. И хоть за окном было темно, а в комнатах ещё темнее, в своём доме Дален знал каждую щелку. Память никогда его не подводила, зрение — тоже. В эту ночь, напитавшись картинами, что рисовало воображение, сходившее с ума от ревности и ослепившей сознание ярости, оно даже стало вдруг на порядок острее и не уступало зрению ночной птицы.
Любимая жена была дома. Однако она не ждала мужа, не ходила из угла в угол, выглядывая любимого в окно, и даже не дремала, просыпаясь на каждый скрип. Всего этого не было. Зато она лежала на узкой кровати, извивалась под потным мужским телом, устало дышала и бесстыдно постанывала.
Обжигающим пламенем охватило всё тело — Дален буквально горел. Он ненавидел то, чему стал внезапным свидетелем. Ненависть крутила его, душила, разливалась по телу лавой, заполняя то неведомой ранее силой: мощной, разрушительной, не поддающейся контролю. Мозг не слушался, и каждая его частичка требовала от крепких рук лишь одного — смерти.
Гарпун вонзился в широкую мужскую спину стремительно и безмолвно, и так глубоко, что пробил кости насквозь и ворвался тупым остриём в грудь Адель. Оба любовника не успели даже вскрикнуть, а их сердца в один миг перестали биться, и кровь, намочив собой грязную простыню, чёрными струйками брызнула на пол.
Резко затошнило. Дален ринулся к дверям, потом — на улицу. Опрокинул на себя кадку с дождевой водой, отплевался и глубоко задышал.
Он ненавидел Адель. Ненавидел её любовника, в котором без труда узнал Гила. Но больше всего он ненавидел себя.
Он до сих пор не верил в то, что сделал. Его снова крутило, ему было плохо, но теперь уже по другой причине. Куда-то испарилась вся злость, и её место заняло отвращение к самому себе. Жар, столь внезапно овладевший им, тоже куда-то отступил. Глаза перестали различать каждого паука в темноте, а руки ослабли и вновь зашлись мелкой дрожью — сейчас они не удержали бы даже удочку, в то время как минутой ранее в один удар забрали сразу две жизни. А ещё в сердце начал закрадываться непонятный страх... Страх быть пойманным.
Ещё никогда прежде Далену не было так страшно. Сколько помнил себя, он всегда без колебаний готов был ринуться в море, на любую глубину, лишь бы спасти человека. Сейчас же ради спасения чужой жизни он не ступил бы и на мелководье. Все мысли были только о себе. Видел ли, слышал ли кто, как он убил жену и Гила? Если да, то что дальше? Его поймут, с ним согласятся? Или его будут бояться и обходить стороной? Или поймают и разнесут лицо в кашу? Ответов было ждать не от кого и некогда.
Жадно глотая воздух, Дален пнул от себя калитку и выскочил на дорогу. Он бежал из родных земель куда подальше. Бежал долго и без остановки, пока в конце концов не запнулся о камень и не упал, перекатившись несколько раз и собрав на одежду колючий чертополох. Когда же поднялся, то сел, обхватил колени руками и затрясся от слёз.
  
Глава 21. Третий лишний
 
Усталость от долгой дороги почувствовалась сразу, как въехали во двор, передали лошадей кучеру и вошли в замок. Однако всех слуг было приказано не будить — подняли только человек пять, чтобы те нагрели воду в купальне и принесли туда немного еды. Можно было даже холодной — Гайлард был не требователен.
 
Когда и это было сделано, и над водой в купели начал клубиться пар, а чистая одежда для лорда и полотенца были аккуратно сложены рядом, Рики совсем размякла. Глаза закрывались, было тепло и уютно, на губах оставался привкус печёного яблока, недавно съеденного, и тело просило покоя. Хотелось прилечь, вытянуть ноги и закрыть глаза.
Из приятной полудрёмы выдернул Стернс. Сняв меч с пояса, он расстегнул походную куртку и бросил её на кресло около низкого круглого столика. Металлические застежки ударились друг о друга, и Рики приоткрыла один глаз. Стернс в этот момент стягивал тунику.