Нюрнбергский процесс
Во время всего процесса имя Адольфа Гитлера было упомянуто примерно 12 тысяч раз: больше, чем имена пяти основных обвиняемых — Германа Геринга, Вильгельма Кейтеля, Ялмара Шахта, Альфреда Розенберга и Фрица Заукеля вместе взятых. Особенно часто Гитлера упоминали сами подсудимые.
Все, кто присутствовал на этом историческом процессе, жалели, что на скамье подсудимых недоставало «большой тройки»: Гитлера, Геббельса, Гиммлера.
Прокуроры и адвокаты были практически едины в том, что национал-социализм и Гитлер — это тождественные понятия. Если обвинение называло Гитлера главой заговора, то защита превратила фюрера во «всемогущего и всеведущего диктатора, чьи убеждения были непреклонны, чьи решения были неоспоримы, а харизма — неумолима». Адвокаты создали некий образ «Мефистофеля для немецкого народа», а газета «Times» отметила, что подобное стало возможным только потому, что фюрер был уже мертв. Генрих Гиммлер, отравившийся 23 мая 1945 года, и Рейнхард Гейдрих, убитый 4 июня 1942 года в Праге, стали другими «виновными призраками», которые, по версии обвиняемых, мастерски сохранили в секрете все свои планы.
Ключевым событием выступления защиты стала неудача прокурора Роберта Джексона при перекрестном допросе главного обвиняемого — Германа Геринга. Судьи позволили Герингу давать развернутые комментарии на вопросы американца, и один из основателей НСДАП с легкостью разрушил версию обвинения о едином заговоре национал-социалистов, существовавшем с 1920 года. После допроса Герман Геринг вернулся на скамью подсудимых словно «гладиатор, победивший в бою».
Кстати, тюремный психолог Густав Марк Гилберт много работал с Герингом, и он оставил о нем крайне интересные наблюдения.
Густав Марк Гилберт был офицером американской военной разведки, а в 1939 году он получил диплом психолога в Колумбийском университете. После окончания Второй мировой войны он был привлечен к работе Международного военного трибунала в Нюрнберге в качестве переводчика коменданта тюрьмы и психолога-эксперта. Потом он написал книгу «Нюрнбергский дневник», в которой на основе допросов обвиняемых попытался понять их истинное отношение к происходившему в годы войны и определить степень раскаяния в тех или иных преступлениях.
В своей книге Густав Марк Гилберт отмечал, что Геринг показанные на процессе фильмы о зверствах нацистов считал «пропагандистской фальшивкой». Он демонстративно снимал наушники, чтобы не слушать свидетельские показания. В тюрьме он пытался занять положение лидера и руководить остальными подсудимыми, интриговал на прогулках и за обедом, создавал какие-то коалиции и, в конце концов, восстановил против себя даже самых спокойных и лояльных.
Геринг, Дёниц, Функ, Ширах и Розенберг во время обеденного перерыва
Геринг, по свидетельству Густава Марка Гилберта, использовал остатки влияния, вплоть до запугивания, чтобы создать общую линию противостояния суду. Он постоянно провоцировал судей циничным «юмором висельника» и дерзкими замечаниями с места. Он впадал в гнев на заседаниях, обвиняя своих со участников в измене. При этом он хранил верность Гитлеру, утверждая, что его самоубийство — это акт силы духа и героизма.
Геринг до последнего гнул свою линию, не уступая даже в мелочах и отказываясь признавать даже самые неопровержимые факты.
А еще, как выяснилось, он принимал наркотики.
Начальник тюрьмы полковник Бертон Эндрюс потом вспоминал: «Когда Геринга доставили ко мне в Мондорф, он представлял собой моллюск с идиотической ухмылкой и чемоданом паракодеина. Я сначала принял его за торговца лекарственными средствами. Но мы его отучили от наркотиков, сделали из него человека».
К моменту вынесения приговора Геринг был абсолютно «чист». И он вдруг превратился в очень сосредоточенного человека, который начал оказывать серьезное сопротивление обвинению.
В своей книге Густав Марк Гилберт пишет: «Как нетрудно догадаться, чаще всего в беседах с бывшими нацистами звучали всякого рода отговорки, общие фразы, целью которых было самооправдание и взаимные обвинения. Именно их яростные протесты, именно их куда более критичный настрой по отношению к другим своим подельникам, нежели к себе самому, как нельзя лучше раскрывают их характеры и мотивации. Обвиняемые действительно проявили себя весьма словоохотливыми собеседниками, оказавшись в обществе психолога, единственного (за исключением лиц духовного сана) из офицеров американской армии, свободно владевшего немецким».
Их реакции, по словам доктора Гилберта, выкристаллизовались довольно скоро. Каждый из обвиняемых по его просьбе должен был снабдить текст предъявленного обвинения собственными комментариями на полях. И вот что сохранил для нас Густав Марк Гилберт, приведя это в своей книге:
— Герман Геринг: «Победитель — всегда судья, а побежденный — обвиняемый!»
— Иоахим фон Риббентроп: «Обвинение предъявлено не тем людям».
— Эрнст Кальтенбруннер: «Я не несу никакой ответственности за военные преступления, я лишь выполнял свой долг, как руководитель разведывательных органов, и отказываюсь служить здесь неким эрзацем Гиммлера».
— Альфред Розенберг: «Я отвергаю обвинение в заговоре. Антисемитизм являлся лишь необходимой оборонительной мерой».
— Ганс Франк: «Я рассматриваю данный процесс, как угодный Богу высший суд, призванный разобраться в ужасном периоде правления Адольфа Гитлера и завершить его».
— Вильгельм Фрик: «Все обвинение основано на предположении об участии в заговоре».
— Фриц Заухель: «Пропасть между идеалом социалистического общества, вынашиваемым и защищаемым мною, в прошлом моряком и рабочим, и этими ужасными событиями — концентрационными лагерями — глубоко потрясла меня».
— Альберт Шпеер: «Процесс необходим. Даже авторитарное государство не снимает ответственности с каждого в отдельности за содеянные ужасные преступления».
— Ялмар Шахт: «Я вообще не понимаю, почему мне предъявлено обвинение».
— Вальтер Функ: «Никогда в жизни я ни сознательно, ни по неведению не предпринимал ничего, что давало бы основания для подобных обвинений. Если я по неведению или вследствие заблуждений и совершил деяния, перечисленные в обвинительном заключении, то следует рассматривать мою вину в ракурсе моей личной трагедии, но не как преступление».
— Франц фон Папен: «Обвинение ужаснуло меня, первое, осознанием безответственности, в результате которой Германия оказалась ввергнута в эту войну, обернувшуюся мировой катастрофой, и, второе, теми преступлениями, которые были совершены некоторыми из моих соотечественников. Последние необъяснимы с психологической точки зрения. Мне кажется, во всем виноваты годы безбожия и тоталитаризма. Именно они и превратили Гитлера в патологического лжеца».
— Константин фон Нейрат: «Я всегда был против обвинений без возможности защиты».
— Бальдур фон Ширах: «Все беды — от расовой политики».
— Артур Зейсс-Инкварт: «Хочется надеяться, что это — последний акт трагедии Второй мировой войны!»
— Юлиус Штрейхер: «Этот процесс — триумф мирового еврейства».
— Вильгельм Кейтель: «Приказ для солдата — есть всегда приказ!»
— Альфред Йодль: «Вызывает сожаление смесь справедливых обвинений и политической пропаганды».
— Карл Дёниц: «Ни один из пунктов данного обвинения ни в малейшей степени не имеет ко мне отношения. Выдумки американцев!»
— Ганс Фриче: «Это ужасное обвинение всех времен. Ужаснее может быть лишь одно: грядущее обвинение, которое предъявит нам немецкий народ за злоупотребление его идеализмом».
Записанные от руки ответы Эриха Редера и Роберта Лея здесь отсутствуют. Гросс-адмирал Редер, доставленный в нюрнбергскую камеру прямо из советского плена, отказался как от устных, так и от письменных комментариев. А эксцентричный и неуравновешенный Роберт Лей дал внятный и решительный ответ на предъявленное ему обвинение сведением счетов с жизнью.
