Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ)

— Я смотрю, врачебная тайна нынче не в почете, — ответил я хмуро.
— Мы предупреждали, что от нас нет никаких тайн, — сказал Майлс, шагающий по левую руку от меня. — Предупреждали и о том, что вам следует следить за информационной безопасностью.
— Я уверен, что для вашей коллеги доктора Митчелл не стало откровением то, что я ей сегодня поведал, — отозвался я язвительно. — Интересно, на что вы рассчитываете, ребята? На то, что «люди в чёрном» вроде вас заставят молчать миллионы людей, которые из-за предусмотренной контрактом биостимуляции, неофициально одобренной правительством, превратились в наркоманов и получили психические расстройства?
— Не ровняйте всех по себе, Войцеховский, — без тени смущения ответил на это младший из «людей в черном». — С головой у вас и впрямь не все в порядке — соответствующие записи уже внесены в ваши медицинские файлы. Этих записей вполне достаточно, чтобы вы прямиком со скорого заседания медицинской комиссии отправились на длительное медикаментозное лечение в психдиспансер.
Посмотрев на меня и убедившись, что я вполне осознал смысл озвученной угрозы, он продолжил:
— Что касается наркотической зависимости — как и любой наркоман, вы пытаетесь возвести вину за ваше заболевание на кого-то, кроме себя. Одни винят тяжелое детство, другие дурную компанию, третьи наследственность. Вашим козлом отпущения стала программа биостимуляции. Но вы же сами прекрасно понимаете, Войцеховский, что ваши обвинения притянуты за уши. Препарат, известный в обиходе под наименованием «Валькирия», применялся в некоторых частных военных компаниях лишь четыре месяца, после которых был призван неэффективным и изъят из запасов. Совместным приказом министерства обороны и министерства здравоохранения от 22-го июня 89-го года этот препарат был признан непригодным для программ биостимуляции. Всем подрядчикам запретили его использовать. Так что он никогда не был санкционирован властями. А любое дальнейшее использование этого препарата было вообще незаконным.
— Чушь. Это дерьмо мы принимали до середины 90-го, а позже нам давали то же самое, но в другом флаконе, — возразил я на эту нелепицу, одаривая этого высокомерного выскочку уничтожающим взглядом. — Если не командование санкционировало это — то назовите мне тех, кто это сделал, и я напишу о них несколько слов в прокуратуру.
— Вам нужны имена? Димитрис Войцеховский, чем не имя? — пожал плечами молодой сотрудник спецслужбы. — У нас есть данные, что многие наемники из ЧВК, в нарушение инструкций, принимали наркотические вещества, в числе которых и приблизительные аналоги препарата, который вы называете «Валькирией», изготовляемые в кустарных условиях. И под их воздействием много чего натворили. Люди, которые позволяли себе такое — преступники, Войцеховский. И вы — в их числе. У нас есть официальные отчеты о том, что инъекционная система вашего индивидуального снаряжения неоднократно подвергалась несанкционированному внешнему воздействию. Знаете, я все понимаю, но вешать на командование вину за ту дрянь, что вы заливали себе в вены — это чересчур. Такая наглость наказуема, капитан.
Поначалу мне не верилось в то, что я слышу. Но к концу его речи мое лицо посерело от гнева.
— Ты что, засранец, пытаешься выставить все так, будто я сам баловался «Валькирией»? — прошептал я, испепеляюще глядя на холеное лицо правительственного агента. — Да ты сбрендил! Во всем чертовом Легионе не было ни одного человека, который хоть один день на фронте провел без полудюжины препаратов, выписанных им, мать вашу, более чем официально!
Наконец слово взял Штагер. Он тяжело вздохнул, повернулся ко мне и устало молвил, поправляя у себя на голове кепи:
— Знаешь, Войцеховский, я по горло сыт препирательствами с такими, как ты.
— Так значит я уже не первый?
— Ты ждешь от всех сочувствия, но ты забываешь, что ты сам подписал чертов контракт…
— Чхон забыл рассказать вам, как он его со мной подписал?
— Нам известна твоя несколько параноидальная версия о том, что произошло в мае 89-го. Даже если в этом и есть хоть капля правды — это недоказуемо, — вступил Майлс. — По официальным данным ты пропал во время операции по противодействию преступности в окрестностях Сиднея и с тех пор числишься пропавшим без вести. Твой контракт с муниципалитетом прекратил свое действие досрочно в связи с твоим исчезновением. Без присвоения тебе резидентского статуса, разумеется, так как условие для его получения не было выполнено. Понимая обстоятельства твоей ситуации, мы могли бы поспособствовать тому, чтобы такой статус все-таки был тебе присвоен. Но, естественно, лишь при условии сотрудничества с твоей стороны.
 
— Я плевать хотел на резидентский статус! — отозвался я гневно. — На моих глазах были совершены военные преступления, за которые кто-то должен понести ответственность! Вы — одни из тех, кто обязаны этому способствовать, а не препятствовать!
— Нам не известно ни о каких таких страшных преступлениях, — невозмутимо ответил на это Майлс. — Точнее, кое о чем, разумеется, известно. Как я уже говорил. Но вы, Войцеховский, меньше всего на свете заинтересованы, чтобы эти данные увидели свет.
— Ах, так это я, значит, во всем виноват? А как же Чхон?!
— Кто это такой? Такого человека нет в наших базах данных, — покачал головой Штагер.
— Ах, так вы, я смотрю, приколисты!
— Войцеховский, — тяжело вздохнул Штагер. — Удивительно, что мне приходится объяснять столь прописные истины об этом мире человеку, который прошел школу у самого Роберта Ленца. А ведь он — и мой учитель тоже.
— Это сразу заметно, — съязвил я.
Чекист сделал вид, что не заметил подколки.
— Ты не хуже меня понимаешь, что наша реальность состоит из нескольких слоев правды. Верхний из них доступен широкой общественности, а более глубокие — лишь тем, кто способен ее адекватно воспринять. В этом — залог стабильности нашего общества. Это не я придумал. Не Роберт Ленц. И не нам этот порядок менять.
Мой упрямый взгляд столкнулся с холодным взором Штагера.
— Все то, что совершалось на войне, в том числе и частными военными компаниями, было продиктовано интересами безопасности Содружества, — продолжил чеканить он. — Некоторые из операций, в которых ты участвовал, юридически не были одобрены органами Содружества. По соображениям информационной политики, Но неформальное одобрение всегда было. Нет никаких страшных тайн, на которые ты собираешься пролить свет. Они являются тайной только для обывателей. И останутся таковыми. Для их же блага. И для блага всего общества.
— Как просто у вас все объясняется, — поразился я.
— Эти объяснения просты и верны, — пожал плечами Штагер. — Ну вот о чем, скажи, ты хочешь с нами поговорить? О том, что ты делал в Центральной Европе весной 90-го? Но ведь ты на тот момент не работал даже в ЧВК. Все, что ты совершил, ты совершил как частное лицо. И сам за это несешь ответственность. Ты никогда не докажешь обратного. А если приоткрыть более глубокий слой правды, то сделанное тобой было необходимо. Судьбы отдельных людей, равнодушно относящихся к Содружеству, не понимающие значения противостояния, которое разворачивается на их глазах, было решено принести в жертву во имя победы в справедливой войне Содружества против страшного противника, решившей судьбу всего мира. Обыватели, верящие в Санта-Клауса, могут не понять этого. И им будет крепче спаться, если они не будут этого знать. А умные люди, отвечающие за безопасность Содружества, понимают целесообразность таких действий. Вот и все. Так устроен мир.
— Именно так и говорил Чхон. А что вы скажете о Новой Москве?
— Ситуация так же проста. Применение там химического оружия до сих пор официально не доказано. А если будет доказано — то нитки никогда не приведут от ЧВК к правительству. Евразийцы рады установившемуся миру, который позволил им сохранить существование своего государства, и не заинтересованы в том, чтобы ворошить прошлое. Так что никто, кроме тебя, об этом уже и не вспоминает. На самом же деле это было необходимо. По тем же соображениям, по которым в 1945-ом США сбросили ядерные бомбы на Хиросиму и Нагасаки. Население врага было признано властями США меньшей ценностью, чем свои военнослужащие, которым предстояло бы умереть, если бы враг не был подвергнут столь мощному удару.