Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ)

За год, который выпал из моей жизни, мир изменился.
18-ое января 93-го года, день оглашения капитуляции Новой Москвы, не вошел в анналы истории как особо знаменательная дата. О том дне писали удивительно мало, и в основном в контексте аварии на ТЯЭС. А вот мирный договор, подписанный между Содружеством и Союзом 4-го февраля того же года, формально закрепив окончание войны, был объявлен Днем памяти и примирения — государственным праздником и выходным В первую годовщину победы во всех городах Содружества прогремели грандиозные салюты, миллионы людей участвовали в памятных шествиях и демонстрациях, политики выступали с пафосными речами.
Информационное пространство звенело и светилось от героического эпоса. О героях войны писали книги. На основе их биографий снимали кинофильмы и создавали видеоигры. Им ставили памятники, называли в их честь улицы и вновь открытые звезды. Дети читали о них комиксы и играли в игрушки в виде своих кумиров. Памятным сражениям Четвертой мировой войны посвящали документальные фильмы, создавали исторические веб-сайты, в их честь строили величественные музеи.
Все, что я слышал, не имело ничего общего с объективной реальностью. Ни в одном из информационных источников я не услышал данных о количестве жертв войны среди гражданского населения, которые показались бы мне, исходя из моего опыта, хотя бы приблизительно достоверными. Ни один из пропагандистских каналов не доносил до общественности тот факт, что победа была достигнута Содружеством ценой применения ядерного и химического оружия, и не показывал фотографии людей, ставших жертвами этого оружия.
Никто не упоминал, что значительная часть солдат, принесших Содружеству победу в этой войне, хоть они официально и не состояли в рядах миротворческих сил, являют собой накачанных наркотиками, зомбированных, искалеченных душевно и физически моральных уродов, которые неспособны и вряд ли когда-нибудь будут способны вернуться к нормальной человеческой жизни.
Никто вообще не упоминал, что случилось с сотнями тысяч людей, работавших на правительство по контрактам в ЧВК, куда они подевались. Такое впечатление, что в день окончания войны ставшие ненужными рекруты, в числе которых и я, были просто-напросто стерты из геоинформационной среды по велению чьей-то властной руки.
— Выключи. Надоело слушать эту чушь, — злобно прошептал я, когда Ульрика вновь зашла ко мне в палату, чтобы покормить коктейлем из йодистых водорослей и витаминов. — И есть эту дрянь не хочу. Тошнит.
— Димитрис, прошу тебя, не вредничай, — попросила медсестра, умоляюще подняв брови, и я, насупившись, позволил ей кормить себя из ложки. — Тебе нужно есть это хотя бы три раза в день. Так говорит радиолог.
— Конечно же, — проговорил я саркастически, открывая рот, чтобы в него попали ненавистные водоросли, и продолжил бубнить, пережевывая эту кислую гадость: — Я ведь был там, Ульрика, в тот день. В Новой Москве. Когда там случилось это… с этой станцией. Ты хоть представляешь себе… сколько радиации… мой организм… впитал тогда?
— Нейтронно-стабилизирующая терапия помогла вам преодолеть острую лучевую болезнь. Хорошо, что ваш работодатель выделил большие средства, чтобы вы прошли полный курс вне очереди. Очень многим несчастным, кто пострадал тогда, так не повезло, — произнесла медесетра рассудительно.
— Семь миллионов фунтов, да? — брякнул я, вспомнив визитеров.
— Я не знаю точно. А вы откуда знаете? — простодушно клипнула она глазами.
Голова снова разболелась.
— Очень мило с их стороны. Слегка отсрочили… мою смерть.
— Не говорите так, Димитрис, — осуждающе покачала головой Ульрика.
— Водоросли… не помогут. Таких, как я, хоронят… в свинцовых гробах. Чтоб… не фонили. Каковы мои шансы… дожить… до сорока? Один… из тысячи?
Медсестра ответила на мое злобное бормотание участливым, грустным взглядом.
— Мне очень жаль, что вам пришлось пройти через такое, Димитрис. И я очень уважаю вас. Я всегда восхищалась теми, кто способен на самопожертвование ради высшей цели…
 
— О, только не эта пафосную чушь! — недовольно поморщился я. — Как будто снова телик включил!
Девушка умолкла, кажется, посчитав себя незаслуженно обиженной в своих лучших чувствах. И тут же отомстила мне, запихнув мне в рот особенно крупную порцию водорослей.
— Я бы многое мог рассказать, Ульрика… насчет этой «высшей цели». И средств, которыми… она достигалась. Ты бы от этих историй… поседела… как я. Но я… не могу. На эти темы… наложено табу. Война… отгремела. И сейчас неважно… что происходило… в реальности. Общество запомнит ее… такой, как надо.
Мне было тяжело продолжать говорить, но мысли продолжали крутиться в голове. Средства массовой пропаганды позаботятся, чтобы в памяти потомков остался только агитационный плакат с изображением благородного защитника Содружества с мужественным лицом киноактера, который в одиночку храбро сражается против свор злобных врагов, безликих тварей, отдаленно напоминающих людей, а затем, отерев с лица пот, отправляется домой — в объятия счастливых жен и детей, соскучившимся по мужьям и папам.
«Все не так!» — хотелось кричать мне в отчаянии. Но даже если бы я был способен рассказать правду, не нарушив присягу, люди только закивали бы головами, глядя на меня с состраданием. «Тяжелый случай», — было бы написано в их участливых взглядах. — «Этот бедняга так натерпелся, что тронулся умом».
Правда не нужна людям. Для правды нет места в истории.
— Димитрис, если бы я только знала, что новости так расстроят вас, я бы не позволила их смотреть, — не на шутку расстроилась сестра Беккер. — Доктор Перельман, должно быть, был прав, когда запрещал это. А я сделала глупость.
— А что толку держать меня…в неведении… как овощ?
Мне в рот отправилась очередная порция мерзких водорослей.
— Вот интересно… этот ваш Перельман… хочет дальше проводить на мне… свои эксперименты… как на крысе? Или всерьез хочет… вылечить?
— Вам должно быть стыдно, что вы говорите такое, Димирис, — Ульрика от возмущения аж рассерженно закусила губки. — Доктор Перельман — лучший врач изо всех, кого я встречала. Никто так искренне не печется о вашем здоровье, как он.
— Ну хорошо. Пусть так. А дальше что? Вы знаете… в какой мир… я отсюда выйду? Или, вернее, выкачусь… на кресле-каталке? Что я буду… в этом мире… делать? Кому я там… нужен?
— Это нормально, что вы задаете себе такие вопросы, Димитрис. И поверьте, ответы на них вы найдете. Вам поможет найти их специалист, с которым вы вскоре начнете работать. У вас очень хорошая страховка, она покрывает полный курс психотерапии, необходимый для того, чтобы побороть посттравматический синдром…
— О, мой работодатель — это… сама милота! Спасибо… что снова напомнила, — саркастично огрызнулся я, раздраженно уворачиваясь от новой ложки с водорослями. — Даже мозгоправа… мне оплатили. Супер! Ты тоже на них работаешь… а?! Говори!
Через несколько минут, когда расстроенная девушка, тактично не отреагировавшая на мою вспышку, ушла из палаты, забрав остатки водорослей, я остыл и пожалел о своей несдержанности. Моя психика была действительно не на шутку расшатана. И вряд ли этому стоило удивляться.
— Проклятье, — тяжело вздохнул я.
§ 46
К счастью, в понедельник Перельман ни словом не упомянул о случившемся. Если Ульрика и поделилась с ним деталями нашего разговора, врач, к счастью, не счел нужным как-то на него реагировать.
— Вот, это тебе, — начал он нашу беседу, положив на прикраватный столик передо мной несколько распечатанных листов бумаги. — Кое-что, что мне удалось найти на выходных по тем именам, которые ты мне назвал. Негусто, но, надеюсь, тебе станет чуть спокойней.
Я вспомнил о недавних визитерах и подумал, что своей просьбой я лишь навредил себе и всем тем, чьи имена назвал, так что «спокойней» мне не станет точно. Но с доктором я этими соображениями делиться не стал.