Жар костей не ломит (СИ)

За спиной Соломатина моментально выросли шестерки: Саша с Пашей. Два вечно хмурых типа, ржущих исключительно над шутками друг друга, такими же тупыми, как они сами. И все бы ничего, только один из них был боксером с перебитым носом, а другой вольник с поломанными ушами. Дюша сам в недавнем прошлом спортсмен, со спортсменами и водился.
Трое против двоих — перевес явно не в нашу пользу. Да и в равных составах вряд ли смогли бы изменить ситуацию. Потому как тот же Пашка в свое время навалял двум десятиклассникам, сам при этом будучи в восьмом.
— Придурок, из-за тебя чуть не упал! — проорал Костик. Попытался добавить грозные нотки, но вышло неубедительно: голос дал петуха.
— Хочешь предъявить претензии? — Дюша в недоумении развел руками. Дескать, странный парень — кричит, чего-то требует. — Ну так давай, встретимся после школы, поговорим.
Саша с Пашей обидно заржали, а сам Дюша слегка улыбнулся, демонстрируя дружелюбие. Миролюбивым был и его тон, только вот в глазах плескалась самая настоящая злость.
— Мы придем, если хочешь поговорить, — не выдержал я, чувствуя, как внутри закипает ответная ярость. Кулаки сжались, по телу пробежала знакомая волна адреналина, прибавляющая сил и тупой отваги.
— Синица, ты-то куда вечно лезешь? Или твой дружок язык в жопу засунул?
— Та-ак, — раздалось протяжное. Электрический разряд, скопившийся в воздухе, мигом ушел в землю.
В кабинет вошла Галина Николаевна, учительница русского языка и литературы, а по совместительству бог и царь, то бишь наш классный руководитель. Опытным взглядом оценив сложившуюся ситуацию, она выдала серию коротких приказов:
— Всем по местам. Соломатин, Синицын, остаетесь после уроков на профилактическую беседу.
— Галина Николавна, — взвыл Дюшес, — мне нельзя, у меня планы.
— Можно, Соломатин… мне все можно, поэтому планы свои оставь до лучших времен, когда нормально вести себя научишься. Синицын, тебя это тоже касается.
— Ну, Галина Николавна…
— Кому сказано, по местам.
Спорить с нашей учительницей совсем не хотелось, потому как была она классной во всех смыслах данного слова. Мягкая, интеллигентная женщина, обожающая Чехова и русскую поэзию серебряного века. Стоящая горой за наш класс и воюющая в одиночку с грозной учебной комиссией, перед которой дрожала сама директриса. Может потому нас с Дюшей до сих пор не выгнали из школы, а шебутной Кузька не остался на второй год.
Мягкая, а еще очень добрая…
— Ну вот, пожалуйста, — пожаловалась она классу и с громким хлопком опустила журнал на поверхность стола. — Учебный год только начался, а у меня уже руки трясутся. Соломатин, Синицын вы что мне обещали в прошлом году? Никаких драк, никаких конфликтов… Ведь так было, чего глаза в пол опустили?
— Я видела, это все Лощинский начал, — ядовитым голоском заметила Ритка. Вот ведь стукачка, если бы не мама завуч, народ давно бы ей темную устроил.
— То Лощинский, то Петров, то Сидоров — у них вечно виноват кто-то третий. Только чем все заканчивается? Правильно, очередной дракой и вызовом на ковер к директору. И ладно бы только их одних. Я устала выслушивать лекции на тему служебного несоответствия. А родители, вы о родителях подумали? Вы же лбы здоровые, а ведете себя хуже малышни. Тем хоть что-то объяснить можно, достучаться до сознательности, а вам… Как вам не стыдно.
Галина Николаевна вздохнула и помассировала виски, совсем как в прошлом году, когда целую неделю просидела на успокоительных. Помнится, тогда уральский балбес пнул меня под зад, а я горшком с геранью запустил. В голову не попал, зато угодил в настенную телевизионную панель, стоившую баснословных денег. Что и говорить, скандал удался на славу — пропесочили Соломатина с Синицыным по полной программе.
— Садитесь… Не с того я хотела начать урок… У нас сегодня новенькие… Вы проходите, не бойтесь — эти два обалдуя представляют опасность только когда сходятся вместе, а по отдельности вполне нормальные ребята.
Парень с девушкой вышли к доске и замерли напротив притихшего класса — пара десятков любопытных глаз с интересом уставилась на них. Как там сказала наша классуха: проходите — не бойтесь? Вновь прибывшие не были похожи на испуганных новичков, скорее наоборот: уверенные, знающие себе цену.
 
— Представьтесь пожалуйста.
— Вячеслав Сабуров — первым начал парень. — Восемнадцать лет, родился в Праге. Увлекаюсь искусством и политикой, надеюсь найти в вашем лице хороших друзей и верных товарищей.
— А Николай Петрович Сабуров вам кем приходится? — лилейным голоском вопросила Алла, известная модница и вертихвостка. Все-то она знала, но решила лишний раз покрасоваться перед мальчиком. Не то чтобы новенький был красавцем… Хотя кого я обманываю, он таким и был. Высоким, смазливым, с манерами и хорошо поставленным голосом — девчонкам такие нравятся. То-то они оживились, начали активно перешептываться и переглядываться. И что самое обидное, моя Олька тоже не сводила глаз с новичка.
— Николай Петрович Сабуров мой отец.
Класс зашумел, словно впервые услыхав эту новость. Ага, как же… Зарубина еще неделю назад всем растрезвонила. А вчера даже в вечно тухлом пацанском чате об этом написали, сразу после фоток голых красоток, которых запостил Паша.
— Тишина в классе! — Галина Николаевна повысила голос.
Причина возникшего шума была понятна: Николай Сабуров известный дипломат мирового уровня. Ему сам президент награду вручал — орден «за заслуги перед отечеством» энной степени. И по телевизору мелькал периодически, особенно когда заходила речь о ближневосточном конфликте. На внешность — представительный мужчина с аккуратной бородкой и манерами аристократа. Умный, интеллигентный, бесспорно талантливый. Сейчас перед нами была его полная копия, разве что моложе лет на тридцать и без бороды.
Стоявшая рядом девушка была под стать принцу от дипломатии. Не зря Костик говорил про модельную внешность, ей хоть сейчас на обложку журнала. И даже унылая форма учебного заведения не могла испортить общей картины. Черные волосы цвета вороненой стали сплошной волной спускались на плечи, обрамляя идеальные черты лица. Слишком идеальные, словно перед нами стоял не живой человек, а отредактированное цифровое изображение, ну или чудо пластической хирургии. Впрочем, на счет последнего были большие сомнения, потому как до двадцати одного года ложиться под скальпель было строго запрещено. Если только нет врожденных дефектов внешности вроде заячьей губы или вновь приобретенных уродств в результате болезни или несчастного случая.
Не знаю, как остальным, а мне такие не нравились. Словно с конвейера модных журналов сошла, где таких лиц сотни, тысячи… даже взгляду зацепиться не за что. Пресные они и скучный, то ли дело моя Олька, с конопушками и вздернутым носиком. При желании можно было придраться к форме мочек и торчащим лопаткам, к фигуре, слегка мальчишеской и небольшому размеру груди. Но мне было хорошо с ней, а остальное не имело значение. С этой рыжей бестией — природной стихией огня, никогда не заскучаешь. Вот и сейчас, поймав мой взгляд, Олька погрозила пальчиком, словно сама не пялилась на сына дипломата.
— Я же тебе говорил, красотка, — прошептал восхищенный Костян.
— Обыкновенное восковое яблоко из гастронома, — возразил я.
— А тебе червивые из городского сада подавай?
— Они хоть вкус имеют.
— Тоже мне, садовод любитель выискался. И много яблочек успел надкусить в свои восемнадцать?
— Зачем много, у меня уже есть одно, — я кивнул в сторону Ольки.
— Никитос, ты рассуждаешь, как старый дед. Пока молодой и зубы имеются, надо грызть все подряд, а когда челюсть вставят, тогда и будешь прошлое вспоминать.
 
— Тишина! — наша классная руководительница вновь была вынуждена повысить голос. Совсем чуть-чуть, на полтона, потому что орать и грозить, как это делала та же математичка, Галина Николаевна не могла, по причине врожденной мягкости характера. — Ребят, пожалуйста.
И ребята замолчали.