Жар костей не ломит (СИ)

Я прошелся вдоль ряда и остановился возле четвертого. Подтаявший снег под полозьями, стальные бока дышат теплом и парами бензина. Да на тебе, парень, катались недавно. Значит и меня вывезешь отсюда. Осталось только решить вопрос с оставшимися снегоходами. Иметь погоню на хвосте не хотелось, поэтому я порезал проводки — те, до которых смог дотянуться, не став разбираться и ломать голову, что к чему ведет. Ремонт займет какое-то время, что по такой погоде большой плюс. Уже через двадцать минут следы будут нечитаемые.
Садовые ножницы, подвернувшиеся под руку, резали легко и удобно. Я настолько увлекся процессом, что едва не покалечил единственный снегоход, предназначенный к бегству. Соберись, Василий Иванович! Возьми себя в руки!
Голова соображала на редкость туго. Док фирменным ударом в челюсть сотряс и без того невеликие мозги. Приходилось постоянно останавливаться, и перепроверять себя: ничего не забыл, все сделал? Была одна здравая мысль, промелькнувшая яркой кометой на горизонте сознания. Кажется, очень важная… Но да чего уж теперь, не до рассвета же её искать.
С трудом перекинув калечную ногу, я уселся в седло. Подергал ручками, вставил ключ зажигания в отверстие, провернул. Железный конь ожил — зашумело бензиновое сердце под капотом, выбрасывая в воздух облачка сизого дыма.
Ну что, братец — давай, вывози.
Через полчаса езды я понял, что забыл проверить. Уровень бензина в топливном баке — балда!
Это было настолько очевидно, что хотелось плакать от собственной глупости. Датчики — вот же они, прямо перед глазами. С обозначениями и рисунками для особо тупых. И мигающей красной лампочкой, на которую слишком поздно обратил внимание. Оставалось лишь задрать голову к небу и издать нечленораздельный звук: нечто среднее между воем и стоном уставшего человека.
Застрял один, посреди темного леса, заваленного снегом. С железяками вместо ног и опилками вместо мозгов. Соберись, Василий Иванович! Отчаиваться рано, слишком рано… Судя по звукам погони не наблюдалось, а это значит еще поживем.
Хлопнув железного коня по теплому боку, я покинул седло. Оказавшись на земле, моментально провалился в снег по самые шарниры. Сделал первый пробный шаг, второй… Н-да, а вот теперь можно отчаиваться. Километр пройти смогу, может даже полтора, а дальше? А дальше особого выбора не было: или двигаться или верная смерть под открытым небом.
Достаю из багажника снегохода фонарик, долго копаюсь в инструментах, пытаясь понять, какая из отверток сможет пригодиться. Плоскогубцы, банка с болтами и шурупами, резиновая трубка, два молотка и ни одного топорика. В итоге оставляю все, даже моток веревки с крючком на конце. Ни к чему обременять себя лишним весом и без того с трудом передвигаюсь.
Луч фонаря выхватывает массив темных кустов и пологий спуск за ними. Туда и бреду, попеременно вытаскивая палки из снега. Одну за одной… одну за одной. И так до бесконечности.
Когда до кустов остается рукой подать, где-то там внизу, под толстым слоем застревает ботинок. Я дергаю с силой и едва не заваливаюсь в сугроб. Каким-то чудом удается сохранить равновесие. Чудом и выпавшим фонариком из рук. Трачу время и силы на поиски источника света. Тот погас, но после пары плотных ударов по корпусу оживает. Начинает моргать, выхватывая из темноты беспорядочные тени кустов. Отлично, продолжаем путь.
Шаг, другой… С неимоверным усилием, словно пробиваюсь сквозь густой кисель.
На глаза попадается ветка, свесившаяся с дерева. Наваливаюсь всем телом, чтобы сломать её. Сухой треск стоит на всю округу. Сверху сыпется снег, острый сучок впивается в ладонь. Еще немного усилий и… лес снова погружается в мертвую тишину. Ствол лишился ветки, а Василий Иванович приобрел самодельный посох. Теперь часть нагрузки можно перенести на сучковатую палку. И плюс триста метров к маршруту, который в состоянии преодолеть.
Знать бы еще сколько осталось до шоссе с говорящим названием Лесное. Сэмпай говорил про девять километров напрямки. Если учесть те полчаса, что я петлял на снегоходе, объезжая наиболее труднодоступные места, то осталось… Много осталось.
 
Еще пару десятков шагов и я останавливаюсь, с трудом переводя дыхание. Оборачиваюсь назад, и вижу траншею взрыхленного снега. А вон и оранжевый бок снегохода виднеется меж кустов. По ощущениям прошел километр, а на деле и сотни метров не наберется.
«Буду смелой за нас двоих», — звучит в ушах ласковый шепот.
То-то я страха не чувствую, словно вышел подышать ночным воздухом перед сном. Ничего, Диана Батьковна, мы еще и не из такой задницы выбирались. Осталось только направление не потерять. Задираю голову и вижу вдалеке кусок неба: слегка подрагивающий, трепещущий будто от зарницы. Только какая нафиг гроза посреди зимы. Не закат это, и не рассвет, а огни большого города, подсвечивающие темные облака на расстоянии многих километров. В старину люди ориентировались по звездам, а в нынешний век высоких технологий достаточно знать, в какой стороне находится ближайший мегаполис. Север, все верно… А мне на запад, значит электрическая зарница должна находится по правую руку.
И р-раз, и два… и р-раз, и два. Первым идет посох, потом правая культя, потом левая. И снова посох… В голове заезженной пластинкой звучит знакомая мелодия:
«Но я в тысячный раз обрывал провода».
Откуда еще взялась эта напасть? Вроде никогда не слушал такого.
В ответ в сознании всплывает образ мертвого тела, повисшего на перилах. За окном, выделяющимся ярким пятном на общем фоне, громко орет музыка:
«Салют, Вера»!
Гребаные меломаны. Неудивительно, что звуков выстрела никто из находящихся в доме не услышал. Надеюсь, что и пропажу снегохода обнаружат под утро.
«Хочешь упасть, я неволить не стану. Хочешь лететь — лети».
Я бы с радостью полетел, а то ходить никаких сил не осталось. Кто бы крылья дал или на худой конец нормальные ноги.
«Сам себе кричал — ухожу навсегда».
Что за странная песня? Кажется, это древней плейлист, еще с советских времен: Кобзон там, или Магомаев.
«Непонятно как доживал до утра. Салют, Ве…».
Ух-х… посох резко уходит вниз. Я едва не проваливаюсь следом, снова теряя фонарик. Что здесь, овраг или глубокая яма? Осторожно обхожу опасный участок по периметру, проверяя каждый метр. А если бы налетел с разгона на снегоходе? Даже думать о таком не хочется. Не зря Мамон называл данный вид транспорта одним из самых опасных. Гонять по лесу на снегоходе тоже самое, что прыгать со скалы в незнакомой бухте. Поди знай, что скрывает глубина: острые камни или песчаное дно через полметра.
«Но я в тысячный раз наступал не туда. Непонятно как доживал до утра… Салют, Вера».
Какая к черту Вера, меня Диана Батьковна ждет… Она обещала быть смелой за нас двоих, значит я должен быть сильным за троих. А если понадобится, то за четверых и за пятерых. Я обязательно дойду, Диана. Не зря командир говорил, что я упертый как тысяча ослов, а еще везучий, как обезьян. Док, когда меня безногого тащил по саванне, бредящего от жары и коктейля обезболивающих в крови, так и приговаривал:
— Везучий ты бабуин, Леха. Кого другого от такого взрыва убило бы нахрен, а ты ничего, живой… Только ноги малясь укоротило.
Командир тогда спас меня, вытащил из горящего огнем Полокване: сначала на закорках, а когда прихватила спину, соорудил самопальный носилки, и уже на них волоком. Три часа до наших добирались. Я из той дороги плохо что запомнил, лишь отрывочные образы и бесконечный бубнеж Дока. Ругался он на меня, на себя, на проклятую пустыню и гребаные обстоятельства. А еще, говорил, что у Бога имеются на меня планы, потому и живой до сих пор. Получается был у командира другой Бог, который не измерялся в количестве «выгулянных» подруг и выпитых коктейлей. Был, а потом умер…
 
Я старался отмерять расстояние небольшими участками. Так было легче: сначала дойти до того куста, потом до двух сросшихся стволами деревьев. Каждый раз ставить перед собой осязаемую и выполнимую задачу.