Словами огня и леса (СИ)
— Ладно…
Зверь вскинулся, когда его сдавили невидимые тиски, вокруг шеи затянулся удавка-ошейник. Къятта не пожалел Силы — зверь не мог перекинуться. Лишь зарычал и задергался, получив в морду молнию чекели. Рычание скоро перешло в вой — вспышки не убивали, но причиняли невыносимую боль, не давая передохнуть. Рвался, пытаясь избавиться от нее, силы были уже на исходе. Солнечный камень умер как раз, когда зверь окончательно сдался.
Не соображая даже доступной хищнику частью рассудка, перекинулся, лишь бы уйти от боли. Поднял голову.
Къятта вздохнул, видя детское изумление в распахнутых глазах. Не испуг. Разжал пальцы, ощутив невероятное облегчение, даже земля будто покачнулась — и постарался подальше отогнать мысль: «а если бы он решил ударить в ответ?»
— Я же добра тебе хочу. Так запомнишь, что быть энихи — больно. Не прекратишь перекидываться так часто — повторю, ты понял?
Кивок, опущенная голова. Полулежит на боку, одно колено поджато, полностью неподвижен. Еще бы уши прижал — один в один хищник, покорный руке укротителя.
Опустился рядом, еле слышно вздохнул.
— Ты не оставляешь мне выбора.
Юноша вздрогнул, потом подтянул колено, сел. Постепенно пришел в себя — боль ушла, растворилась вместе с телом зверя. Совсем тихо спросил:
— Зачем ты возишься со мной?
— Ты же мне очень дорог.
— Почему?
— Потому что ты мой. А ты плывешь по течению.
— Ну, а что я могу? Я пытаюсь. Знаешь, в лесу хорошо… запахи, много, со всех сторон… бежишь куда-то … тени, солнце…
— Разве здесь тебе плохо?
— Здесь тоже есть… Ты, Хранительница…
— А люди?
— Люди… я их не чувствую. Просто запахи — разные, кровь, как от добычи… трудно…
Ткнулся лбом в протянутую ладонь, словно звериный детеныш. Перебирая густые легкие волосы, мягкие, словно шерсть, Къятта молчал.
Глава 15
Лес
Седой не мог понять, почему чужак места себе не находит, будто хочет пойти куда-то — но не уходит. Что он боится харруохану, было правильно.
Но тот обрадовался, когда Седому пришлось покинуть племя. Это было странно. Горстка рууна не могла хорошо защищаться, не имела убежища… а он смотрел на созвездия и что-то говорил, показывая вперед.
Седой давно основал бы новое стойбище, но пока на пути не попадалось пригодного места. Только раз они отыскали небольшое озеро — спутники вознамерились остаться там, но Седой прислушивался, принюхивался, и настороженность не покидала его.
А после ночью на них напали здешние охотники. Их было совсем мало, поэтому никто из спутников Седого не погиб — и Белка вовремя подняла тревогу.
Но опять пришлось уходить, и быстро.
А чужак с рыжими волосами что-то говорил на птичьем языке, заглядывая в глаза — он не хотел оставаться.
Седой понял, что оба были правы — случайно ли тот, рыжий хору, стремился отсюда быстрее?
**
…Поначалу глазам своим не поверил, увидев, как в небе, почти задевая верхушки деревьев, покачивается легкое не то существо, не то облачко… длинное, похожее на маховое перо. Белесое, полупрозрачное. Никогда про таких не слышал. Замер, словно боялся это чудо спугнуть.
А рууна словно кипятком ошпарили — они что-то взвыли на разные голоса и кинулись врассыпную, прятаться под корягами и камнями. Кто-то ухватил Огонька и втащил под корни огромной сосны.
Вылезли только, когда гость улетел.
Седой не смог объяснить, что это такое, но было ясно — он считает такие "перья" опасными, и тревожится, что вновь выбрали неудачное место для стоянки.
Котловину, подобную той, где жили раньше, нашла Белка. Девчонка обладала сверхъестественным чутьем; Огонек, привыкший вроде к необъяснимым способностям рууна, все же диву давался. По дну котловины — меньшей раза в три, но уютной — бежал тонкий ручей. Камни, скатившиеся со склонов, легко было перекатить ближе к центру и укрепить свежесозданные шалаши, чтобы те не сносило ветром. Мужчины рууна довольно удачно охотились, и скоро новое стойбище украсили невыделанные еще шкуры.
Огонек же покоя не находил. Пока шли, смотрел на небо и понимал — он когда-то уже шел на север, вот так, по созвездиям! Но Седой, которому пытался объяснить, не понял ничего, а вскоре путь завершился. Можно было дальше идти одному, но он струсил. Вдруг померещилось? И ничего не окажется на том конце дороги?
Три луны проползли по ночному небу, жаркая засуха сменилась такими же сухими, но холодными днями, и начало вновь теплеть, все чаще ветерки срывались в шквальные порывы— сезон дождей был уже на подходе.
«Перья» редко залетали сюда, на счастье племени — за все дни Огонек лишь трижды видел их. «Перья» были весьма любопытны. Кружились над котловиной, порой спускаясь почти к самым краям ее.
Рууна всегда прятались, а он каждый раз порывался выйти — сидеть, скучившись, в общем укрытии было тяжко, и ладно если оказывался у выхода, а не прижат к стенке или корням чужими телами! Когда непонятные гости улетали, дикари выходили сразу, уверенные, что те не вернутся. И правы были — не возвращались.
Глядя на парящие полупрозрачные силуэты, Огонек вспоминал пчел — если люди начинали кричать, махать руками, пытаться отогнать или убить жужжащее насекомое, те сердились и жалили больно. Но опытные — умели доставать мед из глубоких дупел… и ни одного укуса не было на их коже.
Страх, вспоминал Огонек. «Перья» иные, чем тот, кто говорил — не показывай страха. Как бы хотелось сейчас показать ему "небесных гостей"! Может, он про них тоже знал, просто не пришлось к слову. Он бы точно выбежал из укрытия, да какое там — просто не пошел бы туда.
А вот бегущие по земле огни — мальчик видел их несколько раз, особенно перед грозой — не вызывали у дикарей особого опасения.
— От них может загореться лес! — пытался подросток втолковать Седому, но тот, с трудом уловив тревоги мальчишки, дал понять — не беспокойся.
Огненные шарики и впрямь порой поджигали траву — но либо сами гасили это пламя, либо не мешали это сделать дикарям. Те заметно опасались огня, но последствия визита «шариков» убирали на диво ловко. После огненных гостей на траве и земле оставались причудливые узоры — кольца, одиночные и соединенные сложной вязью, будто прихоть-игра неведомого могущественного существа.
И он сам, невзирая на страх перед пламенем, не мог удержаться — смотрел, что написано. На ветки деревьев забирался и оттуда смотрел, а потом старался обходить стороной место со знаками — но их вскоре скрывала трава. Перед сезоном дождей она росла плохо, высушенная засухой, но все же словно старалась побыстрее избавиться от неприятных следов.
Время шло быстро — Огонек почти позабыл человечий язык, зато на удивление ловко выучился подражать голосам птиц и зверей. Порой сомневался — не умел ли и раньше? И с рууна говорить уже мог, а вот им язык людей не давался. Хотя Белка пыталась, и Седой, и еще кое-кто.
Потом дожди хлынули. Два дня — бешеный ливень, порой приостанавливался — и гром просыпался, молнии зубами сверкали. Лес готовился — скоро небо начнет плакать, и долго еще не осушит слезы.
…Впервые Огонек ощутил жжение в ладонях и головокружение, когда приблизился к телу умирающей женщины — еще до раздела племени это случилось. Наверное, она была даже молода — дикари жили недолго; но внешне напоминала старуху. Это она дала Огоньку луковицу в его первый день здесь, а теперь ее трясло в лихорадке. Полукровка опустился на землю возле дикарки, борясь с тошнотой и слабостью, взявшимися непонятно откуда, и тронул женщину за холодную руку. Голова кружилась еще сильней, перед глазами плыли огненные полосы. И очень хотелось помочь — он отгонял полосы, как мошкару, шепча беззвучно самому непонятное.