Словами огня и леса (СИ)

— Ты оклемался? Рассказывай.
Тон, хоть и дружеский, не подразумевал возражений. Что эти люди — не погоня за ним, да и вовсе безразличны к нему, мальчишка давно уже понял, так почему бы не рассказать? Подбирать слова оказалось непросто, на прииске с ним бесед не вели. Говоря, раз за разом пытался обернуться, чтобы обращаться к человеку, а не голове грис, пока спутник не стукнул его слегка по уху — сиди уже смирно!
Этот юноша казался проще остальных всадников. У него был шальной взгляд и живая улыбка, он откровенно забавлялся, наблюдая за своим "уловом", но это не казалось обидным или опасным. Да и как бояться того, кто спас жизнь? За долгое время для мальчишки это был, пожалуй, первый человек, от которого не хотелось прятаться. Было немного жаль, что ехать им недолго, а потом навсегда расстанутся.
…Сильным он не был — при такой-то пище и жизни, но, к удовольствию приисковых, оказался выносливым, ловким и цепким. Полукровка, так они говорили. И без того-то никчемный, найденыш, подобранный неподалеку от прииска, без памяти и умений. Оборванный, грязный. Пусть скажет спасибо, что кормят, не выгнали в чащу хищникам на добычу. А сами не заметили бы, сядь рогатый ворон им на голову… Рабочие подобрали его в лесу, и охрана согласилась оставить — лишние руки не помешают, коль можно не церемониться. Что было до этого, память не сохранила.
На небольшом прииске на берегу речушки добывали агаты. Он полюбил эти камни, на сколе полосатые, чаще серые с лиловыми и белыми полосами и словно грядой древесных макушек. Всмотреться, и кажется — рассвет над обрывом в тумане. Но было не до разглядываний: если только пару раз за день получил подзатыльник, праздник, можно сказать.
Два десятка работников, а годных для продажи агатов попадалось все меньше, отчего старшины становились злее и злее. Еще бы, с каждой луной люди все больше задумывались, стоит ли оно того, или бросить опасное дело. Их тоже могли отыскать…
Лагерь переносили на новое место, но мало что менялось; начинали поговаривать, что местные духи сердятся, пряча ценные камни. Приисковые рабочие не были трусами, трусы не забираются в глушь, — но и они не всегда справлялись со страхом. Их злило, что он не боялся, а он не мог объяснить, откуда знает: незримые или хищники его не тронут.
Мальчишка не стал сборщиком — не доверяли. Думали, верно, что сделает где-нибудь тайник. Или просто считали глупым, не способным отличить камень от прошлогоднего помета оленька. Полукровка, этого довольно для презрения. Хотя он слышал как-то: в Чема, в землях, куда продавали агаты, полукровок немало, и ничего, живут. Но в людное место он не хотел. Но и один не хотел оставаться, и во время сезона дождей лучше было иметь крышу над головой. Поэтому он терпел. Поначалу, когда его только нашли, и вовсе мало что сознавал, потом… начал задумываться.
Ему полагалось бояться леса — во всяком случае, местные были уверены, что никуда найденыш не денется. Считали, он трудится здесь из страха. Он же с каждым днем все сильней понимал — темной чащи, где по словам рабочих сплошь хищники, змеи, ядовитые пауки и всякие прочие ужасы он не опасается вовсе. А вот оставаться на прииске сил больше не было.
Он сбежал ночью, прокравшись мимо охранника, и направился куда глаза глядят. Шел не меньше недели, днем держась подальше не только от тропинок и вырубок, но и от полян. Движение солнца по небу, или звезды, которые изредка видел в прогалах между кронами, словно подсказывали, направляли. Как будто была некая цель, просто он позабыл…
Вот и вся история.
— Не знаю такого места, — сказал юноша, озадаченно выслушав описание прииска. — Но они в наших землях. Ладно, это потом. С кем они торговали? Чема — это ж не деревушка.
— Мне не говорили, — отозвался полукровка, невольно сжимаясь — на прииске ответа требовали всегда, даже если его и вовсе быть не могло. Но спутник только глянул на небо, потом на запад, как бы прикидывая расстояние, хмыкнул, и велел продолжать.
 
На душе с каждым мгновением делалось легче. Угроза гибели отступила, незнакомцы ехали по своим делам и вреда ему причинять не собирались, и даже река постепенно из холодно-мутной становилась игривой, поблескивала бесчисленными искрами и словно уверяла — я всего лишь хотела позабавиться, не убить! Только вот голоса… почему так побежал к ним, позабыв про осторожность? Ведь знал, что на краю обрывов земля ненадежна. Кто-то настоящий говорил там, или все же духи позабавились? Или просто почудилось?
Брод переходили верхом, цепочкой; тонкие ноги грис ловко ступали на самые удобные камушки. Везущая двоих рысила последней — не из-за тяжести, двое подростков весили не больше взрослого мужчины, — но из-за разговора. Они заметно отстали от прочих, которые уже почти все собрались на другом берегу.
— Глянь, что там! — полукровка прервался, указал на изогнутый кедр, ветви которого лохматой зеленой тряпкой прикрывал длинный лишайник. — Это же человек забрался, или…
Он не договорил: спутник резко дернул грис вправо и сам отклонился, отчего все трое свалились на мелководье.
На берегу возникло замешательство, но всадник, еще не покинувший брод, вскинул руку и указал на ветви.
— Вон он!
Заискрился воздухперед подобравшимися людьми. Вспыхнул лишайник, и чье-то тело выпало из огня.
Полукровка даже не пытался уклониться от копыт испуганной встающей грис — он во все глаза смотрел вверх, а потом на упавшего. Тот приземлился удачно и тут же вскочил, из его руки вырвалось нечто вспыхнувшее острым бликом… полетело в сторону полукровки и его спасителя.
— Сдохни, тварь! — выкрикнул чужак.
Едва уловимая глазом белая молния сорвалась с руки, украшенной рубиновым браслетом — и человек упал мертвым… от одежды его поднимался слабый дымок.
Острый осколок упал на землю, словно сбитый в полете. Погас.
— Дурак, — раздалось над головой мальчишки негромкое, обращенное к кому-то другому.
Юноша с золотым знаком стоял неподвижно, словно перед ним с дерева всего-то сбили несколько шишек. А человек с рубином и бровью не повел, но лицо его было удовлетворенным. Он встряхнул руками и поманил к себе младшего.
Полукровка коротко вскрикнул и зажал себе рот руками, зажмурил глаза.
Спутник помог ему подняться и перестал обращать внимание, взял свою грис за повод и направился к остальному отряду. Мальчик помедлил и сделал пару шагов назад, но лица стоящих на берегу ему совсем не понравились и он решил идти уж лучше вперед. Так не хотел приближаться к этим людям, не хотел… Но они могли убивать издали.
На прииске давно усвоил — если избежать наказания не получается, веди себя покорно и тихо, тогда чужой гнев гаснет быстрее. Почему они смотрят так? Может, считают, что грис упала из-за него? Исподволь глянул — она идет, не хромая, это хорошо. Но кто знает, вдруг недостаточно… ведь только что человека убили за то, что он сидел на дереве.
Сердце колотилось где-то в горле, до тошноты. Смотреть мог только на спину юноши впереди — светлый, чуть желтоватый лен безрукавки. Но на этом холсте словно запечатлели живую картину, и она повторялась и повторялась: как человек падает с дерева в пламени — и валится навзничь мертвым. Мимо его тела вот-вот предстояло пройти.
Там уже стояла половина отряда, остальные обыскивали окрестности.
— Эсса, — говорил один из них, коренастый, постарше прочих. — Похоже, засада одиночная.
Запах гари забивался в ноздри, от него кружилась голова и все сильнее хотелось бежать, хотя теперь это было совсем уж бессмысленно. Странно, почему такой сильный запах, ведь не случилось пожара, всего-то черная проплешина среди ветвей…
Горячая твердая ладонь ухватила его за локоть, потянула вперед.
— Я сразу подумал, что это их крысенок, говор у него странный, — цедил слова еще один из отряда, высокий и темный, на него мальчишка раньше и не успел посмотреть толком. — И я же знаю деревню за скалой, рыжих там нет.