Презумпция невиновности (СИ)

Немного любви в холодном Мэноре — это то, что осталось после тебя. Пусть и безумной. Больше никто не оставлял тут такой след, Грейнджер.»
— Немного любви в холодном Мэноре, — хрипло повторила Гермиона. — Это как название романа, но только далеко не о нашей с ним любви. Такая бы история была о чём-то прекрасном.
— Мы со всем справимся, моя хорошая, — Поттер откинул в сторону письмо. — Я тебе обещал, и я сдержу своё слово.
— Я согласна на Обливиэйт, Гарри, — она посмотрела на друга. — Я больше не смогу всё это выдержать. Ты знаешь, что мне нужно оставить, а что нужно стереть.
И Джи-Джи, и Луна, и Грейнджер, и Флокс — все они услышали её решение, а поэтому быстро разбежались в разные стороны, подальше от окраин души, чтобы успеть спрятаться.
— Всё будет хорошо, Гермиона…
Она знала, что Поттер ждал этого решения, а поэтому даже не сомневалась в том, что где-то на нижней полочке в его кабинете уже хранилось несколько флакончиков с видоизменёнными воспоминаниями его лучшей подруги — Гермионы Джин Грейнджер.
Её сломали очень красиво.
— Под матрасом лежит моё письмо. Отправь его, пока я буду без сознания.
Гарри кивнул, а следом достал палочку из внутреннего кармана пиджака. Его глаза заблестели от слёз, потому что он не думал, что когда-то его палочка будет направлена в сторону лучшей подруги, а на языке будет вертеться такое отвратительное заклинание.
— Обливиэйт…
***
Здравствуй, Драко
Я видела, как приходили твои письма, но я их не читала. Я их обязательно прочту, но письмо пишу тебе уже сейчас. Ответное письмо, потому что могу догадаться, о чём ты напишешь мне.
Ты будешь писать о нашем последнем разговоре, о том, что наша любовь — это что-то неправильное, но оно тебе на даёт покоя. Я это знаю, потому что сама всё это переживаю сейчас. А мы ведь так сильно с тобой похожи — больше, чем кто-то мог бы себе представить.
Я — разбитый хрусталь. Я — разрушена. Я не могу больше не смотреть на солнце, я просто не вижу его, и это полностью твоя вина, Драко. Самая большая вина на тебе, а потом уже на Монтегю, Гойле и всех остальных. Но ты же и сам это прекрасно понимаешь, не так ли?
Ты — мои раны. Ты — мои шрамы, но и это тебе тоже известно. Если бы ты только знал, сколько зим холодных ты мне снился — их просто не счесть. Я бы могла поднять нашу любовь к солнцу, я бы нашла на это силы, но по итогу мы с тобой стали жертвами совсем другой Войны. Я мечтала жить, а не выживать, но ты ведь даже не поинтересовался у меня. Я была готова верить в каждую твою ложь, какой бы она не была — я была готова абсолютно на всё.
Иногда мне хочется быть морем, в котором ты бы наконец-то захлебнулся, но нет же. Я всё равно брошусь тебя спасать, я же знаю себя. Я уже проверила это, и эксперимент с треском провалился. Ты превратил мою любовь в груду ненужных чувств, которые со временем начали ломать меня изнутри. Ты превратил меня в самую худшую версию меня, но мне это так долго нравилось, пока я не преступила все дозволенные небом границы.
Я была предана тебе, и предана тобой же в ответ. Как оказалось, у тебя нет сердца, а я чуть было не вручила тебе своё. Хотя нет, постой… Я всё-таки вручила тебе своё, а ты начал медленно вонзать в него острые иголки. Не наша любовь была неправильной и жестокой, а мы.
Поверь, я ударила тебя в ответ, и ты уже чувствуешь эту боль, но дальше будет только хуже.
Мы храним секреты друг от друга, и они очень страшные.
Гермиона Джин Грейнджер.
========== Дополнительная глава (от лица Драко) ==========
Комментарий к Дополнительная глава (от лица Драко)
Первая дополнительная глава. Я долго сомневалась в том, стоит ли её публиковать, но вот она перед вами во всей своей красе.
Эта глава берёт своё начало с конца 22-й главы основного повествования.
Нам так мало было известно о том, что чувствовал сам Драко, что творилось в его голове, и о каком безумии говорила Гермиона.
На протяжении главы я буду указывать названия некоторых композиций, для того, чтобы вы могли лучше прочувствовать эмоциональное состояния Драко Люциуса Малфоя.
 
FINNEAS — Heaven
Она ушла, а он остался стоять посреди пустой гостиной, в которую сам старался никогда не заходить. Он слышал, как звук каблуков удалялся, но вместе с этим чего-то не хватало и внутри. Драко чувствовал аромат её духов, и ему казалось, будто бы она что-то унесла с собой в кармане, когда просто развернулась, чтобы уйти. Ему впору было бы сейчас думать об Астории и их дочери, но Малфой словно уже забыл об этом.
Это было так непонятно, что хотелось кричать на небеса, словно они не давали ему нужных ответов. Прошло всего ничего, но дыра в груди так быстро затянулась, а ночные кошмары быстро отступили. Точнее, они сменились совершенно другими — вернулись те, от которых он так много лет убегал. В ночи он снова видел её силуэт, но ничего не мог сделать — она умирала раз за разом на его руках, а Малфой просто стоял и покорно смотрел на это, но не мог привыкнуть. Он столько раз уже видел смерть Грейнджер в своих снах, что должен был свыкнуться с этими картинками, но нет. С каждым разом становилось только больнее.
В его жизни было столько много ран и шрамов, и все они были связаны с нею.
Он вернулся в свою спальню, а сердце больно защемило. Малфой облокотился о кровать и начал делать глубокие вдохи, чтобы вернуть своё самообладание. Повсюду были разбросаны колдографии его умершей жены и сына, но серые глаза искали что-то совершенно другое. Драко сам себя презирал и ненавидел за то, что так зациклился на одних-единственных карих несчастных глазах, на холодном лице и на тонких пальцах, что так быстро записывали в блокнот его показания.
Стены Мэнора больше не отбивали звонкий смех Астории, тут не пахло тёплым молоком для Скорпиуса и тут не было больше и следа от семьи. Повсюду была только она, как живое напоминание о том, что он сделал, и речь была далеко не о трагедии семейства Малфой. Гермиона смотрела на него свысока, каждый раз показывая этим свою ненависть, а он лишь видел слёзы на лице той гриффиндорки, которую собственноручно раз за разом ломал.
Парень подошёл к столу и смахнул всё на пол, желая прогнать её образ. Он швырнул стакан в стену, подойдя слишком близко, что несколько осколков ответно вернулись ему, воткнувшись в кожу. Его душа плакала, пока Малфой кричал, разогнав все живые портреты со стен коридора. Драко был заражён. Гермиона заразила его своей болью, а болезнь слишком быстро разносилась по венам, всё ближе и ближе подбираясь к трепыхающемуся сердцу.
Ему хотелось бы обвинить её в том, что это снова её вина, но дело было ведь совсем в другом. Болен он был уже давно, просто на время удалось залечить смертельную хворь, пока двери Мэнора не открылись перед ней, пока она не явилась к нему в камеру со слезами на глазах. Грейнджер оставила на холодном металлическом столе свои слёзы, а он их коснулся, тем самым пробудив спящий внутри него вирус. Она явилась, как всадница Апокалипсиса, на огненном коне — так помпезно приходит Война. И Малфой знал, что Грейнджер принесла с собой Войну, ту самую, жертвами которой они уже однажды стали много лет назад.
Больше всего он желал бы прогнать её, заставить уехать, чтобы больше никогда не видеть. Чтобы больше никогда не услышать её криков, что вонзали в сердце осиновые колы — она пытала его, заносила гильотину на его шеей.
— Уйди! — вскрикнул Драко. — Пошла прочь! Свали из моей головы!
Он сходил с ума.
Каждый день, каждый час, каждую секунду, которую проводил с ней. Он должен скорбеть и любить другую, но не может, пока рядом она.
Стены Мэнора так быстро забыли Асторию, но уже так много лет хранили Грейнджер. Ему было достаточного того, что по ночам он слышал душераздирающие крики гриффиндорки, доносящиеся из-за закрытых дверей чёртовой гостиной, а теперь она и сама была тут. Это было хуже смерти, потому что это не заканчивалось, и ещё не скоро закончится.