Презумпция невиновности (СИ)

Её сознание с каждым разом придумывало всё изощреннее игры, причиняя несносную боль. Гермиона прикусила губу, не решаясь ответить матери, и всё ожидая, что сейчас что-то произойдёт, но миссис Грейнджер продолжала гладить её волосы и ласково смотреть на свою дочь.
— Это сон, — сквозь ком в горле выдавила девушка. — Мерлин, как же мне давно не снились такие сны… Мне никогда не снились такие сны, мам… Я так сильно скучаю по тебе, мамочка…
Она крепко обняла женщину, и могла поклясться, что почувствовала тот самый вишневый аромат её шампуни. Гермиона расплакалась, пока миссис Грейнджер что-то тихо приговаривала, успокаивая её. Никогда гриффиндорка не позволяла себе плакать при родителях, но ведь это был сон. Она могла позволить себе эту слабость хотя бы во сне, потому что больше была не в силах вынашивать всё это дальше.
— Мам, почему я всё это должна переживать? — её тело сотрясалось из-за слёз. — Я ведь не стальная, я больше так не могу… Каждая минута кажется мне последней, будто бы я вот-вот умру…
— Поговори со своим сердцем, милая, — миссис Грейнджер отстранилась от дочери. — Оно ведь так рвётся, просится тебе что-то сказать, но ты игнорируешь его.
— Потому что я знаю, что оно мне скажет. Я не могу позволить ему этого — это заставит меня отступиться, но ведь уже так поздно… Мам, если бы ты только знала, что я натворила. Мне так стыдно, если я ещё способна на это.
— Я знаю, моя хорошая, но это не отменяет того, что я люблю тебя… Просто отступи сейчас, пока ты не уничтожила себя полностью…
— Почему ты не приходила ко мне раньше?
— А почему твоё сердце прежде не пыталось вырваться из оков, Гермиона?
Она попыталась ответить, но не смогла и слова выговорить. Стало больно, словно вместо крови по венам растекалась раскалённая лава. На глазах проступили слёзы, а образ матери перед глазами начал рассеиваться, как туман.
— Остановите эту боль!
Сон превратился в темноту, но вот боль не отступила. Гермиона продолжала чувствовать жжение по телу. Ей хотелось открыть глаза, но вместо этого острые ногти впились в кожу, а из уст сорвался непонятный крик. Она прежде уже переживала подобные приступы и знала, что просто так ей не проснуться — это либо будет больно и долго, либо ей нужна чья-то помощь.
Это была одна из тех причин, по которой хотелось остановить не только боль, но и всю жизнь.
— … меня? — к сознанию начал дорываться чей-то голос. — Открой глаза, Грейнджер!
Холодная струя воды окатила её с головы до ног. Это немного отрезвило и притупило боль, но она всё ещё не могла открыть глаза, будто бы кто-то ей мешал, и она знала кто, а точнее «что» — это паника.
— Ты в безопасности, Грейнджер, — холодные мокрые пальцы коснулись её лица. — Открой глаза.
Это был не крик, а простая просьба, и голос был знаком. Точно так же, как его шаги из тысячи она легко могла узнать, точно так же было и с голосом. Но Гермиона не стала отмахиваться, не стала отбиваться — она открыла глаза и задышала через рот, тупо уставившись на мокрого Малфоя, который стоял на коленях у ванной.
Что она чувствовала сейчас, когда он снова прикасался к ней?
Ничего.
Ничего из того, о чём говорила все эти годы. Они смотрели друг другу в глаза, но она не хотела убить его или снова напомнить о том, кем он был. Это сердце кричало, а Гермиона не могла его заткнуть, чтобы вновь передать лавры правления голове. Карие заплаканные глаза и его серые, но вовсе не холодные. Он когда-то уже так смотрел на неё, и Грейнджер это прекрасно помнила — ту встречу и тот разговор. Последний.
Она устала его ненавидеть, хоть и желала этого. Всему приходит конец, и похоже, что больной конец пришёл и её ненависти — сил больше на это не было. Это чувство отбирало слишком много жизненных соков, оставляя от Гермионы пустую оболочку с пустыми и стеклянными глазами.
— Что ты здесь делаешь? — прохрипела Гермиона, но даже не разомкнула их руки, которые каким-то образом переплелись. — Мне казалось, что западное крыло полностью в моём расположении.
 
— Я хотел с тобой поговорить, но услышал крики.
— Малфой, я чётко дала тебе понять, что мне неинтересны разговоры с тобой.
— Я пойду, — он встал на ноги. — Прости, что зашёл без стука.
— Иди.
Он вышел, захлопнув за собой дверь, а Гермиона услышала, как внутри разрушилась стена — толстая, из белого камня, которую она выстраивала так много лет, и ей казалось, что надёжнее не сыскать. Но это была, на самом деле, тончайшая грань — между нормой и патологией, и Грейнджер колыхнулась не в ту сторону.
Свет померк внутри неё, пока кости ломались, голова вскипала, а сама Гермиона чувствовала вкус настоящего безумия на губах. Он был сладок, но не слишком приторным, а ещё чувствовалась мята — такой был на вкус её поцелуй с Малфоем в ту самую их последнюю встречу, когда она убедилась в том, что ей нужно бежать.
На дрожащих ногах девушка выбралась из ванной, не чувствуя больше холода от мокрой одежды.
— Я ненавижу тебя! — взревела девушка и смахнула с туалетного столика все баночки и флакончики. — Гори в аду, Малфой!
Она начала крушить всё, что попадалось под руки, не обращая внимания на то, как на бледной коже снова появлялись новые раны, а белый кафельный пол окрашивался кровавыми каплями. Чтобы не видеть своего отражения — Грейнджер запустила в зеркало ножницы, и сотни осколков разлетелись по ванной комнате. Девушка не чувствовала, как ноги наступали на кусочки зеркала, а двери комнаты снова открылись. Теперь их снова разделяла стенка, но реальная — в виде дверей ванной комнаты.
Гермиона металась из угла в угол подобно раненому животному. Все её движения напоминали последний танец жертвы — вот-вот и она наконец-то будет готова упасть в объятия Смерти, потому что силы все иссякли. Война, что родилась внутри неё не десять, а тринадцать лет назад, снова возобновилась, нарушив нейтралитет. Сердце вступило в конфронтацию с головой, отказываясь подчиняться, а все личности, на которые была теперь разбита Гермиона — тоже вырывались наружу. И самое прискорбное в этом всём, что сильнейшей из них была та, что ушла на покой много лет назад — гриффиндорская наивная и влюбленная натура.
— Ты всё испортил! — девушка посмотрела в рамку, где больше не было зеркала, но она всё ещё продолжала там видеть своё отражение. — Ты не имел права! Не имел грёбанного права на меня! Ты, блять, всё ещё продолжаешь причинять мне боль!
Двери открылись, а Малфой подхватил её на руки.
— Гермиона! — Драко крепко держал её. — Я помогу тебе…
— Ты уже помог, Малфой! Я ненавижу тебя, потому что вот она я — идеал, который ты так искал! Такой ты хотел меня видеть? Я была недостаточно хороша для тебя, да? Ты это во мне искал, Малфой?
Она точно знала, что он помнил тот разговор и понимал, о чём она сейчас так отчаянно кричит. Этот разговор невозможно было забыть, потому что он изменил жизнь каждого из них — возможно, что сейчас бы всё было совсем по-другому, если бы тот разговор случился на год или полгода раньше. Ведь она бы снова простила его, потому что по-другому не бывало.
— Я прошу тебя… — он взял её за руку. — Тебе нужно на свежий воздух, Гермиона.
— Почему, Драко? — Грейнджер смотрела в его серые глаза, видя в них всё то же самое. — Почему ты сделал со мной это? Я ведь была и так достаточно уничтожена, но ты решил тогда поговорить со мной. Я боюсь с тобой говорить, потому что я так сильно боюсь тебя… Ты — оружие, способное убить меня, и это никогда не изменится.
Кто заказывал разговор по душам? Никто.
Но она не могла больше. У неё было не так много вариантов, но она снова выбрала тот, который больнее, потому что знала, что больно будет в любом случае. Так почему бы не ткнуть сразу в самый центр глубокой раны? Хуже не будет.
— Я не хотел этого, Гермиона. Я просто думал, что это как-то исправит ситуацию, хотя невозможно было исправить всё то, что я наворотил.
— Это ничего не исправило — это сделало только больнее, но ты же говорил мне, что никогда не хотел причинить мне боль… Драко, но ты всегда причинял мне боль.