Красный Герцог (СИ)

Пробираясь через своих новых товарищей, Генрих медленно проходил вглубь барака. Ближе к концу людей почти не было. В основном все занимали места посередине и у входа. Генрих же выбрал для себя свободную койку, рядом с которой никто не стоял и не претендовал на неё. Она была жесткой, словно состояла из одной доски, но даже этого было достаточно, чтобы отдохнуть после такого долгого дня. Все, как и Генриха, радовались возможности отдохнуть, но они не понимали, что у них не быт на это времени, ведь завтра их сразу будут обучать искусству войны.
  
Глава 3.2
 
Руины (Отчаяние)
 
Тихие закоулки города: в его чертогах люди бегут в разные стороны, бросая друг на друга и роняя на землю. Некогда красивые здания разлетаются в пыль, земля взмывает в воздух от разорванных снарядов. При взгляде на небо видно только черноту. Надвигающиеся тучи соединяются с дымом. Гигантская воронка, закрывшая солнце, царит высоко над всем полем битвы. Улицы, завалены обломками и телами людей; входы и выходы закрыты высокими баррикадами из мебели и мусора. Лабиринт, в котором крысой был человек, а небо с угрозой смотрит на всех, вкушая конец. Нет запаха, нет звука, — только визуальная картина ада, что породил человек. В середине этого мифического места кто-то мирно идёт по центру улицы, ступая по телам и переступая через бушующий огонь. Черная фигура несла в руке мешки и приветливо махала свободной рукой. Сколько бы она не проходила мимо огня, свет не мог озарить её — она вся оставалась черной, словно туча, спустившаяся с самого неба. Пытаясь к ней приглядеться, можно было смутно разглядеть очертания лица, в котором проглядывался открытый нараспашку рот. Чем ближе была фигура, тем четче можно было услышать странный, издаваемый ею звук.
Крик? Отец?!
Звук свистка разнёсся по бараку, призывая всех покинуть мир грёз. Генрих открыл глаза и увидел над собой деревянный потолок. «Кошмар…» — подумал он. Юноша даже не заметил, когда уснул. И если все остальные успели раздеться перед сном, Генрих был единственным, кто спал в уличной одежде. Это уже не имело значения, так как всем нужно было одеваться, а он уже одет.
— Доброе утро, девочки. — произнёс хозяин свистка оглядывая бараки и сонных новобранцев.
Генрих, поднимаясь с кровати, посмотрел на человека со свистком. Он узнал голос Манфрэда, который уже вошел внутрь строения, как к себе домой.
— Меня зовут Манфрэд, и я офицер седьмого отряда. Следовательно, ваш командир. Считайте, что вы уже на войне, поэтому никакой фамильярности. Одевайтесь, жду вас на улице. — Закончив своё грубое приветствие, Манфрэд развернулся и вышел из барака.
Подходя к выходу и ступая мимо рядов с кроватями, Генрих слышал, как новобранцы разговаривали друг с другом: «Какой радушный приём. Наверное, будет сильно злиться, если к нему на „Ты“»; «как будто сам не был на нашем месте». Генрих завидовал тем, кто уже успел завести себе друзей в этом месте, пока он спал.
Стоило выйти из барака на улицу, как можно было оцепенеть от холода. Это было утро середины осени, когда желательно носить что-нибудь теплое, вот только Генрих был почти в одной рубахе и легком, проветриваемом, мундире. Их он получил еще в больнице, и надеялся, что скоро ему дадут одежду потеплее.
Перед ним в паре метров стоял Манфрэд. Смотря в небо, он о чем-то задумался. Сразу после того, как дверь барака закрылась, офицер обернулся. Ему хотелось посмотреть на того, кто так быстро успел собраться и выйти. Увидев перед собой Генриха, Манфрэд удивлённо приподнял брови.
— Ты быстро справился, новобранец, — сказал Манфрэд, доставая из внутреннего кармана своего утеплённого плаща пачку сигарет.
Генрих смотрел на курящего Манфрэда и с легким раздражением в голосе спросил:
— Когда мы сможем освободить моего отца?
— …Офицер Манфрэд.
— Что простите? — поинтересовался Генрих, посчитав что ему послышалось.
— К старшему надо обращаться соответственно званию.
Смотря в глаза Манфрэда, можно было заметить нарастающую злость, но Генрих не придал этому никакого значения. Он повторно задал свой вопрос и ждал ответа.
 
— Скажите, пожалуйста, когда мы сможем это обсудить?
Услышав это, офицер бросил на землю свою недокуренную сигарету и притоптал её тяжелым сапогом. Почти сразу, он выпустил в лицо своего собеседника клубы едкого дыма. Манфрэд нахмурился.
— Ты ничего не сможешь обсудить, и, никуда тебя не пустят, пока ты не будешь исполнять приказы, которые тебе дают. Даже собака способна выполнять простейшие команды. Так почему ты этого не делаешь? Ты дал своё согласие! На многое!
Генрих ощутил на себе страх от такого отношения, в глазах Манфреда он читал злобу и ненависть, и не сомневался, что тот легко мог причинить ему боль. Его собеседник с каждым словом повышал свой голос. Генриху уже был понятен его офицер, его характер и отношение. он понимал, что этому человеку уже не стоит доверять, как он надеялся на это раньше.
Проглотив скопившийся в горле ком и вынужденно вдыхая едкий дым от сигареты, Генрих также держал взгляд высоко, смотря в глаза Манфрэда, и не показывая перед ним свой страх, повторил свою просьбу.
— Когда мы сможем обсудить освобождение моего отца, Офицер Манфрэд?.. — Юноша пристальным взглядом смотрел на собеседника, пытаясь не поддаваться всем чувствам, что грызли его.
Под суровым взглядом, левый глаз Генриха начал непроизвольно дергаться, показывая, что его обладатель находится на пределе нервного срыва. Эта картина раззадорила Манфрэда, из-за чего он ухмыльнулся, не скрывая, что ему показалось это смешным.
— Не мне это решать, малец. Все решения исходят из штаба. Я просто выполняю приказы и отдаю приказы вам. — Его утомил этот диалог, и когда он увидел, что Генрих пытается еще что-то сказать, незамедлительно добавил:
— Я всё сказал, поэтому не лезь с таким разговором ко мне.
— Вы можете с кем-нибудь поговорить? Убедить, что эта операция важна для армии? — Генрих попробовал последний раз потянуть за нужные ниточки, надеясь, что получит хоть какую-то помощь от этого человека.
— Нет. Это тебе надо, ты и разбирайся. — ответ Манфрэда был короток и груб. Это был последний ответ человека, которого немного уважал Генрих и первый ответ человека, которого он по-настоящему начал ненавидеть.
Генрих был шокирован. На его глазах человек, который в начале зарекомендовал себя как грубую, но понимающую личность, превратился в жестокого, не идущего ни на какие уступки и компромиссы человека. Говорить об операциях с Манфрэдом было попусту бесполезно. Оставалось только одно: найти стоящих выше людей и убедить их в важности этой операции. Людвиг скоро должен обрести свободу.
Сердце бешено колотилось в груди. Генриху пришлось по новой планировать дальнейшие действия. То, что от него отвернулся Манфрэд, сильно усугубило ситуацию, не от кого теперь было ждать помощи.
Стоя долгие минуты на морозе, он не заметил, как вышли другие новобранцы из барака. Манфрэд окинул рекрутов своим взглядом и приказал им идти за ним. Они вышли из оцепления барак туда, где можно было увидеть небольшое посевное поле. Генрих сразу узнал этот знакомый вид: вскопанная и очищенная от сорняков земля, утрамбованные, но едва видные тропинки и маленькая ограда. Здесь когда-то была большая плантация, которая поддерживала сытость местного населения. Теперь это поле переродилось в обучающую площадку, и, возможно, никогда на ней больше не взойдут новые ростки.
Это поле приглянулось Манфреду своей величиной — он решил использовать его как спортивную площадку. По приказу Манфрэда, весь его отряд бегал по периметру этого поля. «Подготовка к будущим событиям» — как он сказал. Бегать по этому полю пришлось около часа. Иногда Генрих обгонял тех, кто отставал, иногда отставал он сам. Он не заметил на поле никого из других отрядов, бежал только отряд Манфрэда. Но в конечном итоге все они остановились по очередному приказу их офицера и направились в столовую, точнее, в некрасивую и полуразрушенную церковь, из которой всё убрали и переделали интерьер под полевую кухню.