Патологическая анатомия (ЛП)

- Что за человек был Уэст?
- Блестящий, - ответил Гамильтон. - Не сомневайтесь в этом. Возможно, он применил свои навыки не в том направлении, но он был гением. Мыслящая машина. На втором курсе медицинской школы он постоянно очаровывал своих профессоров своими превосходными знаниями в области анатомии, физиологии, биохимии, патологии... Да, Герберт Уэст был блестящим хирургом. Я верю, что если бы он пошел по менее порочному пути исследований, он стал бы одним из величайших ученых.
Затравленные глаза Гамильтона светились, пока он говорил об Уэсте. Невозможно было скрыть восхищение, уважение, благоговение, которое Гамильтон испытывал к этому человеку и его методам, которые были настолько революционными, что Гамильтон полностью верил, что однажды Уэст свергнет весь медицинский истеблишмент, оставив этих "шарлатанов" (его слово) блуждать в темноте, как средневековых целителей с их пиявками и прижигающим железом.
Но как бы сильно он ни поклонялся Уэсту, я подумал, что он также боялся этого человека. Особенно после того, как он обнаружил, что Уэст не брезговал убийством, чтобы приобрести тела первой свежести.
- Такие свежие, они все еще были теплыми, - как выразился Гамильтон.
Но каким бы отвратительным и преступным ни было это исследование, Уэст опустился до еще более зловещей практики во Фландрии во время Первой мировой войны. Он считал, что группы клеток и, в частности, отдельные части тела способны к независимому физиологическому существованию от тела... по крайней мере, на какое-то время. Что, возможно, даже сознание и разум могут жить без мозга или что отдельные части тела могли бы иметь какую-то эфирную связь, невидимую глазу.
Дикие, фантастические гипотезы. Но Уэст в очередной раз одержал победу. По крайней мере, так утверждал Гамильтон. Уэсту удалось сохранить чан, наполненный эмбриональным клеточным веществом рептилий, живым на неопределенный срок. Оно не только жило и питалось, но и продолжало расти с невероятной, почти дьявольской скоростью. Уэсту также удалось реанимировать отрубленные человеческие конечности, а также обезглавленное туловище и даже голову. Но об этих вещах Гамильтон отказался говорить подробно, за исключением того, что Уэсту выделили сарай, который он использовал в качестве своей лаборатории, что тела доставляли ему с фронта... одни целые, другие искалеченные, а третьи, полностью расчлененные, приносили ему в ведрах.
- Это была отвратительная, непристойная мастерская Уэста, - сказал мне Гамильтон, его лицо было измученным и бескровным, а глаза – влажными. - Вы не можете себе этого представить, вы не можете себе представить это ужасное место. Как комната для вскрытия... Только все образцы были ужасно живыми. Глаза, плавающие в растворе, наблюдают за тобой. Органы накачиваются, мышцы напрягаются. Ноги брыкаются, а руки хватаются за банки с околоплодными водами. И, да, властвуя над всем этим, эта безголовая тварь в углу потирает руки и неуклюже спотыкается... ее обезглавленная голова наблюдает за тобой из своего резервуара, кричит на тебя, выкрикивает самые мерзкие и зловещие слова. И Уэст, Боже милостивый, Уэст смеется над всем этим, забавляясь этой бойней воскрешенной анатомии.
Это все, что он мог сказать, и, честно говоря, я был рад этому. Но то, что он рассказал мне дальше, было столь же извращенным и ужасающим.
- Уэст пошел на войну взволнованным. Его эксперименты становились все более ужасными, он полностью утратил моральные ценности, чувство этики, - Гамильтон заново переживал это, потея, дрожа и бормоча сухим, надтреснутым голосом. - Я помню, как в больницу привезли самоубийцу. Она еще даже не окоченела, просто девушка лет семнадцати-восемнадцати, вскрывшая бритвой запястья. Уэст сделал ей укол, и она проснулась... Ее глаза открылись, в них был полный ужас. Ее лицо исказилось в крике, и она спрыгнула со стола, делая резкие движения по запястью. Она была невменяемой в момент смерти, и это все, что осталось... полное, изнуряющее безумие. Она прожила, может быть, минут десять, визжа, пуская слюни и разрывая собственную плоть. И если это был ужас, то то, что последовало дальше, было кошмаром. Уэст реанимировал жертву несчастного случая... маленького мальчика, который был гротескно изуродован... просто чтобы посмотреть, действительно ли у него получится это сделать. Я никогда не забуду эту визжащую, корчащуюся массу человеческих обломков, пытающуюся ходить с торчащими костями и расколотой головой и серым веществом, стекающим по ее агонизирующему лицу.
 
После этого Гамильтону понадобилась небольшая передышка.
Наконец, он сказал:
- Видите? Вот что сталось с этим блестящим человеком. Он оживлял мертвых только для того, чтобы доказать, что он действительно мог это сделать.
Я пытался заставить Гамильтона рассказать мне о моей сестре. Чтобы узнать, помнит ли он, как похищал женщин из Крайстчерча примерно в то время, когда была ограблена ее могила, но он игнорировал мои вопросы. Он дрожал и всхлипывал, разговаривая с людьми, которых там не было, очень внимательно наблюдая за тенями в углах.
Как, возможно, и они наблюдали за ним.
* * *
Хотел бы я сказать, что это ужасное маленькое повествование подошло к концу, но, увы, я еще не закончил. Я надеялся – я думаю, мы все надеялись, - что мрачное наследие Герберта Уэста кануло в небытие, но оставалась еще одна последняя мучительная глава, которую предстояло разыграть. Да поможет нам Бог, но так оно и было.
Именно детектив Хейс обратил на это мое внимание.
Хотя в этом и не было необходимости. В прошлом году или около того Болтон был поражен серией странных, необъяснимых исчезновений. И поскольку это был, по сути, маленький городок, населенный низшими слоями рабочего класса, класса, который, как правило, не доверял полиции, я не сомневался, что эти похищения продолжались гораздо дольше. Кое-что из этого Хейс признал правдой.
Но постепенно этот дьявол, который похищал людей с улицы, становился все более смелым. И на своем пути он оставлял объеденные человеческие останки. Иногда целые тела были пережеваны и изуродованы до крайней степени, а иногда после его трапезы не оставалось ничего, кроме объедков. И самое неприятное было то, что очень часто эти останки находили на крышах домов. Было даже несколько свидетелей, и все они сходились в одном: убийца был маленьким и проворным, и он проявлял почти обезьяноподобные черты... убегая прямо по стенам или по деревьям. Единственный отпечаток ноги был обнаружен в саду дома похищенного ребенка, и, судя по отпечатку, эта ступня была маленькой и деформированной, но принадлежала не обезьяне, а скорее какому-то уродливому карлику.
Снова вызвали Дерби, и этот решительный пес повел нас в оживленную погоню по городу, наконец выведя нас на грязные и гниющие улицы Ист-тауна. Если вы знаете Ист-таун только по его высоткам, таунхаусам и процветающему художественному сообществу, то вы бы не узнали абсолютные трущобы, которыми он был в 1920-х годах. Улицы без освещения, вместо дорог в основном просто грязь с ободранными гниющими бревнами, хотя было несколько колониальных и кирпичных магистралей. Весь район был грязным и вызывал клаустрофобию: скопление закрытых ставнями старинных домов, заброшенных фермерских построек, покосившихся складов и кварталов жилых домов времен 18 века. Все здания были древними, некоторые из них были на стадии разрушения; безумное одеяло замшелых крыш, узких переулков и многолюдных проспектов. Там не было ни электричества, ни газа, а воду приходилось брать из общественных колодцев. Также довольно часто там вспыхивали эпидемии брюшного тифа и гриппа.
 
Но что мне лучше всего запомнилось в этом районе?
Запах: сырой, отвратительный запах, который, казалось, пропитал каждое жилище и, да, было похоже на то, как будто эта часть Болтона разлагалась. Все это давным-давно снесли бульдозерами, и за это мы все можем быть благодарны.
Во всяком случае, именно сюда привел нас Дерби, в убожество многоквартирных домов, чудовищ Георгианской эпохи, разбитых на квартиры. Он подвел нас к воротам, окружавшим заросший двор. Над нами возвышался обветшалый высокий дом с разбитыми решетчатыми окнами. Даже в таком районе, как Ист-таун, это было место с дурной репутацией.