Патологическая анатомия (ЛП)

Большинство домов и зданий представляли собой не что иное, как груды обломков, холмы и валы, некоторые из которых были так высоки, что за ними ничего не было видно, а другие завалили улицы, так что они были непроходимы.
Когда они все-таки находили пригодное для жилья строение, там обычно не было крыши, лишь расколотые бревна над головой, оставшиеся крест-накрест на фоне мрачного свинцового неба.
Наконец, они нашли кирпичный дом со вторым этажом, который был цел, за исключением того, что внешняя стена была пробита пулеметным огнем, а окна были выбиты. Внутри было тесно и пахло сыростью, но там осталась кое-какая запыленная мебель и даже старинные часы с кукушкой. Глядя на них, Крил не мог не задаться вопросом, сколько раз какая-нибудь крестьянка в фартуке, со спиной, ноющей от сбивания масла, с белыми от муки руками, смотрела на этот циферблат и ждала, когда домочадцы придут с полей, стуча сапогами, посыпанными пшеничной мякиной.
Другой мир. Другая жизнь. Это место никогда больше не познает того покоя и твердой удовлетворенности, - подумал он. - Оно никогда не увидит усталых спин, устраивающихся на пуховых перинах, и старух, провожающих детишек в страну грез с дважды рассказанными сказками, и котлов супа, дымящихся на почерневших решетках печей в воскресенье днем.
Нет, оно будет знать только карканье ворон, шуршание крыс, звук собирающихся листьев и ветер, проносящийся сквозь щели в стенах, паутинную тишину собирающейся пыли.
Охваченный тоской и горьким фатализмом, он подошел к окну и выглянул на затянутые туманом улицы. Ветер немного усилился, и туман развеялся вместе с клубящимися облаками пыли и мелкого мусора.
- Нигде ничего, - сказал Говард, вернувшись после проверки комнат. - Ни кусочка еды. Ни кусочка мяса.
Крил нашел фонарь на крюке, наполовину наполненный маслом.
- У нас будет немного света, если он нам понадобится, - сказал он.
Джеймсон начал было подниматься по скрипучей лестнице на верхний этаж и остановился, положив грязную руку на перила.
Оттуда, сверху, донесся какой-то звук.
Как будто что-то протащили по полу. Что-то тяжелое.
Стоя там в грязной шинели, помятой стальной каске и заляпанных грязью траншейных ботинках, он был похож на маленького мальчика, играющего в армию в старой форме своего отца. Его лицо было грязным, хотя и без морщин, и невероятно гладким, как будто его разгладили утюгом. Его глаза были огромными и белыми, и он выглядел так, словно он был где угодно, только не там, где находился.
Просто звук, больше ничего, но он остановил всех, как будто они застыли в быстро затвердевшем бетоне.
Единственной живой вещью в Криле в тот момент была сигарета в его губах: она дрожала. Он почувствовал острый укол страха в животе, который продолжал проникать все глубже, заставляя ядовитую и маслянистую темноту распространяться по его жизненно важным органам. Это был не страх войны. Не страх пули, бомбы или штыка, рассекающего его живот пополам. Это было нечто более древнее. Бесформенный, ползучий ужас, который пронзил его насквозь.
Голос Джеймсона был сухим, как треск кукурузной шелухи:
- Там... там что-то есть, сержант.
Блестящая дедукция, парень.
Кирк посмотрел на Крила, и Крил впервые увидел внутри этого человека что-то живое: страх и нерешительность. Это поразило его до такой степени, что он стал почти неузнаваем. Больше ни внешнего спокойствия, ни уверенных глаз, ни невозмутимого лица... нет, его лицо было жирным от пота и перепачканным грязью, как у трубочиста. Глаза покраснели и вылезли из орбит, губы плотно сжаты, чтобы не стучали зубы. Что-то в нем только что сдалось, и теперь он был грязной, сгорбленной, без подбородка, тощей окопной крысой, мужчиной средних лет, которому не было никакого дела на этой войне.
- Нам лучше пойти и посмотреть, да? - сказал Крил.
Джеймсон и Говард кивнули. Кирк не двинулся с места, поэтому Крил подошел к нему, похлопал его по спине и вытащил револьвер "Уэбли" из кобуры сержанта.
 
Бедняга совсем остолбенел.
Он повел их на дикую пробежку через живых мертвецов и даже глазом не моргнул, а теперь... простого шума из закрытой ставнями комнаты наверху было достаточно, чтобы он застыл от страха. Крил знал, что такое иногда бывает в бою. Ты бросился в траншею, пронзив штыком трех вражеских солдат, застрелив еще одного, весело прыгая, избегая пулеметного огня, вокруг тебя проносятся пули, просто чтобы ты мог подойти достаточно близко, чтобы бросить пояс с гранатами Миллса в траншейную минометную позицию. Ты выполнил свой долг и не задумывался об этом дважды. Ты прошел через это, вернулся со своими друзьями... а потом ты увидел пулевое отверстие в своем шлеме, которое чудесным образом не задело твой череп, и ты ломаешься, начинаешь рыдать и, кажется, не можешь остановиться.
У всех и у всего есть переломный момент.
Его переломный момент произошел прошлой ночью, когда та ходячая мертвая ведьма назвала его по имени, и сегодня утром в блиндаже, когда оно... что бы это ни было... снова позвало его по имени. Что-то вырвалось на свободу внутри, и он был сломлен. Теперь он снова чувствовал кровь в своих венах и ветер в легких, и он прошел мимо Джеймсона, ехидно подмигнув, оглянулся на Говарда и все еще неподвижного сержанта Кирка. Он не чувствовал себя преданным минутной слабостью Кирка. На самом деле он чувствовал себя сильнее, и его уважение к сержанту возросло.
- Давай, сынок, - сказал он Джеймсону, зажигая фонарь, зная, что именно так поступил бы Бёрк. - Разберемся с этим дерьмом.
Затем поднялся по лестнице, чувствуя, как силы покидают его, как сдают нервы, как сгущаются и удлиняются тени, как раздается скрежет в стенах и другие ощущения в узлах его позвоночника. Короткий низкий коридор наверху. Два дверных проема. Он уже тогда знал, что там будет. Сжимая вспотевший кулак на револьвере, он пинком распахнул ближайшую дверь, и на него накатила волна горячего гниения, которая чуть не поставила его на колени.
- Ого, - сказал Джеймсон. – Ну и вонь.
Это было отвратительное, влажное и приторное зловоние. Это чуть не заставило Крила, спотыкаясь, спуститься вниз по лестнице, потому что он определенно не хотел смотреть на то, что так ужасно пахло. Сделав неглубокий вдох сквозь зубы, он шагнул вперед, высоко подняв фонарь, вокруг него плавали, как угри, черные как ночь тени.
То, что он увидел, заставило его отступить, потому что он не был уверен, что именно он увидел... просто распухшая белая масса, растекающаяся по полу, бродящий дрожжевой нарост.
Это был труп.
Здесь, наверху, кто-то умер, и вместо того чтобы его останки рассыпались, они разрослись во влажной темноте с закрытыми ставнями, как мясистый гриб. Он мог видеть основные очертания скелета – ухмыляющийся череп, корзинку ребер, руку, похожую на ершик, колено – все это было покрыто мягкой белой мякотью, которая поднялась, как тесто для хлеба, превратив труп в большое плодоносящее тело, созревшее, как сочный персик, прорастающее, распускающееся и цветущее. Усики этого белого разложения распространились по полу и вросли прямо в доски и вверх по стенам, как вьющиеся лозы в паутинной кружевной филиграни, которая даже свисала с потолка нитями и лентами.
На это было противно смотреть и еще хуже созерцать в течение определенного времени, - подумал Крил, - ползучая гниль склепа вторглась бы в каждую последнюю палку и доску в доме, пока все это не превратилось бы в блестящую грибковидную массу.
- Как ты думаешь, кто это был? - сказал Джеймсон, зажимая нос.
 
Крил пожал плечами, уставившись на маслянисто-серые поганки, которые заполняли глазницы и огромными гроздьями выпячивали челюсти.
- Может быть, крестьянин. Раненый солдат, который приполз сюда, чтобы умереть...
- Но мы слышали, как что-то двигалось.
- Может быть, это было из-за... массы, давящей на бревна.
Едва с его губ слетели эти слова, как вся мясистая грибковая масса задрожала, как желе. Затем она сделала это снова. И Крил ясно увидел, как вязкая волна прошла сквозь эту штуку, как бурун, направляющийся к берегу в море желатина.