Даниил Хармс и конец русского авангарда

Само собой разумеется, что этот самый Колька называется здесь впервые и не может быть общим знакомым собеседников, так как родители Елизаветы Бам и Иван Иванович прежде не знали друг друга.
Здесь наблюдается нарушение другого постулата нормальной коммуникации — постулат об общей памяти. Для коммуникации необходимо, чтобы существовало, по крайней мере, некоторое число общих элементов в памяти каждого собеседника. Эти элементы составляют основу, на которой может развиваться разговор, заключающийся в привнесении новых элементов. Без этой общей памяти потребовалось бы объяснять контекст каждой фразы, что свело бы на нет ее информативность. Связь этого постулата с постулатом о детерминизме очевидна; как отмечают Ольга и Исаак Ревзины, «память это, в основном, коллекция событий, позволяющих восстанавливать следствие всякой вещи. Если мир детерминизма не может быть понятен без памяти, фиксирующей причинные отношения, мир индетерминизма, так, как его понимает Ионеско, исключает общую память» [1180]. Следовательно, то, что предположительно известно и что не должно повторяться, в интересующих нас пьесах требует объяснений.. В «Лысой певице» г. и г-жа Мартен, несмотря на свою супружескую связь, должны признать друг друга, прежде чем продолжить разговор. Узнавание длится на нескольких страницах, на протяжении которых супруги выкладывают один за другим куски реальности, перед тем как предъявить миру свою связь:
 
Г. Мартен. Живу я, милая мадам, в квартире номер восемь, шестой этаж.
 
Г-жа Мартен. Боже мой, как странно! Какое совпадение, дорогой месье. И я живу в квартире номер восемь, шестой этаж [1181].
 
И только тогда, когда они устанавливают, что спят в одной и той же постели и имеют одного и того же ребенка, г. Мартен сможет сказать своей жене: «Итак, дорогая мадам, мы, без сомнения, виделись и вы моя законная супруга» [1182]. После того как связь, таким образом, установлена, отношения наконец могут начаться или, скорее, должны были бы начаться...
В «Елизавете Бам» мы наблюдаем противоположную сцену: мать постепенно забывает родственную связь, которая соединяет ее с дочерью. Если в первом случае мы имеем восстановление общей памяти, то здесь мы присутствуем при ее потере одной из собеседниц:
 
Мамаша (входя). Товарищи. Маво сына эта мержавка укокосыла.
 
из-за кулис высовываются две головы.
 
Голоса. Какая? Какая?
 
Мамаша. Ета вот, с такими вот губам.
 
Елизавета Бам. Мама, мама, что ты говоришь? [1183].
 
Эта потеря памяти повлечет безумие матери и смерть коммуникации. Ее последняя реплика уже вне языка: «3 × 27 = 81» [1184]. Индетерминизм исключает общую память, но он исключает также возможность прогнозировать: нельзя предвидеть, какое следствие вызовет причина. Нарушение именно этого постулата позволяет командиру пожарных предвидеть пожар. В более трагическом смысле, именно он находится у истоков той огромной пустоты, в которую человек вступает с каждым своим шагом.
Индетерминизм опровергает еще и другой постулат, который предполагает, что каждое высказывание несет новую информацию: постулат об информативности. Существует комплекс приемов, нарушающих этот закон, например:
Тавтология, или просто-напросто повторение. Этот прием применяется в театре абсурда систематически, и потому нет недостатка в примерах. В последней реплике «Лысой певицы» персонажи все вместе шесть раз повторяют фразу «Это не там, это здесь» [1185]. В «Елизавете Бам»:
 
Иван Иванович и Петр Николаевич, вбегая.
 
Где, где, где.
 
Елизавета Бам,
  
Елизавета Бам,
  
Елизавета Бам,
  
Петр Николаевич. Тут, тут, тут.
 
Иван Иванович. Там, там, там [1186].
 
Употребление избитых фраз (иногда синтаксически верных, но семантически абсурдных), очевидных вещей (например, говорить то, что собираешься сделать) или пословиц (иногда искаженных): каждый персонаж высказывает фразу без всякой связи с предыдущей репликой и замыкается на своих собственных словах. В этом контексте любая фраза может повлечь за собой любую другую. Сцена XI «Лысой певицы», несколько фраз которой представлены ниже, целиком построена на этом принципе:
 
Г. Мартен. Продашь корову — получишь ворону.
 
Г-жа Смит. Чтобы жить, смотри в окошко.
 
Г-жа Мартен. Можно сесть на стул, когда у стула нет.
 
Г. Смит. Надо думать всегда и обо всем.
 
Г. Мартен. Потолок наверху, а пол внизу.
 
Г-жа Смит. Если я говорю да, то это просто так.
 
Г-жа Мартен. Каждому свое. [1187]
 
И так далее, на протяжении многих страниц. Диалог такого же типа в «Елизавете Бам»:
 
Папаша. Коперник был величайшим ученым.
 
Иван Иванович (валится на пол). У меня на голове волосы!
 
Петр Николаевич и Елизавета Бам. Ха-ха-ха-ха-хахахаха!
 
Иван Иванович. Я весь лежу на полу!
 
На сцену выходит Мамаша.
 
Петр Николаевич и Елизавета Бам. Ха-ха-ха-ха-ха!
 
Елизавета Бам. Ой, ой, не могу!
 
Папаша. Покупая птицу, смотри, нет ли у нее зубов. Если есть зубы, то это не птица (выходит) [1188].
 
Распадение речи на составные части в такой степени, что персонажи передают только звуки. Весь конец «Лысой певицы» ориентирован на это, и персонажи приходят к тому, что выговаривают буквы алфавита [1189]. В седьмом «куске» пьесы Хармса Елизавета Бам заканчивает тем, что произносит звуки: «ку-ни-ма-га-ни-ли-ва-ни-ба́ууу» [1190]. Интересно отметить, что в этой же сцене героиня подчеркивает смерть коммуникации фразой: «Ура! Я ничего не говорила» [1191].
Другое правило коммуникации, постулат тождества, требует, чтобы собеседники представляли себе одну и ту же реальность, то есть чтобы слово, или означающее, относилось бы к одному и тому же предмету, или означаемому: если я говорю «Артур», «мой брат», «мы» или «пепельница», то предполагается, что собеседник имеет в виду то же, что и я. Это правило не соблюдается театром абсурда. В сцене из «Лысой певицы», где пространно ведется речь о семье Уотсонов, все члены которой — мужчины, женщины и дети — зовутся Бобби, супруги Смит оказываются в полной невозможности общаться:
 
Г. Смит. О каком Бобби Уотсоне ты говоришь?
 
Г-жа Смит. Да о том Бобби Уотсоне, сыне старого Бобби Уотсона, другого дядюшки покойного Бобби Уотсона.
 
Г. Смит. Да нет, это не тот Бобби Уотсон, это другой. Это Бобби Уотсон, сын старой Бобби Уотсон, тетушки покойного Бобби Уотсона.
 
Г-жа Смит. Ты хочешь сказать, это коммивояжер Бобби Уотсон?
 
Г. Смит. Все Бобби Уотсоны коммивояжеры [1192].
 
В «Елизавете Бам» мы наблюдаем обратный процесс, когда в реплике Ивана Ивановича героине присваиваются разные отчества:
 
Иван Иванович. Если позволите, Елизавета Таракановна, я пойду лучше домой. Меня ждет жена дома. У ней много ребят, Елизавета Таракановна. Простите, что я так надоел Вам. Не забывайте меня. Такой уж я человек, что все меня гоняют. За что, спрашивается? Украл я, что ли? Ведь нет! Елизавета Эдуардовна, я честный человек. У меня дома жена. У жены ребят много. Ребята хорошие. Каждый в зубах по спичечной коробке держит. Вы уж простите меня. Я, Елизавета Михайловна, домой пойду [1193].