Жизнь Джека Лондона
«Податель сего будет с ними очень вкусен».
Единственной причиной, по которой наше прекрасное путешествие было закончено через два года вместо семи, девяти или бесчисленного множества лет, — была чрезмерная чувствительность организма Джека. Ультрафиолетовые лучи оказывали гибельное влияние на его нервную систему. Вот его собственные слова:
«Я отправился в Австралию и провел в госпитале пять недель. (Операцию пришлось производить из-за двойной фистулы, неизвестно отчего образовавшейся). Пять месяцев провел я в самом жалком состоянии в разных госпиталях. Таинственная болезнь, поразившая мои руки, была не под силу австралийским специалистам… Она перешла и на ноги, так что временами я был беспомощен, как ребенок. Иногда мои руки бывали вдвое больше своего нормального размера, и на них бывало по семи умирающих и умерших кож, шелушащихся в одно и то же время. Иногда ногти на пальцах ног в двадцать четыре часа достигали толщины, которая равнялась их длине. Их спиливали, но в двадцать четыре часа они нарастали снова. Австралийские специалисты признали, что болезнь эта не инфекционная и, следовательно, должно быть, нервного происхождения. Я не поправлялся, и мне невозможно было продолжать путешествие… Тогда я рассудил, что в моем обычном климате в Калифорнии я всегда находился в устойчивом нервном равновесии. По возвращении я совершенно выздоровел. И я разузнал, в чем было дело. Мне попалась книга полковника Чарльза Вудруфа: «Действие тропического света на белых людей». Тогда я понял… Одним словом, у меня оказалось предрасположение к разрушению тканей под тропическими лучами. Я был разорван на части ультрафиолетовыми лучами так же, как бывали разорваны на части исследователи, изучавшие икс-лучи. Среди различных болезней, которые в общей сложности заставили меня прервать мое путешествие, была, между прочим, и болезнь, называемая «болезнью здоровых людей», «европейской проказой» и «библейской проказой». В отличие от настоящей проказы эта болезнь почти неизвестна… Доктора возлагали единственную надежду на внезапное исцеление, что со мной и произошло. (Эта болезнь — псориаз, известная в Соединенных Штатах. Для нее существует много способов лечения, но ни один из них не признан действительным).
И последнее слово — мерило путешествия: мне и каждому мужчине легко признать, что путешествие было приятным. Но у нас есть лучший свидетель — женщина, которая проделала все плаванье от начала до конца. Когда я, лежа в госпитале, сообщил Чармиан о том, что я должен вернуться в Калифорнию, ее глаза наполнились слезами. Дня два она была совершенно убита мыслью о том, что наше радостное путешествие кончено».
Жребий был брошен. Джек распустил команду и продал «Снарк», который теперь стоит только одну десятую своей первоначальной вздутой цены. В обратный путь с нами пустился и восемнадцатилетний японец, маленький Йошимутсу Наката, поступивший на «Снарк» на Гавайских островах. Наката больше не расставался с нами. Девять лет он повсюду следовал за нами, как любящая и любимая тень. И я смело утверждаю, что ни Джек, ни я никогда не могли вполне утешиться после того, как Наката в 1915 году, женившись, ушел от нас. В настоящее время Наката окончил медицинский и хирургический институт в Сан-Франциско и успешно занимается хирургией в Гонолулу.
О нашем возвращении было сообщено в газетах, и от Нового Орлеана до Окленда на всех станциях нас осаждали репортеры. 24 июля 1909 года мы снова были дома в Вэк Робин Лодже.
Все болезни Джека — и малярия, и псориаз, — сразу прошли, как только он попал домой. В конце концов мы рады были вернуться, рады были посмотреть на все новое, рады были приняться за накопившиеся дела. Громадный каменный сарай был закончен и покрыт черепицей. Внутри он был разбит на несколько отделений и, кроме экипажей и лошадей, вмещал еще наши великолепные тихоокеанские коллекции. Этот маленький музей был не раз и очень подробно описан в газетах, причем ценность его определялась в долларах и центах. Между тем мы сами не могли определить его стоимости, так как единственным предметом мены с дикарями в Меланезии были пачки табака.
На Ранчо были сделаны значительные улучшения; мы нашли также большой прирост живности — телок, жеребцов, цыплят, утят, голубят… Но самое замечательное было то, что моя тетя — доверенная Джека — присоединила к нашему имению маленький «Рыбный Ранчо» и сто тридцать акров земли, примыкающие к Вэк Робину. Джек сейчас же принялся за посадку на новом участке пятнадцати тысяч маленьких эвкалиптовых деревьев.
Последние месяцы 1909 года были бы месяцами безоблачного счастья, если бы не мои постоянные приступы малярии. Часто мне целыми днями приходилось лежать в постели, что тяжело отражалось на Джеке. Дом все время был полон гостей, работа задерживалась, и Джек чувствовал себя несчастным и беспомощным.
В конце 1909 года Джек кончил роман «День пламенеет». В том же году вышли две его книги «Потерянный лик» и «Мартин Иден». «Мартин Иден» вызвал почти единодушный протест: как мог Джек заставить своего героя покончить самоубийством! Джек получал даже письма с упреками по этому поводу. Но он утверждал, что Мартин, с таким трудом завоевавший себе славу, был лишен и любви и радостей, не встречая среди людей поддержки; в своем одиночестве он не мог сделать ничего другого, как только покончить с жизнью, превратившейся в бремя.
— Вот в чем мое отличие от Мартина Идена, — говорил Джек: — добившись славы, я не замкнулся в самом себе. Я наслаждаюсь тем, что общаюсь с людьми и принимаю в них участие. И что лучше всего — я нашел любовь.
К Рождеству 1909 года мы окончательно убедились в том, что наше заветное желание сбудется: у нас родится ребенок. Джек совершенно преобразился. В каждом взгляде, в каждом прикосновении его рук, в звуке его голоса звучала бесконечная радость.
Мне кажется, для меня всегда дороже всего будет память об этих месяцах. Никогда я не чувствовала себя такой сильной, такой счастливой. Мне кажется, никогда так не пели птицы, не цвели цветы. Мы гуляли с Джеком по нашему эвкалиптовому лесу, где деревья доходили нам до колен, и мечтали о том времени, когда он будет выше нашей головы. «Ведь он немногим старше нашего мальчика», — говорил Джек. Потому что у нас должен был быть мальчик!
Как много может человек пережить — и физически, и духовно — и как он в конце концов великолепно побеждает все. В воскресенье, 19 июня в Оклендском госпитале родился наш ребенок. В моем дневнике есть запись: «…потом наступили ужасные часы, когда Джек помогал мне, любил меня, дышал вместе со мной… Это была девочка, и мы назвали ее Джой (радость)».
Джек сиял от счастья. Он был в восторге от нежной кожи и серых глаз ребенка. «Настоящие англосаксонские, как у друга и у меня», — радовался он. Он даже не испытывал разочарования от того, что получил дочь вместо горячо желанного сына. «Мальчик, девочка — не все ли равно… раз это от Чармиан!»
Бедная маленькая Радость! Тяжелые роды и неумелый уход в течение первых тридцати восьми часов стоили ей жизни.
На третий день после родов Джек явился ко мне в госпиталь с одним — подбитым, другим — совершенно затекшим глазом. Он откровенно рассказал мне все, что с ним произошло.
— Ты знаешь, как я ненавижу ходить пешком. И всегда, когда я хожу, со мной случаются какие-нибудь неприятности. Клянусь, никогда в жизни больше я не пойду пешком. Но слушай, что было…
Он блуждал по городу, с журналами под мышкой, размышляя о постигшем нас несчастье, и незаметно для себя зашел в глухой квартал, полный китайских игорных домов. Вдруг он увидел перед собой вывеску американского клуба и маленькую дверь, которая, по его расчету, вела в уборную. Он вошел и неожиданно попал в комнату, расположенную за общим залом, — по-видимому, в ночной притон. Хозяин притона, увидев журналы в руках Джека, решил, вероятно, что он собирается расклеивать объявления на его стенах, пришел в ярость и накинулся на него. На помощь выскочили какие-то темные личности, и Джек, весь избитый, был выброшен на улицу. Он с трудом уговорил полисмена арестовать содержателя притона. Дело благодаря настойчивости Джека попало в суд. Но судья нашел дело «сомнительным», а так как сомнение толкуется в пользу подсудимого, то дело было окончено вничью. Впоследствии удалось выяснить, что судья являлся собственником этого притона. Джек написал рассказ, в котором описан весь этот случай и который заканчивается воображаемой местью судье. В действительности Джеку отомстить не удалось, хотя он, несмотря на свою обычную незлобивость, дал торжественную клятву так или иначе подловить этого судью. Он послал самому судье, а также разослал во все газеты Окленда и Сан-Франциско следующее письмо: