А отличники сдохли первыми - 2: летние каникулы (СИ)
Пока я добавлял болты в кассету, пацаны крадучись обошли жорское пиршество. И довольно быстро обнаружили брошенный рюкзак и рассыпанные банки.
— Убёг налегке, сука! — Расчёт сработал. Заметив добычу, голодные дети мигом позабыли про преследование. И первый из них тут же захрипел, поймав болт в шею. Щелчок рычага, перезарядка — и вторая стрела вонзилась другому растерянному пацану в живот, войдя в район печени по самое оперение. Согнувшись, шмель принялся сипло ловить ртом воздух.
Оставшись в одиночестве, плечистый паренёк в чёрно-красной мотоциклетной куртке поднял перед собой биту. И хмуро уставился на меня, когда я вышел из-за машины, убирая арбалет обратно за плечо.
— Ну давай, подходи, урод... Ща я тебе ебальник-то вскрою...
Смотри-ка, не трусит... И довольно ловко крутит своей шипастой палкой, крадучись передвигаясь вбок на полусогнутых...
Склонив голову на бок, я хмыкнул и, вытащив из-за спины пистолет, выстрелил в него «от пуза», не целясь. Классика...
— Сук-ка... — Упав на колени, пацан выронил биту и зажал рану в груди. — А-кха...
Кашлянув кровью, он потянулся за битой обратно, но тут же получил пинок прямо в лицо и затих.
Вытаскивая болты, я обнаружил, что шмель с раной в животе всё ещё жив:
— Не... Не надо... — Заметив в моих руках нож, он в ужасе распахнул глаза.
— Я смотрю, у тебя уже две ленты... С весны со шмелями тусишь.
— Н-не... Д-да... — Кажется, он так и не решил, что именно может его сейчас спасти — правда или ложь.
— Значит должен знать, почему я вашего брата никогда не жалею.
— Но... Я не при делах... Это же не я... — Парень, кажется натурально обмочился. — Я там не был!
— А мне насрать. Вам всем тогда очень весело было... И тем, кто насиловал. И тем, кто в очереди стоял. И тем, кто слушал потом хвастливые рассказы. Я до всех доберусь. Вы у меня ещё как следует похохочете. — Толкнув его в грудь, я поставил ботинок на горло и прижал нож к побледневшим губам. — Так что давай, тоже не грусти.
— Н-не-а-а-А-А-А!!! — Холодное лезвие прочертило на его побледневшем лице широкую «улыбку».
Поразмыслив секунду, пока вытирал нож, я всё-таки стянул с подстреленного шмеля его шикарную куртку. С паршивой овцы хоть шерсти клок.
Толстая защита на локтях и плечах. И на спине жёсткая вставка... Нужно будет потестить, какой она удар выдерживает. Не кевлар, конечно, но от ножа наверняка поможет при случае.
И, прежде чем уйти, выбрал из кучи банок одну, пока на них ещё не набросились жоры. Тщательно обтерев её о газонную траву и сырую землю, я добился вполне нейтрального запаха и сунул консервы во внутренний карман куртки. Не засыпать же теперь голодным.
Всё, пора валить. На шум скоро налетят ещё... Но до рассвета они меня здесь искать не начнут. Даже отмороженные шмели предпочитают по ночам сидеть взаперти в своих гнёздах. С ночными жорами шутки плохи... Даже мои.
Хнычущий пацан с разрезанными щеками должен был заметить, как я ухожу в сторону МКАДа. Значит, как только зайду за угол, вернусь дворами в противоположном направлении. И заночую на крыше какой-нибудь высотки на Дубравной. Дома возле метро были обысканы в первую очередь. И вряд ли туда сейчас полезет кто-то случайный. Да и вообще, с тех пор как ночные жоры полезли наружу, мало кто предпочитает ночевать возле метро. А утром пусть эти ублюдки ищут меня в стороне кольцевой трассы хоть до посинения.
К вечеру во дворах уже никого не встретишь, кроме случайных одиноких жор. Все выжившие спешат в укрытие, как только солнце начинает скрываться за горизонтом. Да и встречные одиночки слишком хорошо знают, как выглядит моя улыбчивая маска. И чем грозит встреча с ней. Даже если заметят раньше, чем я их — всегда предпочитают затихариться. А группы, подобные той, что стали жертвами моей сегодняшней охоты, обычно ведут себя слишком шумно. В мёртвом городе, где больше не работает ни одна машина, их всегда слышно издалека.
В выбранном подъезде было тихо и пахло сыростью. Ну, вперёд. Всего двадцать четыре этажа — и я смогу насладиться скромным рыбным ужином с видом на летний закат.
Одышка началась в районе пятнадцатого этажа. Слишком мало ел в последнее время... Пыхтеть начал, как паровоз... Собственных шагов не слышу... Надо передохнуть...
Опустившись на ступеньки, я перевёл дух. Но пыхтение не стихло. Более того, из-за приоткрытой двери ближайшего тамбура послышалась какая-то возня и сдавленные стоны. Я слишком хорошо знал, при каких обстоятельствах девчонки вот так напряжённо кряхтят и скулят...
Вскочив, я вытащил нож, прокрался за дверь и шагнул в открытую квартиру, из которой долетали эти звуки.
Но нет. Картины очередного изнасилования я там не увидел. Хотя эти звуки действительно издавала какая-то лохматая девчонка. Она судорожно трепыхалась в самом центре большой гостиной — в петле из кожаного ремня, закреплённого под люстрой.
Подскочив, я обхватил её одной рукой за трясущиеся ноги и приподнял. Дотянувшись до ремня ножом, быстро перепилил его и опустил скулящую девчонку на ковёр.
Ослабев, кожаная петля соскользнула с её посиневшей шеи. Девчонка рефлекторно сделала глубокий хриплый вдох и, согнувшись пополам, закашлялась, лёжа на боку.
— Кто это сделал? Они ещё тут? — Я дотронулся до её плеча и оглянулся, пытаясь разглядеть,что происходит в соседних комнатах.
Но тут же получил от неё звонкую оплеуху.
— Какого хрена?! Не трогай ме... — Подавившись, она снова закашлялась и отползла к батарее, прошипев уже немного потише, но всё так же злобно. — Даже сдохнуть нормально не дадут, суки...
Продолжая часто и хрипло дышать, девчонка вытерла выступившие слёзы и присмотрелась ко мне сквозь упавшие на лицо чёрные волосы:
— Ты... Ты из этих что ли? Из позёров, которые под Шутника косят?
Я убрал нож за спину и покачал головой:
— Нет, что ты. Мне мама не разрешает.
Прислушавшись к голосу из-под маски, брюнетка подозрительно сощурилась:
— Да ладно... — Прочистив горло, девчонка сплюнула мне под ноги. — Видела я таких дебилов... Нарисуют себе на марле такой же рот лесенкой и думают, что их все тоже ссать будут, как Шутника... Пока на шмелей не нарвутся...
— Ну... Сегодня я нарвался на семерых. — Прежде чем подняться с пола, я присмотрелся к носку ботинка и стёр с него засохшую кровь. — Пятеро из этих полосатых больше не жужжат. А двое так вообще — теперь всегда улыбаются.
Девчонка тоже покосилась на ботинок и вновь подняла взгляд. Потирая шею, она присмотрелась к арбалету, торчащему из-за плеча, и медленно проговорила охрипшим, но приятным голосом:
— Чё... Хочешь сказать, что ты прям в натуре... Шутник?
Я склонил голову набок и пару секунд молча скалился на неё своей нарисованной улыбкой от уха до уха. Больно надо мне тебя убеждать, суицидница малолетняя...
— Ну и иди тогда куда шёл, Шутник! — Неожиданно резко рявкнула хмурая брюнетка и угрюмо вытерла аккуратный носик рукавом олимпийки. — Нефига было мне мешать! Я тебя ни о чём не просила!
Я присмотрелся к юной самоубийце. Волосы хоть и спутанные, но более-менее чистые. Одежда тоже новая — и спортивная куртка и джинсы. Даже боты не особо пыльные. Сейчас не проблема менять шмотки хоть каждую неделю. Стирать без водопровода сложно, а магазины с тряпками до сих пор полные. Но опустившиеся личности не заморачиваются даже этим.
Покрасневшие от слёз тёмно-зелёные глаза смотрят ясно и уверенно. Нет той обречённости и мутной поволоки, как у тех, кто уже устал от полуголодного существования и не видит ни малейшего просвета в своём будущем. Как у тех, для кого жизнь превратилась в медленный суицид. Плотно сжатые губы и упрямо выпяченный узкий подбородок говорят, скорее, о твёрдости характера. Или наглости.
— Ты вроде не похожа на тех, кто с голодухи и депрессухи в петлю лезет... — Я подтолкнул к ней разрезанный ремень. — В твоём случае, кстати, лучше с крыши спрыгнуть. Ты слишком лёгкая для виселицы.
— Высоты боюсь. — Буркнула брюнетка в ответ.