Год гнева Господня (СИ)
Приближалось время обеда. «Сегодня среда», думал Ивар, направляясь в дом настоятеля. «Значит, постный день. Интересно, чем порадует аббатский стол». Пустой желудок настоятельно требовал жертвенных подношений. «Как могут монахи не есть до полудня? Пожалуй, стоит поискать себе жилье и стол в городе. Тем более, завтра все равно истекают три дня моего дармового пребывания здесь».
Когда Ивар переступал порог гостевой комнаты аббата, за столом уже сидели сам настоятель, приор, келарь, ризничий, странноприимец и лекарь-травник Безиан. Пустовало лишь одно место напротив Ивара. Кому оно предназначалось, долго гадать не пришлось: вскоре на пороге комнаты появилась слегка ссутуленная фигура старика с густыми бровями и крючковатым носом — того самого францисканца Гиллена, с которым Ивар немного повздорил позавчера.
Надежды Ивара на обильный стол не оправдались. Единственное, что привело в восторг егоизголодавшийся желудок — это наваристый суп из свежих осетров. Пищу вкушали, по обыкновению, в полном молчании, после обязательной краткой молитвы. То и дело взгляд Ивара непроизвольно останавливался на ушах францисканца, сидевшего напротив. Точнее, на седых волосах, клочьями торчавших из его ушей. Зрелище не самое аппетитное, но больше смотреть было не на что: Ивар уже усвоил монашескую привычку трапезничать, не поднимая лица.
После обеда отец настоятель обсудил хозяйственные вопросы с келарем и ризничим, поинтересовался у лекаря, не посохли ли его травы от июньской жары; затем расспросил приора о последнем обвинительном капитуле: какие delatio* сделал монах-приглядчик, приставленный записывать прегрешения и упущения братии, о каких проступках донесли сами монахи. Неожиданным был приказ, отданный аббатом странноприимцу: тщательно осматривать кожные покровы прибывающих гостей, ища высыпания в паху и на суставах; в случае же обнаружения таковых аббат строго-настрого запретил принимать подобных больных в аббатстве. На удивленном лице странноприимца Ивар заметил едва сдерживаемое желание возразить настоятелю, но в этот момент аббат сменил тему, обратившись к нему самому:
[*Лат. «донесение, обвинение»]
— Брат Ивар, а у тебя — нет ли жалоб или просьб ко мне?
— Я весьма рад, что оказался в вашем гостеприимном аббатстве, отец настоятель — ответил Ивар. — И не имею никаких жалоб.
— Это хорошо, очень хорошо. Над какой книгой ты сейчас работаешь?
— Брат старший певчий дал мне переписывать какую-то рукопись про переписчиков. Кажется, у ней нет названия.
— А кто сказал, что у книги должно быть название? Или что у ней должно быть только одно название? И разве у самой великой из книг имеется название? Названия, nomina nuda, лишь затуманивают взор читающего, надевают на него некое подобие шор, направляя мысль его по предзаданному, порой весьма зауженному или даже неверному руслу.
— И все же немного странно переписывать рукопись про переписчиков.
— Что же в этом странного? — возразил аббат. — Ведь почти все книги пересказывают другие книги, так или иначе. Все, кроме Священного писания, разумеется. Хотя кто знает: быть может, у ангелов, передавших нам священные тексты, тоже имелись свои книги. Как бы то ни было, переписывание книг, как справедливо замечал Петр Достопочтенный, уже тем полезно, что позволяет взращивать плоды духа и замешивать тесто для небесного хлеба души. Такоже Святой Иероним Стридонский проповедовал, что занятие сие есть отличный способ одолеть праздность и плотские соблазны, удерживая себя на пути спасения души своей.
Аббат отпил красного вина из малахитового гоблета,* после чего продолжил:
[*Средневековый предшественник бокала и фужера]
— Однако же я скажу старшему певчему, чтобы уже сегодня дал тебе другую книгу, из тех, что были привезены мною из Милана. Да, недешево обошлись они мне и нашему аббатству, — аббат ненадолго задумался. — А доводилось ли тебе читать труды таких ученых мужей, как Аль-Бируни, Авиценна или учитель его Аль-Масихи?
— Доводилось, отец настоятель, — ответил Ивар. — Как и трактаты хорезмийца Аль-Джурджани и андалусийца Ибн-Хатиба.
— Вот как?! — поднял брови аббат. — Это хорошо, это очень хорошо! А не знаешь ли ты, например, что может означать слово «синдж»?
— Похоже на персидский, — задумался Ивар. — Персидский мне мало знаком, тут нужно смотреть на смыслы соседних слов…
Договорить Ивару не дал служка аббата, худощавый старичок в замызганной длиннополой рубахе, неожиданно возникший на пороге гостевой комнаты:
— Отец настоятель, там пришел городской стражник, от городского прево. Хочет поговорить с вами про того кагота, что зарезали у церкви.
— Да-да, мне уже доложили, — нахмурился аббат. — Передай, чтобы ступал сюда.
Аббат де Сермет жестом дал понять своим сотрапезникам, что он не против их присутствия при разговоре с человеком прево. Вскоре на пороге комнаты появился тот немолодой усатый стражник, которого Ивар уже видел у церкви Сент-Круа два дня назад, сразу после убийства. Стражник подошел к аббату за благословением, затем, отступив на пару шагов, быстрым взглядом окинул неубранный стол, сглотнул слюну и с важным видом произнес:
— Отец настоятель, мессир прево послал меня к вам, чтобы забрать тело убитого.
— Вот как? — изобразил удивление аббат. — И для чего же оно ему?
— Мессир прево арестовал обвиняемую каготку, но обвинитель отказался от обвинения, теперь полагается пронести тело убитого по городу, затем принести его в мэрию, чтобы допросить каготку перед убиенным, — стараясь ничего не упустить, отвечал стражник.
— Я знаю городские порядки, мой дорогой Виллем — так ведь, кажется, твое имя? — спросил аббат. Стражник молча кивнул. — Только я одного не пойму: по какому праву городской прево присвоил себе это убийство? Разве он не знает, что паперть перед церковью Сент-Круа относится к нашему совте?
— Я не знаю, отец настоятель, мне всего лишь велено забрать тело, — словно извиняясь, ответил стражник Виллем.
— Отчего же мессир Ростеги самолично не явился ко мне? Или это ниже его достоинства? А может быть, оттого, что он прекрасно понимает всю неправоту своих притязаний? Я знаю, мэрия ищет любой предлог, чтобы поставить под сомнение нашу юрисдикцию, наши права церковного убежища. Мы уже не первый год судимся с ней из-за того треугольника у сада, что искони принадлежал нашему аббатству. А все оттого, что алчным жюратам приглянулась несчастная таверна c хлебопекарней да лавкой медянщика, что расположены там и пользуются привилегиями нашего совте. Оттого мэрия и затеяла этот нелепый межевой спор, чтобы обложить их своими пошлинами да патентами.
— Но отец настоятель… — робко попытался возразить стражник Виллем.
— Неужели вам мало своих таверн?! — возмущенно продолжал аббат. — Их же сотни у вас! Так нет же, нужно обязательно разинуть рот на чужую копейку!
— Так вы не отдадите тело? — устало спросил Виллем.
— Это не мы должны отдать вам тело, это вы должны немедленно передать нам обвиняемую! Ибо преступление было совершено на территории нашего совте, и, стало быть, подлежит епископскому суду.
— Но отец настоятель… Если бы вы сейчас отдали нам тело, прево просто опросил бы каготку, привел бы ее к присяге в аббатстве Святого Северина и отпустил бы восвояси. Мессир прево считает, что она непричастна к убийству своего жениха. Но он не может отпустить ее, не соблюдя установленный порядок. А порядок требует, чтобы тело было принесено в мэрию.
— Виллем, ты что, не слышишь меня? — от возмущения бледное лицо аббата начало розоветь. — К чему ты толкуешь мне о ваших порядках? Вы можете выдумывать себе любые порядки, какие вам только заблагорассудится. Но мы не позволим нарушать наши исконные права и привилегии! Сегодня вы заберете у нас обвиняемую, завтра, ссылаясь на этот прецедент, отберете у нас право церковной защиты, а послезавтра что — заставите нас платить городские пошлины?
Раскрасневшееся лицо аббата слегка подрагивало от едва сдерживаемого гнева. В комнате повисло напряженное молчание.