Страж (СИ)

Он принялся обдирать фанеру, а Луиза заглянула внутрь самолета и оторопела – там лежал пилот! Молодой, красивый парень в сбившемся шлемофоне. На лбу наливалась шишка, утепленная кожаная куртка была цела, как и белый шелковый шарф на шее. Отец заметил, что она остановилась, и тоже заглянул:
– Неужели жив? – изумился он, прикладывая ухо к груди пилота. – Жив! Надо же! Что ж, дочка, помогай!
Вдвоем они вытащили парня из кабины, уложили на сорванную часть крыла и осмотрели.
– Дырок нет, просто ударился о панель, – сделал вывод старый моряк. – Давай-ка, детка, бери парашют, из шелка выйдет отличное платьице, а стропы пригодятся для сетей… И понесем этого несчастного к нам. Его отряд все равно ушел вперед. Даже если они вернутся, его к тому времени заберет море.
Луиза не возражала.
Они с отцом, пыхтя и отдуваясь, тянули раненого на листе фанеры к своему дому.
По правде сказать, их дом устоял лишь потому, что был каменным и очень старинным. Первый этаж просто врос в землю, и даже полуразрушенная крыша, покрытая дерном, защищала их от весенних дождей.
Дома отец велел ей топить печь, греть воду и варить кашу – в самолете нашелся паек с банкой тушенки и брикетом полуготовой крупы. А сам вернулся к морю, надеясь подобрать еще что-нибудь полезное.
 Глава 29 
Еще несколько дней вокруг грохотало, но жители Кольвиль-сюр-Мер успели ухватить то, что не унесло море, и теперь тихо сидели по домам, пережидая наплыв солдат в незнакомой форме.
На четвертый день после высадки союзников Луиза сидела у окна с выбитым стеклом и сшивала слои тонкого парашютного шелка в платье. Легкое, воздушное, с пышной юбкой и рукавами-фонариками. Раненый лежал на том же самом куске фанеры, на котором его принесли. Так оказалось проще ухаживать за ним, кормить с ложечки, подставлять посудину и обмывать красивое сильное тело прохладной водой, когда пилот горел в лихорадке или даже бредил.
– Мисс! – хриплый голос заставил девушку подпрыгнуть.
Отец утром опять ушел к морю – в надежде насобирать ракушек, и Луиза воспользовалась минутами одиночества, чтобы исполнить свою мечту о нарядном платье.
– Мисс!
Сообразив, откуда доносится голос, девушка аккуратно отложила ткань, единственную уцелевшую иголку и моточек ниток. Потом встала и, прихватив по пути ковш с холодной водой, подошла к летчику.
– Мсье? Вы меня понимаете? – спросила она, разглядывая его. Голубые глаза, светлые волосы, мужественное красивое лицо. Пока он лежал без сознания, казался восковой куклой, а теперь он похорошел, несмотря на запавшие щеки и заострившийся нос.
– Мисс, – раненый начал говорить, и из его слов Луиза уловила лишь то, что он говорил по-английски. Когда-то жители их общины все знали немного английский, потому что продавали яйца и птицу английским торговцам, приплывающим на кораблях. Но за последние пять лет им не приходилось пользоваться этим языком – все волей-неволей выучили немецкий.
– Подождите, мсье, – ответила девушка, стараясь передать значение слов интонацией. – Сейчас вернется мой отец, он немного знает английский. А пока вот, вам нужно пить!
Она поднесла ковш к губам пилота, и он жадно напился, а потом начал ерзать на своем странном ложе. Луиза поняла. Поставила рядом горшок и вышла. Мужская гордость – вещь тонкая.
Отец вернулся, когда его дочь уже помогла раненому умыться, накормила его жидкой кашей с разваренными сушеными яблоками, и теперь пыталась вести разговор.
Стоило мрачному Гийому показаться на пороге, как Луиза порхнула к нему, принимая тяжелые корзины.
– Очнулся? – в единственной уцелевшей комнате трудно было не понять, что незнакомый пилот пришел в себя.
– Он говорит по-английски, кажется, – сказала дочь, выбирая из плетенки куски дерева, тряпки и несколько крабов.
Гийом взглянул на парня из-под кустистых бровей и, с трудом подбирая слова, заговорил. Радостно вскинувшись, пилот отвечал быстрой скороговоркой. Потом, сообразив, что его не понимают – повторил все медленно, а рыбак переводил его слова дочери.
 
– Он не англичанин, он американец. Зовут Джон Милл. Его самолет был сигнальным, что ли… Непонятное слово. В общем, подбили, взрыва удалось избежать, но рельеф берега он знал плохо, вот и свалился на пляж, долбанувшись всем, чем было можно. Теперь спрашивает, что творится вокруг, и как ему добраться к своим.
– А разве они не ушли дальше? – удивилась Луиза.
Ей понравился этот молодой мужчина. Молодой, красивый, с ясными глазами. Таких давно не было в Кольвиль-сюр-Мер. Да что там говорить – в общине не осталось мужчин, кроме трех стариков и пяти мальчишек. А тут мужчина, который сразу оценил ее без «маскировки».
– Основные части ушли дальше, – отец махнул рукой в сторону Парижа, – здесь сейчас тыловики. Один из офицеров договаривается с отцом Бенедиктом о захоронении в поле за церковью.
Луиза, закусив губу, посмотрела на пилота:
– Значит, за ним скоро придут?
– Да, детка, – вздохнул Гийом. – Давайте обедать.
Благодаря обломкам самолета вода в помятой медной кастрюле закипела быстро. Луиза сварила крабов, вынула галеты, собранные на берегу, и помогла пилоту сесть. Джон все еще двигался с трудом – то ли таким сильным был удар о землю, то ли дело было в шишке на голове.
Они быстро поели, потом Гийом нашел в углу пару палок, предложил их пилоту, и они втроем медленно поковыляли к церкви – туда, где расположился мобильный штаб союзных войск.
Джон шел медленно, Луиза тоже не спешила. Гийом устал, поэтому хромал сильнее обычного. В общем, такой вот странной компанией они заявились к церкви. Джона сразу узнали и увели в палатку с красным крестом. Нормандцы покрутили головами и собрались идти домой, но тут их окликнули:
– Беланже! – обрадовался рыбаку пастор. – Союзники просят указать им репсовое поле – для кладбища. Покажешь?
– Падре, моя нога, – укоризненно ответил Гийом.
– Право слово, я бы сам пошел, – ответил отец Бенедикт, – да я служу панихиду за панихидой. Этих бедных мальчиков вылавливают из моря, собирают на берегу, привозят с холмов. Поверь, Гийом, никто не жаждет копать им ямы. Дойдешь, как сумеешь.
Рыбак сумрачно кивнул, соглашаясь:
– Будь по-вашему, падре. Кого проводить?
– Вон тех парней с лопатами, – махнул рукой священник.
«Парням» было лет по пятьдесят, и многие носили седые бороды, но для нынешнего времени они выглядели вполне бодро. Гиймо Беланже, хромая, подошел к ним и повел, указывая путь. Луиза осталась рядом со священником. Ей не хотелось уходить прежде, чем она снова увидит Джона. Впрочем… его могли и оставить в той палатке с крестом. Что если его повреждения куда серьезнее, чем ей казалось?
Пока девушка нервно переминалась с ноги на ногу, рассматривая множество военных в непривычной глазу форме, полы палатки откинулись, из нее вышли пилот и усталая женщина. Она что-то говорила ему по-английски, он отмахивался, но в конце концов взял у нее несколько бумажных пакетиков с лекарствами и, отмахнувшись, пошел прямо к Луизе.
– Мисс… – и это было все, что поняла девушка.
Она отчаянно развела руками, показывая, что не понимает. Парень белозубо усмехнулся и… вручил ей шоколадку! Самую настоящую, божественно пахнущую какао! Потом показал на церковь, на свои разбитые наручные часы и семь пальцев.
– В семь вечера у церкви? – поняла Луиза и кивнула.
В семь вечера! Она успеет сшить платье!
Потом Джона позвали, и он убежал, оглядываясь и маша ей рукой. Луиза постояла на месте, потом медленно пошла к дому. Но на полдороге ускорилась – платье! Его надо дошить, пока светло! А еще приготовить отцу ужин и разобрать его «добычу».
Дел было много, и девушка крутилась в домишке весь день, пытаясь нагреть воды, чтобы вымыть голову, украсить вышивкой платье из тонкого, скользкого шелка, сварить суп из крабов и остатков крупы, и эти корзины! Когда бы их разобрать?