Страж (СИ)

– Джанни, – старший Джанброцци только вздохнул, – ты не должен так поступать! Твоя мать погорячилась, но она раскаивается! Тебя ждет большое будущее! Ты счастливо вернулся из опасного путешествия, погорюешь, и все пройдет! В нашем городе много девушек…
Сын круто развернулся и ушел, оставив отца одного с полным сундучком серебра.
Похороны прошли быстро и почти тайно. Роза лежала в гробу, одетая, как невеста, но рядом в кружевной простыне лежал ее ребенок. Джанни не плакал. Он бросил первую горсть земли на крышку гроба и вздрогнул от гулкого звука. Когда могильщики закончили работу, молодой Джанброцци показал на скромный холмик местному каменщику:
– Плиту из белого мрамора и букет каменных роз в вазе. Подписать «Роза, невеста Джанлукко».
– Все понял, – каменщик довольно поклонился. Белый мрамор дорог. А убитый горем сын купца не скупится.
Оставив распоряжения, Джанлукко вернулся в гостиницу и пересчитал оставшееся серебро. Его было немного, но вполне хватит, чтобы закупить в дорогу еды, мелочного товара и… снова отправиться в путь. Вместе со спасенным лекарем и подобранным на караванных тропах мальчишкой. У семьи Джанброцци больше нет наследника!
Следующим утром повозка Джанлукко покинула город. Джанни узнал все дороги Итилии, все самые дальние тропы и деревушки. Дважды в год он возвращался в родной город, чтобы отслужить мессу на могиле Розы и рассказать ей о своей жизни. Когда сундучок с серебром наполнился, а старый лекарь стал плохо ходить, Джанни купил себе дом с большим участком земли неподалеку от кладбища и взялся за разведение роз. Таких пышных кустов с такими крупными цветами никогда прежде не видели в Пьяченце! Несмотря на богатство и красоту, молодой Джанброцци так и не женился. Он воспитал приемыша и оставил ему свой дом и свой сад с условием – похоронить его рядом с Розой. Это условие было выполнено, и рядом с вазой, полной каменных роз, дважды в год появлялась ваза с живыми цветами – в память о любви Розы и Джанлукко.
 Глава 8 
 Третья встреча
Крепкая монахиня с удивительно молодым лицом склонилась над больным и быстрыми аккуратными движениями промокнула его лицо прохладным полотенцем. Температура уже повысилась, и даже такое короткое прикосновение прохлады было невыразимо приятно.
– Потерпите, сударь, доктор сейчас подойдет!
Мужчина, лежащий на соломе, стиснул зубы, сдерживая ругательство и тошноту:
– Чем он мне поможет, сестра? Чума не щадит никого…
– И все же постарайтесь дождаться лекаря, – мягко произнесла женщина, подала мужчине кружку с водой и отправилась к следующему пациенту. Тот уже не шевелился, и, коротко пробормотав молитву, сестра Бенедикта позвала носильщиков, чтобы вынести тело.
Чумной госпиталь не то место, где хотел бы очутиться любой житель Франконии, но Грегу Хромому не повезло. Ветеран дослужился до должности десятника в городской страже и уже начал присматривать домик на окраине и приятную вдовушку для компании, как вдруг на город обрушилась чума. В считаные дни улицы украсили белые кресты, отмечающие дома, в которых есть заболевшие, и постепенно эти кресты сменялись на черные – в тех домах, где умерли все.
Лечения от чумы не было, хотя лекари пытались всячески смягчить последствия, заваривали травы, снимающие лихорадку, испытывали на заболевших странные порошки – от паучьей травы до мозга мышей, но ничего не помогало. Впрочем, в госпиталь попадали только те, кто упал на улице. Из домов старались не выходить, только выносили на дорогу трупы. Каждое утро из центрального госпиталя, устроенного в монастыре бенедиктинок, выезжала пара телег. На одну складывали живых, на вторую – тела умерших. И часто в середине пути из первой телеги перекладывали во вторую, заунывно напевая псалмы.
Доктора ходили всюду в плотных кожаных балахонах, с длинноклювыми масками и плотными перчатками. На площадях горели костры, в которые щедро кидали гвоздику, надеясь отогнать призраков болезни, но все было напрасно – смерть продолжала собирать свою дань.
 
Грег Хромой все же дождался доктора, назначившего ему кровопускание и настой трав против лихорадки и тошноты. Сестра Бенедикта вскоре подошла к нему с кружкой и медленно, по капле выпоила больному лекарство. Рядом лежали другие больные и умирающие. Мужчины, женщины, дети. Все они нуждались в милосердии и заботе, но сестра Бенедикта позволила себе минуту передышки возле этого больного. Просто присела на минутку, дала попить, снова промокнула лицо, вгляделась в резкие черты лица мужчины. Его трудно было назвать красавцем – слишком много шрамов украшало его руки и лицо. Однако он был спокоен, что было здесь редкостью. Большинство больных, открыв глаза, принимались кричать, плакать, проклинать и даже бить врачей и монахинь. Некоторые впадали в безумную ярость, считая, что если они обречены умирать, значит, все вокруг тоже должны умереть.
Ежедневная борьба со смертью так выматывала, что, когда очередная сестра умирала, подхватив заразу от пациентов, настоятельница говорила:
– Вот и отдохнет христова невеста!
Минута отдыха придала сестре Бенедикте сил. Укрыв Грега тонким потертым одеялом, она перешла к лежащему рядом почтенному торговцу, потом к подростку, найденному у Рыбного камня, потом еще и еще. Для каждого находилось доброе слово или заупокойная молитва.
Поздним вечером, когда пациенты затихли, а сестер в ночи сменили братья-монахи, привычные к ночным бдениям, у сестры было немного времени, чтобы сменить одежду, обтереть тело ароматическим уксусом, защищаясь от болезни, а потом упасть на узкую койку с жестким и колючим тюфяком, набитым сеном, и уснуть, даже во сне обихаживая больных. Однако монахиня урвала кусок этого драгоценного времени, чтобы подойти к молчаливому стражнику. Ему явно стало хуже. От покраснел, стиснул зубы, на лбу выступил холодный пот. Женщина неспешно, стараясь не беспокоить больного, промокнула его лицо чистой тряпицей, и он тут же распахнул глаза:
– Сестра, – сказал хрипло, – спасибо!
Бенедикта молча поднесла ему кружку с отваром, помогла дойти до отхожего места и снова закутала в тощее одеяло из колючей шерсти, аккуратно погладив по плечу.
– Поправляйтесь, сударь, вы крепкий мужчина, и я уверена, сможете справиться с напастью! – сказала она на прощание.
Утром его место на соломе было пусто. Сестра Бенедикта спокойно взялась за привычные дела – напоить, подкормить жидкой овсяной похлебкой тех, кто еще мог глотать, убрать за страдающими, отвести к отхожему месту, собрать миски, позвать священника…
Вечером она, как обычно, ушла в свою келью, привычно омылась, переоделась в рубашку, легла, накрывшись ровно таким же жестким и колючим одеялом, какими укрывали больных. Вытянулась и затихла. Обычно после длинного дня в трудах монахиня сразу засыпала, но сегодня, стоило ей закрыть глаза, перед ней вдруг прошла ее жизнь.
Скромная семья из предместий. Мать – прачка, отец – каменщик. Они умерли в самую первую волну чумы, которую запомнила маленькая Полетт. Ее забрали монахини и поместили в монастырский приют. За белеными стенами монастыря было спокойно. Работа – такая же, как дома, немного учебы – это было волшебством, когда буквы вдруг заговорили с ней! Пение в церковном хоре – мать-регент решила, что голос Полетт не отличается особой красотой, так что вскоре ей сменили послушание на уборку в храме. Когда девочка выросла, ей предложили постриг, и она согласилась. Мир за воротами монастыря не привлекал ее, она видела, как он бывает страшен.
Годы неслышно шелестели под монашеской мантией. Были маленькие успехи и радости, было томление духа и слезы – многое она пережила и в свои тридцать считалась особой строгой, сдержанной, но милосердной. Без покровителей и солидного денежного взноса она должна была всю жизнь оставаться простой монахиней, но это сестру Бенедикту не пугало. Даже чума, вновь заглянувшая в город, не пугала. Это была просто работа – грязная, тяжелая, но необходимая Богу и людям.