Синдром самозванки, или Единственная для Палача (СИ)

Из людей в тот час на кухне хозяйничало трое. Посудомойка — коренастая, внушительная, как антикварный комод, женщина в белом чепце с чрезвычайно румяными щеками. Она споро натирала тарелки, ополаскивала водой и составляла их в аккуратные башенки. Весь нехитрый процесс женщина сдабривала непрестанным ворчанием и на вошедшую меня отреагировала ехидным:
— Глядите-ка, сам сударь пожаловал!
Молодой мужчина в красном фартуке поверх светлой рубахи, длинный и журенный, как сухой стебель припасенного на веник сорго, отреагировал на ее комментарий издевательским гоготом, за что незамедлительно и схлопотал подзатыльник от здоровенного, смуглого до черноты силача. От недоброго взгляда великана притихла даже посудомойка, по всем признакам, на редкость вздорная бабенка.
— Проходи, милая, — рокочущим басом пригласил меня человек-гора к стоящему в центре кухни столу.
Захваченная одиозностью его колоритной персоны, я в смущении проследовала вглубь помещения.
— Здравствуйте.
— Флок, подай-ка сударыне табурет.
По лицу насмешника пробежала тень возмущения, но о бунте он явно и не помышлял.
— Спасибо, — не желая усиливать неприязнь «шнурка», поблагодарила я его за расторопность.
Флок картинно насупился, но взглядом потеплел. Видимо, благодарили его тут нечасто.
— Я Герард, главный повар, — представился великан. — А этот потрох, — сложив бугрящиеся мускулами руки на бочкообразной груди, кивнул он в сторону «шнурка», — мой помощник Флок.
— Козет, — не дожидаясь, пока ее представят в очевидно оскорбительной манере, выплюнула свое имя посудомойка.
«С таким именем над прозвищем долго ломать голову уж точно не придется», — подумала я про себя, сдерживая ухмылку.
— Очень приятно познакомиться, — заученно ответила я.
— Приятно ей! — с презрением в тысячу ватт фыркнула Козет.
— Шла бы ты, Козет… на нижнюю кухню… да нашла там себе работенку, — развернувшись, великан явил горбоносый профиль и припечатал женщину тяжелым немигающим взглядом.
Нижней кухней называлась отдельно стоящая на заднем дворе особняка постройка, где производились самые грязные кухонные работы, а также располагались большой ледник и кладовая. Работали на нижней кухне по-черному, и в иерархии домашних работников служащие данного места стояли практически в самом низу.
Ниже значились лишь горничные-феи, прекрасные монстры этого мира, встретившие на своем пути монстра ещё большего, лишившего их пускай и хищной, но всё же души.
Ссылка на нижнюю кухню для домашней прислуги считалась большим наказанием, грозящим не только ломотой в спине и ошпаренными конечностями, но и ощутимым шлепком по самолюбию, так как пасть на служебное «дно» было легко, а вот вырваться обратно — сложно.
Опасаясь, что временное наказание Главного повара станет для нее постоянным, злоязычную, но не безнадежно глупую посудомойку Козет как ветром сдуло.
— Она вам этого не забудет… — прокомментировал также присмиревший Флок, внезапно решивший обеспокоиться судьбой стоявшей на огне кастрюли.
Герард флегматично пожал плечами. Его гладкий смуглый череп тускло блестел сквозь седой ежик коротко остриженных волос. Черные, как печная сажа, глаза смотрели колко, но в общем-то по-доброму. Столь экзотичное сочетание светлых волос и по-индусски темных глаз и кожи вкупе с изувеченным левым ухом, на котором не доставало мочки, произвели довольно сильный эффект на впечатлительную меня.
Одет Герард был как и его помощник — в светлую рубаху, по виду сшитую из простого холста беленой ткани и стоящего колом красного фартука. Вокруг шеи главного повара болталась красная же косынка, отличительная часть униформы всех поваров и подмастерьев с главной кухни. Уголок точно такой же торчал из кармана удлиненных темно-коричневых панталон Флока. Вообще, с этими косынками мужчины больше напоминали закаленных штормовыми ветрами и морской солью коков, нежели привилегированных городских поваров. Герард же и вовсе казался дерзким, но чертовски харизматичным пиратом, склонным к опасным авантюрам и, по этой причине, очень напоминающим мне знаменитого Джона Сильвера.
 
— А как, милая, твое имя? — спросил великан, но столь простой, по сути, вопрос изрядно меня озадачил.
Назваться Адой — возможно, вызвать гнев своих садистов-покровителей. Использовать чужое мужское имя Реджинальд — обидеть очевидной ложью человека, который этого совсем не заслужил.
— Все теперь зовут меня Реджи, — решив привыкать к новым реалиям, я сгладила вынужденную ложь виноватой улыбкой.
— Реджи, так Реджи, — неожиданно легко согласился Герард. — Главное не это. Главное совсем другое…
Так и продолжая стоять к нам спиной и что-то сосредоточенно помешивая в кастрюле, Флок настороженно притих.
— Никто в этом доме не ценит моих десертов! — внезапно буквально взорвался главный повар.
И замеревший было Флок вздрогнул, пришибленно втянув голову в костлявые плечи.
— Вот!
С громким, заставшим врасплох стуком, на стол, прямо перед моим изумленным взглядом, приземлилось блюдо с разномастными пирожными. Я даже вздрогнула от неожиданности.
— Ешь! — не терпящим возражения голосом скомандовал великан.
Должно быть, от созерцания сего кондитерского великолепия глаза мои сделались круглыми, а рот открылся в немом восторге.
Кстати, в детстве я на дух не переносила сладкого. Конфеты казались мне невыносимо липкой приторной массой, следы которой, плохо смытые с рук, ввергали в чрезвычайное раздражение. Тогда за главное лакомство я почитала селедку или же маринованные помидоры, а за особую экзотику считала помидоры не простые, а обязательно зеленые. Прелесть тортов, в том числе знаменитой «Светланы», которую в моем родном городе, по общему мнению, виртуозно пек наш местный хлебозавод, я не понимала. Медовик долгие годы виделся дьявольским орудием пыток, а первой сладостью, которая пришлась мне по вкусу, оказалось сливочное мороженое, продававшееся за сущие копейки в райцентре, недалеко от деревни, где в малолетстве я гостила у родного деда.
То мороженое обладало непередаваемым божественным вкусом и навсегда соединилось в моей памяти с самыми безмятежными и радостными днями прошлого. С тех пор многое переменилось. Сильные разрушительные эмоции, не раз и не два потрясавшие мою взрослую жизнь, внезапно изменили вкусовые предпочтения, и я, к своей немалой печали, стала большой поклонницей всевозможных булок и кремовых десертов. Неизменным осталась лишь первая любовь к прохладному белоснежному лакомству.
Кто же мог знать, что здесь, в этом неприветливом, застывшем в вечном сумраке доме, за гранью знакомого мира и привычных будней, я столкнусь с тем, кто вернет мне вкус, казалось, безвозвратно утраченного счастья. Как повар Герард обладал удивительным даром пробуждать своими десертами однажды испытанные яркие светлые чувства.
Я послушно потянулась за столь экспрессивно предложенным угощением и, не забыв полюбоваться совершенством кремовой розочки на выбранном шедевре, положила пирожное себе в рот. Эффект был сравним с землетрясением. В ушах зазвучал светлый, как перезвон колокольчиков, смех мамы, тело окутало мягкостью взбитой, прожаренной на знойном июльском солнце пуховой перины, а обоняния коснулся тонкий запах свежескошенной травы и парного молока. Под кожей приливом разлились покой и радость.
— Боже… — немного отойдя от пережитого наслаждения, прошептала я. — Если однажды я решу умереть, то от обжорства вашими пирожными. Это чистая магия! Я никогда не пробовала ничего подобного.
Очень хотелось добавить, что с такой выпечкой не нужны никакие антидепрессанты, но, справедливо опасаясь, что ни про депрессии, не уж тем более ни про какие антидепрессанты тут и слыхом не слыхивали, я воздержалась.
Тем не менее, петь дифирамбы кулинарному таланту главного повара я могла бы еще долго. Однако, судя по его реакции, главным комплиментом для Герарда являлось удовольствие наблюдать, с каким восторгом я уплетаю приготовленные им сладости.