Бабочка на ветру
— Я занята, — Окити улыбнулась, — чем же? Уж не работой ли в этом салоне, куда с самого открытия еще не зашел ни один достойный посетитель…
— А поговорить — о Цурумацу! — с жаром начала Наоко. — Он вчера был очень сильно расстроен твоим отказом, не смогла я его ничем успокоить. Чувствую ответственность за то, что устроила вам эту встречу, вот и важно мне очень узнать кое-что. Задам тебе лишь один вопрос: неужели между тобой и Цурумацу все кончено? Неужели считаешь, будто вам уже поздно начинать все заново?
Окити долго молчала, прежде чем ответить подруге:
— Это только мечты, Наоко. Всю свою жизнь я мечтала. Но мечта — это сон, в конце концов просыпасшься, и она тает, как прекрасное сновидение. Мы мечтаем обычно о недосягаемом, фантазируем… и люди в наших фантазиях становятся идеальными. Но даже если мечтания иногда сбываются, это ненадолго. Свет горит для нас лишь мгновение, а потом все снова погружается в темноту.
Окити замолчала; глаза сверкали — настолько переполняли ее эмоции. Потом заговорила снова:
— У меня так долго болела душа, что больше никаких страданий я просто не вынесу. Неужели ты не понимаешь, Наоко, что я не могу теперь позволить себе полюбить? Время для нас двоих прошло и никогда не вернется, мы слишком переменились.
Наоко медленно кивнула — поняла наконец-то, что хотела сказать ей подруга.
— Хорошо, давай больше не говорить на эту тему — ведь что должно случиться, все равно произойдет, — негромко произнесла она. — Просто я слишком романтична, и мне так хотелось, чтобы все кончилось хорошо хотя бы для одной из нас. Что до меня, сама понимаешь: брак мой не зиждется на любви, все мне опостылело… Семейная моя жизнь — пустота, и нет в ней для меня радости. Но нет у меня никакого права будто силой заставлять тебя исполнять мои мечтания, жертвуя собственной жизнью. Да и мучительно больно будет видеть, если счастье твое разрушится, когда ты — как ты выразилась? — очнешься от сна.
Большое облегчение испытала Окити — в конце концов они поняли друг друга, договорились. Остаток утра провели в оживленной беседе, радуясь доброму общению. Но вот Наоко нехотя поднялась и стала прощаться: ей, женщине замужней, надо, хочешь не хочешь, возвращаться к семье, заниматься домашними делами… Она вздохнула, снова сожалея — стала такой неуклюжей, неповоротливой; скорее всего, этот ребенок родится угрюмым, сердитым и никакого счастья в жизни не узнает — ведь мать постоянно проклинала его и желала ему только зла, пока носила в своем чреве…
Вечер праздника прошел спокойно, без происшествий, и Окити радовалась, что фестиваль кончился и впереди серые будни, похожие друг на друга как две капли воды. Серьезно решила она выкинуть Цурумацу из головы и не думать о том, что он живет в Симоде и до него буквально рукой подать. Пусть они, бывшие возлюбленные, больше не увидятся, но одно то, что Цурумацу здесь, неподалеку, дарует ей умиротворение и покой.
Вскоре в жизни ее произошло одно ужасающее событие, после чего судьба преподнесла очередной сюрприз. Еще раз суждено ей взлететь на головокружительную высоту; но уж после этого жестокий рок не пощадит ее — это последний виток для Тодзин Окити.
Несколько дней она чувствовала себя как-то неуютно. Что-то тревожило, не давало покоя. Прошла уже целая неделя, а Наоко ни разу не пришла навестить ее. Окити разволновалась не на шутку: все ли у нее в порядке?.. Правда, ей подходит срок рожать… и что, если не все прошло удачно?..
На следующий день Наоко снова не появилась, и терпению Окити наступил конец: больше ждать она не станет, неизвестность уже невыносима. Она позвала к себе Сюхея, молоденького парнишку, которого подобрала практически на улице и сразу взяла к себе в салон.
— Слушаю вас, Окити-сан! — вежливо произнес прибежавший на зов хозяйки Сюхей.
Юноша, первый, последний и единственный работник в салоне-парикмахерской, боготворил Окити и саму землю, по которой она ступала. Окити нашла его, когда он погибал от голода в своей полусгнившей лачуге на берегу моря. Родители умерли от воспаления легких — не пережили особенно холодную зиму, — и парнишка остался один, без средств к существованию. Окити спасла мальчика от верной гибели — приютила, накормила и обогрела, позволила жить у себя, выделив ему отдельную комнату в своем салоне.
Когда юноша поправился и окреп, он стал работать для Окити, выполняя самые разные ее поручения. По настоянию хозяйки в свободное от работы время начал понемногу заниматься самообразованием. Юноша искренне привязался к Окити, уважал ее и никак не мог понять, почему все обитатели Симоды так жестоки по отношению к ней.
— Сюхей-кун, — заговорила Окити, — не мог бы ты выполнить одну мою просьбу? Пожалуйста, сходи к моей подруге Наоко и попытайся разузнать, не случилось ли с ней чего-нибудь; хочу убедиться, что все в порядке. Меня преследует ощущение — с ней что-то произошло… места себе не нахожу вот уже несколько дней.
Сюхей поспешил выполнить просьбу хозяйки; Окити наблюдала за тем, как уже очень скоро он скрылся за поворотом дороги. Она надеялась, что он быстро вернется, и уже ругала себя — волнуется, наверное, без всякой причины. Остаток дня провела, занимаясь мелкой работой по дому — это помогало отвлечься в ожидании своего посланца; но в мыслях неспокойно, она снова разволновалась. Тяжелым, каким-то неподвижным стал воздух, снова возникло предчувствие беды, и от него невозможно избавиться. Почему Сюхея до сих пор нет, что заставило его задержаться? Давно должен быть в салоне; несколько раз она подходила к окну и жадно всматривалась в даль в надежде увидеть — Сюхей торопится, несет ей добрые вести… Но тщетно — юноша так и не появился.
День клонился к вечеру, и Окити охватила настоящая паника — Сюхей все не возвращается. Молодой человек никогда надолго не отлучался, старался больше бывать здесь, в «Йуме», словно боясь: уйдет куда-то на весь день, а вернувшись, не увидит своего пристанища на прежнем месте. Он так опасался потерять свое жилище, так привязан к нему… Наверняка с юношей что-то случилось.
На землю опустились сумерки, и тут до слуха Окити дошли какие-то странные звуки: словно кто-то тяжело ступает неподалеку от салона… Затем тревожно зазвонил ветряной музыкальный колокольчик и что-то тяжелое обрушилось на дверь с внешней стороны… Еще до того, как Окити услышала крики Хиро, мастера, который пришел к ней починить кое-что из мебели в салоне, она уже знала — вернулся Сюхей. Она рванулась к двери и, оттолкнув Хиро, который попытался удержать ее, выскочила на улицу.
Тихий стон вырвался из ее груди, и она безвольно опустилась на колени рядом с избитым в кровь, изуродованным телом своего верного юного помощника. Лица юноши не рассмотрела — оно превратилось в сплошное кровавое месиво. Огромная рана зияла на груди, руки и ноги расцарапаны: видно, ему пришлось ползком добираться до дома, после того как на него напали и жестоко избили.
— Кто это сделал?! — закричала Окити, не желая верить собственным глазам. — За что?! Он же совершенно невинный мальчик, ему еше нет и двадцати! Кому он мог перейти дорогу?..
— Я слышал кое-что в поселке, — печально проговорил Хиро охрипшим от ужаса голосом. — Скорее всего, его подкараулила банда местной молодежи… они специально поджидали его у дороги, избили до полусмерти, потом сбросили в канаву и оставили там умирать.
— Но почему, за что?! — не унималась безутешная Окити. — Почему выбрали именно Сюхея? Он же такой тихий, мухи не обидит…
Хиро молчал; Окити сжала руки в кулаки от напряжения, и в этот момент ее посетила страшная догадка — в один миг она поняла все.
— Это все из-за меня, да?.. Они ненавидели Сюхея за то, что он работал на меня, Тодзин Окити… Ведь надо мной все насмехаются, считают потаскушкой…
Горько всхлипывая, она устроилась поудобнее возле тела молодого человека и положила его разбитую голову себе на колени. Окити не обращала внимания на то, что кровь медленно пропитывала ее тонкое кимоно, сливаясь с ярко-красными цветами изящного рисунка на ткани…