Шаманы гаражных массивов (СИ)
И тут почувствовал, что совсем рядом кто-то стоит. Угроза была почти осязаемой - казалось, протяни руку, я мог бы ощутить пальцами ткань одежды.
"Витька!" - хотел окликнуть я, но сдержался. Присмотревшись, увидел, что это не он, и не кто-то из Круга. Этот человек выше... куда выше, пусть и почти такой же тощий. Рубашка его болтается на костлявых плечах, между рёбер, кажется, можно разглядеть дубы на другой стороне дороги. Лицо у него как лезвие топора... или это и есть топор, занесённый над головой - оттого пришелец и кажется таким высоким? Я вдруг вспомнил слова Витьки, малолетнего дворового бандита: "Двор теперь под моей защитой". Он, кажется, упоминал маньяка... ну да, точно! Я слабо представлял, как ритуалы, большая часть которых наверняка родилась в голове пацана, могут защитить от настоящего маньяка, такого, что расчленяет трупы. Возможно, сам шаман и будет в безопасности, потому что любой уважающий себя маньяк посчитает дурным тоном убить мальчишку, что в одиночку ходит по ночам в лес и пляшет при свете фонаря, но что касается всех остальных...
Несмотря на то, что я сам примерял к своей голове шапочку шамана, мысль эта не успокаивала. Зажмурившись, я вообразил Витька, безумно хохочущего и распугивающего всё живое вокруг взрывами петард. Помогло. Страх отступил, даже фигура маньяка заколебалась, будто парус под порывами ветра. Возле его ног увивались собаки, с десяток собак, каждая на поводке, разноцветные и разные по толщине верёвки давно уже перепутались между собой. Я чувствовал запах тухлятины из их пастей...
Он не должен ко мне приблизиться!
Я вскочил, будто сжатая и отпущенная пружина, принялся скакать вокруг столба. Под моими пятками как будто разожгли огонь, голова пылала. Я хотел бежать до края мира, высоко вскидывая коленки, словно первый марафонец. Нет, я по-прежнему до дрожи боялся тихую высокую фигуру и его домашних (домашних ли?) любимцев, но теперь я знал что делать. Отчаянно разболелась челюсть с выбитым зубом, но я заглушил эту боль другой: подскочил к держащейся на честном слове скамейке и выломал оттуда доску. Теперь саднили ладони. Но ощущать такую боль, боль борьбы, было приятно.
Я должен защитить себя, только по-настоящему свободный человек может стать шаманом - вот что пытался донести до меня Витька! С доской наперевес я двинулся на маньяка. Собаки на поводках заскулили и принялись отступать, виляя задами. Задние лапы их путались в верёвках. Мои волки наступали на них, рыча и щёлкая зубами. Я сам стал волком, встопорщив на затылке волосы и зачерпнув ногтями столько земли, сколько могло под ними уместиться. Барабанов и бубнов не нужно - и ими я тоже стал, творя ритм собственными пятками. Кажется, духам понравился мой танец: полноте, да были ли эти духи? Или Витька, грохоча петардами и вопя во всю глотку, примчался на выручку? Я захохотал, чувствуя себя слюнявым идиотом, который чуть ли не на старости лет поверил в сказки...
И тут надо мной, будто над клоуном на цирковой арене, загорелся свет. Я не увидел ни собак, ни волков, ни высокого человека в бесформенных брюках и рубахе на голые рёбра. Только дорожка, убегающая в арку из дубовых и кленовых ветвей, да прорастающие в рыхлой земле жёлуди. Если собаки здесь и были - асфальт не сохранил их следов.
Я поднял голову к плафону фонаря и увидел, что белый шарик лампочки, похожий на пузырёк воздуха в сумеречном придонном мире, светится слабым, приветливым светом. К нему со всех сторон ринулись тучи мошкары, как будто только того и ждали.
Спокойствие укрыло меня с головой. Я знал, что стал тем, о ком говорил Витька - настоящим городским шаманом, тем, кто стоит на страже. Нет, храбрости не прибавилось, я вряд ли мог что-то поделать с человеком, который бы по-настоящему желал мне зла... просто шаманы - они другие. Им никто не указ. Творят своё древнее волшебство, сигая по гаражам, сажая семечки от ворованных яблок в бесплодную, мёртвую землю, слушают, как бьётся сердце новорожденной сосёнки, на полном серьёзе разговаривают с голубями, сидя на бордюре между забором и мусоркой. Учителей они игнорируют - чему, интересно, почтенные матроны и серьёзные, бородатые мужчины могут научить сбежавших из клетки мышат? И даже родители про них забыли... горько признавать, но сидя под слабо светящимся фонарем и размышляя, я решил, что кусок пирога, лежащий у меня на тарелке, гораздо слаще. Витька бы сказал: "Бери сейчас, впейся в него зубами - плевать, что будет потом!" И я намеревался так поступить.
С приходом утра (Уже утро! Я что, потерял счёт времени?) пришла усталость, а вместе с ней - понимание, что я себя изменил. Что-то подвинулось в голове, громоздкий, скучный шкаф открыл люк в подземелье, полное загадок. Моя жизнь теперь изменится.
Я поднялся, отряхнул одежду от росы и пошёл домой. Нужно вернуться прежде, чем проснётся мать.
- Ты что-то задумал, - утверждал Димка, мой лучший друг. Вместе мы намотали великах многие километры, стартовав от беседки во дворе детского сада (вокруг которой, радостно хохоча, нарезали круги тогда ещё на трёхколёсных велосипедах).
Он был прав - последние несколько дней я пребывал в замешательстве. Дома установился относительный порядок: мама и папа снова помирились. Вопрос - надолго ли? Они тщательно избегали скользких тем, разговаривали обо всяких пустяках, словно два поезда, едущих по разным колеям, которые никогда не пересекутся. Иногда мне хотелось собрать их в одной комнате и спросить: "Мама, папа, почему вы избегаете друг друга?" Но я молчал. У меня было о чем подумать.
- Перевернуть мир, - сказал я, чтобы отделаться. На самом деле я думал перевернуть себя, чтобы вытрясти из тёмного чулана собственного сердца всё, что там спрятано.
- Широко замахнулся, - улыбнулся Димка.
Мы, находясь на вершине холма и приняв позы двух ковбоев обозревающих собственные владения, восседали в сёдлах велосипедов. Димка наслаждался тёплым утром и жевал "самокрутку" из листьев подорожника и мяты, я старался ему подыгрывать, как мог. После памятной ночи меня трудно было узнать... да что там - я сам себя не узнал, шарахнувшись вчера ночью по дороге в туалет от отражения в зеркале! Холм, окружённый солидными многоэтажками с ощетинившимися антеннами, угрюмо молчал - последний боец, вынужденный сдаться в плен чужой армии. Может, на его макушке располагалось селение древних людей - кто знает? Он давно уже не производит впечатление ни на кого, кроме мальчишек, катающихся с него на велосипедах и на санках, да старух, ползущих вверх на поклон к "самому дешёвому магазину". Зато мы с Димкой, стоя на вершине, видели абсолютно всё, что нам было нужно. Школьное футбольное поле, над которым в любое время года висела пыль. Скамейки под зонтиком, похожим на севшую на чужую планету ракету. Гаражный массив и тёмно-зелёную "бороду земли", тяжело лежащую на ржаво-металлическом воротнике. Я пытался держать глаза подальше от тех мест, но получалось не очень; будто духи, с которыми я, якобы, установил контакт, через каждые три минуты звонили мне и спрашивали: "Как дела? Не скучаешь?"