Пародия

  
Авель 
 
(1876–1936)
 
   
Валерий БРЮСОВ
 
Жизнь
 
 
 
«О братья: человек! бацилла! тигр! гвоздика!
 
О Ломоносовых и Тредьяковских хор!
 
О Мерзляков, писавший столь же дико,
 
Как я сейчас — себе наперекор!
 
И людям невдомек: из-за каких укусов
 
Им позавидовал поэт Валерий Брюсов?
 
 
  
Даниил РАТГАУЗ
 
 
 
Без четверти в семь я ее полюбил,
 
А в семь, под мелодию весел,
 
В гондоле я с нею реку бороздил
 
И в семь с половиною бросил.
 
 
 
Без четверти в восемь другую узнал,
 
И в восемь мы были в гондоле.
 
Я тут же стихи ей о том написал,
 
Что я не люблю ее боле.
 
 
 
А в девять я письма застал на столе —
 
Упреки рабынь недовольных…
 
Как мало, однако, мужчин на земле
 
И женщин как много гондольных!
 
 
  
Александр РОСЛАВЛЕВ
 
Метла веков
 
 
 
Куплю метлу рубля за полтора —
 
Метлу веков, огромное метлище! —
 
Ее купить давно, давно пора.
 
 
 
Приду туда, где все равны и нищи,
 
Где рай нагих и плотская игра,
 
И вымету там все как можно чище.
 
 
 
И сонмы тел бичующей метлой
 
Я выгоню из бань мужских и женских
 
И увлеку на площадь за собой.
 
 
 
Составлю речь из Брюсовых, Каменских
 
И крикну всем: «Позор вам вековой
 
От портерной до пирамид вселенских!»
 
 
 
Не убоюсь притом городовых —
 
Вокруг меня сомкнется цепь живая,
 
И буду я, метлою помавая,
 
Глаголом жечь сердца людей нагих.
 
 
 
Потом с метлой полуторарублевой
 
Пойду домой — за дерзостию новой.
 
 
  
Лидия ЗИНОВЬЕВА-АННИБАЛ
 
Электричество
 
(Сборник «Белые ночи») 
 
На этот раз я решила пить кофе в столовом вагоне.
Узывчивый, но не улыбчивый лакей с полным животом и пустым взглядом принес мне кофе. Это было кстати, ибо мое бестелесное тело уже умирало в тускленьких и остреньких ознобах.
Возле меня уселась высокая сиреневая немка с приятно опухшим от оргиазма лицом.
— Бутылку коньяку три звездочки! — сказала она скрипучим, словно непричесанным голосом кастрата.
— Но почему коньяк, а не кофе, раз я пью кофе? — себе самой возразила недоуменно она.
— Когда я пью кофе, — сейчас же пояснила она проникновенно и грустно, — у меня болит живот и разыгрывается геморрой.
Опухшая, вся приятно лазоревая от синяков, немка встала и мягко и плавно выкатилась из вагона.
Но, братья мои во Дионисе, какое лам дело до немки? И какое дело до нее мне?
Сухо и четко разрядив в вагоне несколько электрических разрядиков, я вышла оттуда, из предосторожности даже не допив оставшийся в бутылке коньяк.
  
Петр Пильский 
 
(1879–1942)
 
   
Лев ТОЛСТОЙ
  
Царствие Божие не в конституции
 
…И то, что это была конституция, т. е. то, что 9/10 людей, живущих на земле, считают единственно важным и единственно почетным, а не Царство Божие, т. к. то, что на самом деле единственно важно и единственно полезно потому, что единственно важно и единственно полезно божеское, а не человеческое, или то, что кажется людям оно человеческим, — и сделали то люди, собравшись несколько сот тысяч человек на одном небольшом пространстве земли, стали убивать друг друга, т. е. делать то, что называется конституцией, потому что то, что называется конституцией, есть то, что люди считают конституцией.
  
Антон ЧЕХОВ
 
Дама с птичкой
 
…А потом все гуляли, и Сонечка, шедшая впереди, думала о том, что казни — грех, и убийство — грех, и сама она, такая тоненькая и белокурая, — тоже грех, и что Лазаревский плохо подражает Чехову. На шестьдесят восьмой версте разорвалась ракета, потянулась к небу, но разбилась о него и упала на землю к самым ногам белокурой Сонечки. «Через 200 или 300 лет так же вот. — подумала Сонечка, — будут ходить люди, и сзади меня будет идти Чехов, и ему будет подражать Борис Лазаревский, и так же ракеты опять будут разбиваться о далекое печальное небо». И всем стало грустно.
Когда возвратились на дачу, ночь была темной, и в соседнем городе убили губернатора. «Да, — сказала вслух в темноту Сонечка, — убийство — грех, но и я — грех». И заплакала. Прямо перед окнами пробежала тень. И тень — грех», — мелькнуло в уме Сонечки… И грех Лазаревскому подражать Чехову.
  
О. Л. Д’Ор 
 
(1879–1942)
 
   
Максим ГОРЬКИЙ
 
Муж «Матери»
 
I
… Хотя он был слесарем, но борода у него была черная, глаза маленькие и злые, как у тарантула, и звали его Михаилом Власовым.
С начальством он держался грубо, тем не менее его никто не любил и многие неохотно переносили его побои. Это страшно обижало Михаила Власова.
Неоднократно его пробовали бить, но безуспешно. Когда Власов видел, что на него идет тысячная толпа с дрекольями, он хватал в руки первый попавшийся ему предмет: дом, церковь, молотилку, ножку от стула, калошу.
Он гордо становился, широко расставив ноги, и вдохновенно говорил, чудно сверкая глазами:
— Ну, расходись, сволочь!..
При этом он потрясал своим оружием и крупные желтые зубы сверкали у него сквозь густые усы… Люди разбегались, как презренные ужи. и Михаил Власов, как гордый сокол, шел следом за ними и вызывал на бой:
— Ну, кто смерти хочет?
Но никто не хотел. А если кто хотел, то старался, скрыть это от Михаила Власова.
II
Был у Михаила Власова сын Павел.
Когда Павлу Михайловичу исполнился год и его отняли от груди, отец почувствовал к нему нежное родительское чувство и пожелал оттаскать сына за волосы.
Но Павел подполз к дверям, взял в руки стоявший там тяжелый молот и кротко сказал:
— Нетлонь!..
— Чего? — спросил отец, надвигаясь на сына, как броненосец на миноноску.
— Не дамся! — сказал Павел Михайлович, сверкнув глазками и голым животиком, выглянувшим из распашонки.
Отец усмехнулся и сказал:
— Ладно!
Потом вздохнул и добавил:
— Эх ты, сволочь!..
— От такого слышу! — хотел сказать Павел Михайлович. Но сдержался из уважения к родителю.
В тот же день Власов сказал жене:
— Больше денег давать не буду. Пусть Пашка тебя прокормит.
Жена хотела что-то сказать, но Михаил сердито прервал ее:
— Молчи, сволочь! Ты кормила его год. Теперь пусть тебя кормит… Не маленький он, чай, тринадцатый месяц пошел…
Он ударил кулаком по столу, потом по лицу жены. Стол затрещал. Жена заплакала.