Звезда заводской многотиражки 4 (СИ)

Молчаливая девушка поставила передо мной изящную чайную пару — синий фарфор с золотыми искрами. Чашка на тонкой ножке, как рюмка для чая... Наверное, понимай я больше в чае, по-другому бы относился к чайной посуде. Вполне возможно, что чай, налитый в правильный фарфор, раскрывается нотками недоступного простым смертным вкуса... Я усмехнулся своим мыслям, и тут обратил внимание, что Анатолий начал корчить гримасы и делать мне всякие знаки. Ага. Значит, время вежливых разговоров закончено, из-за стола можно подняться и поговорить, наконец о том, зачем меня сюда позвали. А то я за всем этим великосветским приемом даже начал подзабывать, что я не просто так сюда пришел. Что какое-то дело ко мне у отца Веника. И вряд ли оно связано с его безалаберностью и нежеланием идти по стопам родителей. Ну то есть, его это тоже волнует, конечно, но говорить он явно про что-то другое хочет.
Все поднялись из-за стола почти одновременно. Екатерина Семеновна повлекла Дашу к книжному шкафу, чтобы показать ей какой-то альбом с репродукциями. Веник направился к проигрывателю и принялся копаться в ящике с пластинками. Анатолий потащил меня в сторону кухни.
— Только форточку откройте, Толя! — напутствовала нас Екатерина Семеновна.
— Она не любит, когда накурено, — объяснил отец Веника. — Но когда у нас гости, разрешает курить на кухне. Закуришь?
— Нет, спасибо, — вежливо отказался я, посмотрев на раскрытый портсигар. Даже без усилий это сделал. Оказывается, радость от обладания чистыми легкими — это отдельное удовольствие. Впрочем, еще немного работы на заводе, и станет все равно, курю я или нет...
— Иван, у меня к вам деликатный разговор, — вполголоса проговорил Анатолий. — Это мне Гриша посоветовал к вам обратиться.
«Гриша? — нахмурился я. — Ах да. Тот рыжебородый здоровяк, с которым мы где-то в Москве пересекались»...
  
Глава четырнадцатая. Про умение подгребать под себя
 
— Гриша рекомендовал вас с самой лучшей стороны, — сказал Анатолий, глубоко затянулся сигаретным дымом и закашлялся. Руки его слегка подрагивали. Нервничает, похоже. — Я понимаю, что ваши связи все больше в Москве, но может быть здесь, в Новокиневске это тоже можно устроить?
— Все возможно, — уклончиво ответил я. О чем, черт возьми, он говорит? Чем таким я в Москве занимался интересным, что серьезный художник с именем, связями и загранкомандировками шепотом пытается о чем-то договориться?
— Мне так неловко, — сказал Анатолий и бросил тревожный взгляд на плотно прикрытую дверь кухни. — Никогда не думал, что мне может понадобиться подобное, и вот... В общем, у меня есть одна ученица... Очень хорошая и прилежная девочка. И ей... Как бы это сказать... Она... В общем...
Он замолчал и снова нервно затянулся.
Девочка. Ученица. На впалых аристократичных щеках художника появились красные пятна.
Ага. Кажется, я начал понимать, чего он от меня добивается. Врач. Хорошей девочке нужно конфиденциальное рандеву с врачом. Возможно, такое же, как недавно Даше. Или похожее.
Хм. Даже странно, что у него самого нет таких связей. Или он сам не обратился, например, к тому же Феликсу... Впрочем, близкие друзья и деликатные дела — штука не всегда хорошо совместимая.
— Боюсь, что я... — я уже даже состроил гримасу сожаления, чтобы отказаться, но в голове внезапно мелькнуло: «Какого черта?! Интересная же тема!» Так что выражение лица я сменил и продолжил совсем в другом тоне. — Вы правы, большая часть связей у меня в Москве. Но я могу попробовать кое-что сделать... Насколько срочное дело?
— Очень! — взволнованно выдохнул он. — Я бы сказал... В течение недели возможно? А лучше три дня.
— Я пока ничего не обещаю, — серьезно сказал я. — Не думал, что мне здесь снова придется этим заниматься... Но очень постараюсь вам помочь.
— Ох, вы меня очень выручите! — Анатолий снова затянулся, но сигарета дотлела уже до фильтра. Он чертыхнулся, торопливо затушил мерзко завонявший окурок в граненой хрустальной пепельнице и снова посмотрел на меня. — Сколько?
 
— Пока рано об этом говорить, — я покачал головой.
Мы вернулись за стол. Анатолий сходу принялся рассказывать анекдот про русского и американца, Даша посмотрела на меня вопросительно, видимо, лицо у меня было слишком задумчивое. А я был... Да блин, я был чертовски рад! Меня, если честно, довольно сильно напрягало мое незнание о том, чем я занимался в Москве во время Олимпиады. Расплывчатое «волонтер» никак не объясняло все эти шифрованные записи, непонятное бегство и прочие странности. Если честно, я здорово опасался, что занимался какой-то дрянью, вроде толкания наркоты. Впрочем, даже фарцовка всякими зарубежными шмотками меня несколько... смущала. Хотя черт знает, почему. Самого меня, значит, не смущает бегать к Алле за импортными презервативами. Но почему-то я здорово расстроился бы, узнай я про себя, что занимался продажей-перепродажей всякого импортного барахла. Впрочем, этот странный ребус в своей голове я, кажется, даже сумел распутать. Здесь в СССР я снова почувствовал себя счастливым. Мозгом я отлично понимал все перекосы Союза, его недостатки и недочеты, но, черт возьми, как же мне здесь было хорошо! В отличие от живущих здесь и сейчас, у меня была возможность сравнить и прочувствовать, что радость — она вовсе не в товарном изобилии. А в чем-то другом. Чем-то, что я не мог для себя внятно сформулировать. И здесь оно витало в воздухе, а в России грядущего пропало.
И это мое странное отношение к фарцовке было как раз в области весьма иррациональных чувств. Как будто в моей голове сидел склочный старик, который зло рычал: «Посмотрите, какую страну вы променяли на сраные нашивки на жопе».
Я фыркнул, чтобы не рассмеяться собственным мыслям, но за столом в этот момент все засмеялись, так что я мог и не стараться.
Да, мне было радостно. Как будто камень с души упал, натурально. Иван Мельников в гостинице «Космос», а может и не только там, занимался улаживанием деликатных дел, связанных с медициной. Даже не нужно быть великого ума, чтобы понять, что это за деликатные дела такие. Нежелательные беременности и венерические болезни.
И брал за это деньги, что тоже, конечно, нифига не по-советски, но вот тут проблем с совестью у меня не было.
Понятное дело, я много думал о том, что на самом деле разрушило Советский Союз. И тогда, в своем времени, а тем более, здесь и сейчас. Но меня интересовали не только и не столько проблемы большой политики и экономики, сколько то, что подействовало снизу. Разъело и уничтожило СССР у людей в головах. И единственный вывод, к которому я пришел безо всяких «но» и «если» — Советский Союз уничтожил стыд. Токсичная отрава, которая заставляла красивых девушек сутулить плечи, скрывая дерзко торчащую грудь. Сжиматься в панике, только бы не признать, что они получают удовольствие от секса. Потому что каждый врач, каждая бабка на скамейке, каждый партработник или комсорг считали своим долгом начать стыдить даже за минимальное проявление вольности в этом вопросе.
Черт, у меня даже кулаки сжимаются каждый раз, когда я об этом думаю! Сразу же вспоминаю Анну, которую вдолбленный обществом стыд как будто стягивал невидимыми ремнями и не позволял расслабиться.
С Дашей мне повезло, да... Но какой ужас у нее вызвала необходимость сходить к гинекологу при этом! В общем, молодец, Иван Мельников. Не разочаровал. Занимался именно той противозаконной деятельностью, в которую я и сам бы вписался с удовольствием. И даже на баррикады бы полез, наверное.
Я тряхнул головой, чтобы перестать уже размышлять и рефлексировать. Посмотрел на развеселившегося Анатолия, который рассказывал замечательную историю, как они в Будапеште сбегали из гостиницы через окно. Потом перевел взгляд на его головокружительно красивую супругу. Ну да. «Хорошая девочка». Ай-яй-яй, товарищ художник! Я засмеялся вместе со всеми, но не над тем, как Анатолий с товарищем пытались объясниться с иностранным продавцом. А скорее над всем вот этим в целом.