Звезда заводской многотиражки 4 (СИ)
— Хорошо отдохнул? — холодно спросил меня ЭсЭс, как только я вошел утром в редакцию. — Сил набрался?
— Доброе утро, Сергей Семенович, — широко улыбнулся я. — Спасибо, отдохнул отлично. Справку в отдел кадров уже занес.
— Вот ваш список заданий на эту неделю, — сказал он, подвинув к краю стола листочек с напечатанным на машинке списком. — Потрудитесь ознакомиться и поставить подпись. Эдуард, вы сделали пометку в журнале учета рабочего времени?
— Да, Сергей Семенович, — отозвался со своего места Эдик.
Черт, каждый раз, когда кто-то из знакомых разительно меняет внешность, я стараюсь поменьше на этого человека смотреть. Как-то привык я к Эдику в ярких рубашках и с патлами. И этого нового Эдика, с полубоксом и в сером костюме воспринимать отказывался. А если в его сторону не смотреть, а только слушать его голос, можно и дальше думать, что он остался таким же, как раньше.
Я сел на свое место и пробежался глазами по списку. Ну да, конечно. Решение съезда партии, наказы рабочим, фельетон о соблюдении правил техники безопасности на рабочем месте. И рядом с каждым пунктом — инициалы.
— А где моя рубрика? — спросил я.
— Ах да... — змеиный взгляд ЭсЭса уставился на меня. — Следующий номер целиком и полностью посвящен дисциплине и порядку. А в дальнейшем... Я осведомился о вашем деле. Не сказал бы, что парторг от нее в восторге. Так что мы еще посмотрим...
Я набрал в грудь воздуха, чтобы возразить. Но выдохнул.
Так. Он сволочь, это понятно. Очень хочется как-то вывести его из равновесия, заставить орать, брызгать слюной и все такое. Но нужно мне совсем не это. Нужно, чтобы этого урода выперли из газеты по какой-нибудь причине. По любой. Так что никаких пререканий.
С невозмутимым видом я поднялся и снял с полки толстую подшивку «Новокиневского шинника» за прошлый год. Открыл на середине, вытянул из пачки лист писчей бумаги и с деловитым видом склонился над всем этим добром.
Открылась дверь, вошла Даша.
— Доброе утро, — тусклым голосом сказала она. Сняла пальто, убрала его в шкаф. И, опустив глаза, прокралась на свое место. Мы пришли сегодня вместе, ночевала-то она у меня. Но от проходной разошлись в разные стороны. Я в отдел кадров, отдать свои бумаги на отгул, а она забежала в бухгалтерию, поболтать перед началом рабочего дня. Благо, время было еще.
Даша выглядела бледной, и лицо ее было похоже на маску из-за толстого слоя тонального крема. Но кроме него из косметики ничего не было. Сегодня ей тоже предстояло провести день, не выходя из редакции. Потому как вид ее все еще неподобающ для общения.
Я вздохнул и снова склонился над листочком.
Значит так... Пишем докладную записку... А, нет. Лучше объяснительную. Я, Иван Мельников, приношу свои извинения директору завода, профкому, парткому и киноакадемии... Что там дальше? Рубрика, посвященная семейному благополучию работников, не вышла в этом номере, потому что наш новый главный редактор — тупой урод. Нет, так писать, конечно же, нельзя.
Счел более необходимым заострить внимание на соблюдении трудовой дисциплины. И поскольку я всегда соблюдаю субординацию...
Так.
Пожалуй, надо еще кое-что сделать...
Я посмотрел на список своих заданий. С ними можно было особенно не спешить, я это все левой задней пяткой напишу за пару часов максимум. Даже если буду пьяный и связанный.
Но надо как-то улучить момент, чтобы пообщаться с Нонной, например. И в отделе кадров пожаловаться, что рубрику с письмами и советами собрались закрывать. Я бросил взгляд на Дашу, потом на ЭсЭса. Даша что-то старательно писала. Сосредоточенно. Судя по выражению ее лица, это был не дайджест «по следам заводских партсобраний прошлых лет»...
День тянулся жутко медленно. ЭсЭс сидел на своем стуле, как приколоченный, никаких разговоров при нем вести не хотелось, стрелки часов будто застыли на одном месте. К обеду я выполнил все задания из списка, но класть их на стол редактору не спешил. Просто сидел и рисовал в блокноте разные ножики. С шипами, узорами и прочими декоративными элементами. Наслаждался, можно сказать, своим художественным даром. И с тоской думал о том, как легко, оказывается, превратить рабочее место мечты в каторгу. Потому что безделье меня утомляло ничуть не меньше, чем активная деятельность, а где-то даже больше.
Перед самым обедом в редакцию пришла Галя. Я встрепенулся, было, думал, что она ко мне. Но она бодро так, строевым шагом практически, прошагала мимо моего стола и встала по стойке смирно перед ЭсЭсом.
— Вот, я тут составила список, который вы просили, — сообщила она и положила на ним перед стол лист бумаги. — И спасибо за ваши рекомендации по мероприятиям, мы обсудили их с ребятами и будем в ближайшее время претворять в жизнь.
— Я рад, что мы нашли общий язык, Галина, — ЭсЭс сказал это с выражением лица питона, только что заглотившего вкусную свежемороженую мышь. — Надеюсь и в дальнейшем на ваше сотрудничество.
— Конечно, Сергей Семегович! — радостно ответила она. Ее рука дернулась, как будто она пыталась вскинуть ее в пионерском салюте.
Она вышла из редакции, на меня даже не взглянув. Я проводил ее задумчивым взглядом и почувствовал укол досады. Вот же черт, стоило чуть-чуть упустить из виду свою комсомольскую активность... Зато Гале, похоже, наш новый редактор пришелся по душе. Можно приносить рапорты и получать за это сахарок. Не то, что с Антониной Иосифовной, ироничной и как будто не от мира сего.
Я заметил, что пальцы правой руки сжались в кулак. Злюсь. Лочгично. Надо возвращать утраченные позиции, а для этого требуется некоторая свобода передвижений. Которой у меня сейчас по техническим причинам нет... Хотя...
Я снова потянул из пачки лист писчей бумаги. Говорить я не могу, зато могу писать. А значит...
Я вернул на место подшивку прошлогодней газеты и взял оттуда том за семьдесят седьмой. Случайным образом. Нужны были примеры. Примеры задорных и звонких заводских комсомольских мероприятий, про которые газета писала раньше.
Не знаю уж, как это работает, но почему-то по подшивкам старой прессы всегда создается впечатление, что раньше все было веселее, активнее и круче. Трава зеленее, небо голубее, активисты активнее... Так что сейчас надо включить весь свой креатив и сочинить злободневное и актуальное мероприятие, проект которого и внести на рассмотрение заседания комитета комсомола...
— Иван, ты обедать идешь? — голос Даши над моим плечом вырвал меня из изучения разнообразных «судов над прогульщиками», «международных прений» и «битв за выполнение плана». Я вернулся в реальность и осмотрелся. Надо же, я пропустил момент, когда ЭсЭс встал и вышел. В редакции остались только мы трое.
— Эдик, я все хотел тебя спросить... — я захлопнул подшивку. От старых страниц газеты в солнечном луче разлетелись невесомые пылинки. — Как он тебя убедил постричься?
— Сказал, что уволит, если я этого не сделаю, — буркнул Эдик и насупился. — Дарье проще, уволят отсюда — уйдет в «Молодежку». А меня не возьмут, потому что...
— Ничего себе, проще! — возмутилась Даша.
— Извини, — грустно сказал Эдик.
— Да ладно... — Даша вздохнула. — Если так и дальше пойдет, я сама через неделю захочу уволиться.
— А почему тебя не возьмут м «Молодежку»? — спросил я.
— Нипочму, — огрызнулся Эдик. Ясно. Дальше можно не расспрашивать. Где-то накосорезил наш Эдичка, судя по лицу, дело явно на личном конфликте замешано.
— Ладно, вы пока идите в столовку, я забегу в бухгалтерию и вас догоню, — сказал я и хлопнул Эдика по плечу. Все еще стараясь смотреть в сторону, чтобы не видеть его стриженую голову и костюм.
Антонина Иосифовна сидела за самым дальним столиком. Перед ней лежала развернутая газета, стояла чашка с недопитым чаем и блюдце с надкусанной «корзиночкой». Выглядела она не очень хорошо. Под глазами — темные тени, будто она или мало спала, или много плакала, а скорее всего и то, и другое.