Плацдарм (СИ)

— Давайте, — с облегчением согласился Хромов — это дело ему было знакомо, — пойдемте в мой штаб, там есть все нужные карты…
После разговора со Стоуном профессор Громов вернулся в свою комнату, и весь следующий час потратил на записку с кратким описанием прогресса в области создания коридора в параллельный мир. Громов привел конкретные расчеты, доказывающие возможность переброски в короткие сроки больших воинских формирований с тяжелой бронетехникой. В заключение профессор предлагал пересмотреть план с подрывом атомной бомбы в центре Берлина в пользу проведения союзнической операции с использованием обычных вооружений.
Закончив записку, Громов запечатал ее в конверт и написал на нем «Джеку Стоуну лично в руки». Потом поднялся и оглядел свою комнату. Ему предстояло новое дело, весьма непростое, и, если задуманное удастся, больше профессор в нее не вернется.
Громов мысленно вздохнул — задуманное им, неизбежно повлечет неприятности для Стоуна, с которым у него наладились отличные профессиональные, и даже отчасти дружеские отношения. Но делать нечего — на счету каждый час, а если действовать по официальным каналам, время будет упущено. Когда Стоун все узнает, то поймет — другого выхода не было.
Профессор покинул свою комнату, и, заперев ее, направился к выходу из огороженной вокруг Рейхстага территории. В комнате Стоуна под номером 13 было темно. Стоял уже поздний вечер, и постепенно смеркалось, но фонари по периметру ограждения еще не включили. Больше всего профессор сейчас опасался случайной встречи со Стоуном, и, направляюсь к КПП он прислушивался — не раздастся ли поблизости зычный голос Джека? Но, видимо, доктор был где-то в другом месте.
На КПП Громов предъявил пропуск. Профессору позволили выйти — в последние дни эксперименты в парке Большой Тиргартен проводились ночью, так что подготовка к очередному эксперименту в качестве причины для выхода за периметр не вызвала подозрений.
Однако в парк профессор совершенно не собирался идти. Он держал путь в советскую комендатуру Берлина. Конечно, лучше было бы добраться до штаба группы советских войск в Германии, но она располагалась в Потсдаме, и Громов не был уверен, что сможет добраться до нее прежде, чем его арестуют.
Профессор шел по улицам разрушенного города, стараясь ничем не выделяться среди жителей Берлина, спешащих по своим делам. Скоро должен был наступить комендантский час. Впереди показался пеший патруль — двое рядовых и сержант, все с оружием наизготовку. Видно было, что ребята опытные — хотя и разговаривали друг с другом, но бдительности не теряли. У Громова мелькнула мысль — может, проще обратиться к ним, они доставят куда надо? Недолго поколебавшись, профессор отверг эту мысль — вряд ли его послушают, скорее всего задержат для разбирательства. Да, в конце концов все выяснится, но драгоценное время будет упущено.
Громов увидел указатель «Bezirkskommandantur. Районная комендатура» и указатель — совсем рядом. Однако профессор решил двигаться к центральной — там был штаб генерала генерал-полковника Берзарина.
До войны профессор несколько раз был в довоенном Берлине, и неплохо его знал. Конечно, за годы войны город сильно изменился. Громову надо было добраться в район узловой станции электрички Lichtenberg. К счастью, вскоре у него появился отличный ориентир — железнодорожные пути. Стараясь не терять их из вида, Громов двигался в нужном направлении. Комендантский час приближался, так что надо было поторапливаться.
Наконец, после сорокаминутного путешествия быстрым шагом профессор увидел трехэтажное здание красного кирпича с вывеской над входом «Zentrale Kommandantur. Центральная комендатура». Профессору повезло — он успел дойти за пару минут до наступления комендантского часа. Несмотря на приближающуюся ночь, внутри комендатуры было много народу — по существу, в первые месяцы советские военные заменили собой все органы местной власти, так что им приходилось решать самые разные вопросы, зачастую не имеющие никакого отношения к военной сфере.
 
Громов предъявил дежурному документ, удостоверяющий его принадлежность к совместной советско-американской миссии по изучению достижений немецких ученых, и заявил, что ему надо срочно связаться с Москвой, с центральным аппаратом НКВД. Произнесенная профессором аббревиатура и его внешность ученого произвели должное впечатление, так что дежурный любезно сообщил, что нужно обратиться в канцелярию, располагавшейся на третьем этаже. В канцелярии профессор снова показал свое удостоверение, которое в этот раз изучили более внимательно. Майор, вернув его Громову, осведомился, каков характер сообщения и не может ли оно подождать до утра. Профессор рискнув повысить ставки, заявил, что по заведенному с некоторых пор в народном комиссариате внутренних дел обыкновению, работа там затягивается до позднего вечера, а дело срочное. Я уверен, нажимал Громов, что генерал Синицын все еще на рабочем месте. На самом деле никакой уверенности у профессора не было, он рассчитывал на удачу.
Майор, велев подождать, ушел — видимо, посовещаться на предмет того, кто такой генерал Синицын. Видимо, ему объяснили. Вернувшись, майор пригласил Громова в кабинет и указал на черный телефон.
— У вас десять минут, — сказал он, — и я буду присутствовать при разговоре. Таково мое условие.
Профессор кивнул. Он набрал номер, который выучил наизусть, и стал ждать. После четвертого гудка трубку подняли.
— Синицын.
— Это профессор Громов. — Он сделал паузу: вспомнит ли?
— Слушаю. — Значит, вспомнил.
— Штирнера надо остановить, — сказал Громов, — и как можно быстрее. Нам больше не нужны его услуги, потому что я знаю, как сделать установку.
На том конце трубки воцарилось молчание.
— Вы уверены? — спросил генерал.
— Уверен, — ответил Громов.
— Где вы сейчас?
Профессор ответил.
— Оставайтесь там, за вами приедут, — распорядился генерал и положил трубку.
.
  
Глава 24. ОТКРЫВАЯ КАРТЫ
 
Сашу спасло только то, что в эту ночь он спал очень плохо — назревающие события тревожили, в голове вертелись мысли о завтрашнем дне, о том, как поведет себя Штирнер, и как надо с ним обращаться. И, конечно, о человеке за дощатой стеной, в чьих руках завтра будут их жизни.
Была уже глубокая ночь, когда Саша услышал шаги снаружи — кто-то пробирался к дому со стороны улицы. Человек шел крадучись, явно не желая быть обнаруженным. Свет уличного фонаря, стоявшего метрах в пятидесяти от дома, косо падал на пол комнаты, и Саша заметил, как в тусклом свете на секунду показалась тень. Стараясь не скрипеть, он тихонько поднялся с постели и подошел к окну, став у стены сбоку от окна. На минуту воцарилась напряженная тишина, а затем послышался еще один осторожный шаг — если бы Саша не ждал его, то не услышал бы. Он затаил дыхание. На световом пятне на полу появился темный силуэт — человек встал возле окна снаружи. Незнакомец смотрел в темноту комнаты, стараясь что-то или кого-то в ней разглядеть. Саша решил чуть сдвинуться ближе к окну, чтобы сбоку, из темноты, взглянуть на человека, но половица под его ногой предательски скрипнула. Незнакомец тут же повернулся на звук и немного отошел от окна, чтобы посмотреть наискосок, кто там — и тут Саша встретился с ним взглядом, и они оба мгновенно узнали друг друга — снаружи стоял Штирнер, и в руках у него был пистолет.
Саша бросился на пол и мгновением позже раздался выстрел. Сверху на Сашу посыпалось битое стекло. Полезет ли немец внутрь? Ответ тут же стал ясен — Штирнер ухватился за оконную раму. Послышалось сдавленное ругательство — немец порезался о стекло. Саша поднялся как раз в тот момент, когда Штирнер уже наполовину залез в окно, подтянувшись на руках, еще секунда — и он сможет выстрелить. Немец, увидев противника, уже поднимал пистолет, когда Саша без замаха нанес удар в подбородок — этому в разведшколе его не учили, действие подсказал инстинкт. Пистолет дернулся, и выстрел прошел мимо. За окном уже слышались тревожные голоса, к дому бежали солдаты из боевого охранения тридцатьчетверок, стоявших недалеко на обочине улицы. Саша ударил Штирнера еще раз, уже в грудь. Немец, выронив пистолет, упал за окно. Послышалось ругательство, сменившееся стоном. Саша, взяв пистолет, выглянул в окно — Штирнер, держась за сломанную руку, с трудом поднялся с земли и оглянулся. Бежать было некуда — его окружали со всех сторон.