Клетка (СИ)

— Вижу, что тебе уже лучше, — комментирует Александр и всё же отстегивает ремень. — Думаю, удержишься и так.
Мамба открывает водительскую дверь и садится за руль, заводя мотор. Я помалкиваю, глядя в окно, пока он выруливает со стоянки клиники и дальше на МКАД. Лишь спустя пять минут ловлю его взгляд в зеркале заднего вида. Чуть улыбаюсь и снова поворачиваюсь к окну. С тех пор он ни разу не прикоснулся ко мне как к женщине, которую желают. Словно то, что случилось неделю назад, было умопомрачением для него или галюцинацией для меня после всего пережитого.
— Твоего отчима повязали в пяти километрах от места, где я забрал тебя, — внезапно произносит мужчина. — Он, конечно, будет отрицать своё присутствие в том притоне, но именно поэтому сейчас очень важно, чтобы Прокофьев не знал, где ты живешь.
— И что это значит?
— Я разговаривал с одним знакомым, у него дом под Королевом, туда и отвезу тебя на время, пока этого козла не посадят далеко и надолго.
— Не уверена, что это хорошая идея.
— У тебя нет выбора: до тех пор, пока судья не вынесет приговор, оставаться в твоей квартире опасно. И ещё: я сменил тебе сотовый и оформил новую сим-карту, — Саша протягивает смартфон назад, и я забираю его. — Этот номер знаю только я и Леницкая, потому что она настояла. Желательно, чтобы больше никто не узнал.
— Да кому мне звонить? — пожимаю плечами и тут же морщусь, когда повязка сдвигается на пару миллиметров.
— Я предупреждаю на всякий случай. Послушай, Вася, то, что случилось там, касается не только тебя. ФСБ уже давно разрабатывали эту банду, которая торгует на черном рынке органами людей. Большинство из них повязали, но остальные не оставят тебя в покое, потому что ты являешься живым свидетелем того, что там было. Поэтому, прошу, оставь свой скепсис и подумай сама. Твой отчим будет всё отрицать, а единственный человек в мире, который может связать его с преступлениями, — это ты.
— Ты серьёзно хочешь, чтобы я пошла в прокуратуру и рассказала, что из меня сделали героиновую проститутку-малолетку?
“Почему все мужики не думают дальше своего носа?” — ощущаю какое-то глухое разочарование от понимания, что и Мамба такой же, как остальные.
— Я не это имел ввиду, — тут же поправляется Александр.
— А что?
— Хватит и того, что он продал тебя в рабство, а после чуть не пустил на органы.
— Если спросят про рабство, узнают про “Антрацит”, а значит, и про всё остальное.
— Но это не доказывает, чем именно ты там занималась.
— Они всё записывали на камеры, Саша, — прикрываю глаза, устав спорить. — И стоит ментам только оказаться там, как все доказательства предстанут их глазам.
— Ты думаешь, что люди, которые платили такие бабки за присутствие в том месте, позволят держать на себя компромат?
— А ты думаешь, им всё рассказывают? — вздыхаю, вновь открывая глаза. — Это то же самое, что в клубе. СБ установили камеры во всех залах и випах, просто они не висят, как уличные, а прячутся в светильниках, зеркалах и даже шурупах, что держат стекла в душевых кабинках.
— Не может быть, — вижу в зеркале, как его глаза расширяются.
— Что? Ты позволил себе лишнее с Анжеликой? — слова вырываются неосознанно, и забрать их я уже не могу. Улыбка Ворошилова — словно укол в самое сердце.
— Может быть, — он не продолжает эту тему, за что я в какой-то степени благодарна, а меняет, переключая внимание на моё недовольное лицо. — Как ты?
— Болит, но уже не так, как было в начале.
— Хорошо, и мы почти приехали. Но тут слишком неровная дорога, поэтому потерпи немного, — и не успевает мужчина договорить, как машину встряхивает, и чем медленнее Саша едет, тем больше внедорожник качает на колее и ямах. Но в конце концов моим охам и болезненному мычанию приходит финал: автомобиль останавливается возле высокого деревянного забора. Мамба выходит, чтобы открыть ворота, а после возвращается и заезжает под навес. Мне же открывается вид на дом. Точнее, особняк.
— Ничего себе у тебя знакомые? — невольно вырывается у меня вопрос.
 
— Нравится? — в его глазах вопрос, но мне непонятно, что мужчина хочет услышать в ответ.
— Я бы тоже хотела жить в таком доме, и чтобы никого на полкилометра вокруг. Это, наверное, настигает всех, кто на работе окружен большим количеством людей.
— Наверное, — он пожимает плечами, а после выходит из “Тойоты” и помогает мне.
Двигаюсь ещё с трудом, но зато самостоятельно. Выбравшись из салона, осматриваюсь более внимательно. Замечаю открытую веранду, на которой стоят два кресла и плетеный стол. И это в зимнюю пору. Сам дом двухэтажный и с пристроенной мансардой, двор такой большой, что даже машина под навесом совершенно не стесняет пространство вокруг.
— Так тихо вокруг, — наконец, я осознаю, что в этом месте не слышно привычных звуков города. Нигде не воет сирена скорой помощи или ГАИ, не проносятся и не сигналят машины в пробках, так, что не слышишь самого себя. А здесь лишь тишина, которая только теперь оглушает.
— Город далеко, — придерживает дверь Саша, пропуская меня в дом. А я даже не увидела, как он открыл её. Прохожу в тепло помещения, согревая ладони, потирая их друг об друга, и вздрагиваю, когда Александр накрывает мои руки своими. Поднимаю глаза на него, и в сумраке, что уже опустился на улицу, его зрачки кажутся черными.
Так странно. У нормальных людей сначала свидания и ухаживания, потом откровения и лишь затем — секс, а у нас же всё происходит с точностью до наоборот. Хотя я уже плохо помню тот первый раз, когда мы встретились, лишь ощущение, которого я никогда до этого не испытывала.
Мужчина делает шаг ко мне, а я не двигаюсь с места. Мамба отпускает мои руки и, погладив по плечам, обнимает за шею. Ещё шаг — и между нашими губами лишь два миллиметра воздуха. Кажется, ещё чуть-чуть, только один вздох — и наши губы встретятся, но я трушу, отступая от мужчины. В его взгляде — непонимание вместе с горечью, но Саша быстро берет себя в руки. Сделав вид, что ничего не было, он проходит вглубь дома и везде включает свет. Я следую за ним по пятам, чувствуя, что сердце моё не желает успокаиваться. Поцелуй, что был в больнице, отличался от привычных для меня — Александр словно дотронулся до того уголка души, куда я так давно никого не пускала. Поэтому и поддалась моменту, благодарная за свою жизнь, спасенную им уже в который раз. Но за эту неделю я четко осознаю, что это не просто благодарность. Точнее, даже больше, чем простая благодарность. До всего этого я сама себя обманывала, притворялась и уговаривала, что такие чувства не для меня. Что не могу я заводить нормальных отношений, хотя бы потому, что нормальный секс больше не для меня.
“Эх, Саша, почему же ты не встретился мне намного, намного раньше… — провожаю мужчину, поднимающегося по лестнице на второй этаж, взглядом. — Зачем тебе нужна сломанная кукла?”
Но даже зная ответ, я уже давно перестала владеть своими чувствами. Возврата к прошлому нет с того самого момента, как мы встретились глазами в клубе. Минуты через две Ворошилов спускается, хмурясь, и это заставляет меня нервничать.
— Что-то случилось?
— Нет, — он садится на диван в кухне. — Просто выключенный свет меня напрягает. А здесь столько темных углов, что хоть сколько зажигай иллюминацию, они останутся.
— А мне нравится темнота, — подхожу ближе и включаю электрический чайник на столе. — Но такая, знаешь, добрая, как летом на реке, которая окутывает интимностью, а не пугает до чертиков, как безлюдная ночь на улице. Наверное, безлюдность меня пугает больше обычной темноты.
 
— А знаешь, тут в пяти минутах езды есть небольшой пляж на Клязьме. Хотя сейчас туда не проехать. Но летом тут очень классно.
— Часто приезжаешь в гости к знакомому? — меня посещает мысль, что это дом никакого не знакомого, уж слишком свободно Мамба ведет себя здесь.
— Да.
Коротко и без продолжения. Прячу улыбку и отворачиваюсь, чтобы заварить чай. Но не нахожу в холодильнике ничего, даже половины лимона. Закрываю дверцу, внезапно понимая, что на больничной еде я ужасно проголодалась. И особенно хочу чего-то, супервредного и калорийного.