Сферы влияния (СИ)

Отложив письма в сторону, Гермиона взяла в руки последнюю бумагу, оказавшуюся сложенной пополам чёрно-белой фотографией. На первой её половине (той, которая оказалась наверху) были запечатлены Рудольф Холмс — лет на десять моложе, чем сейчас — и совсем ещё молодой Грейвз. Рудольф обнимал Грейвза за плечи и почти довольно улыбался в камеру. С другой стороны оказались загнуты братья Холмс. Майкрофт узнавался легко: Гермиона видела его фото примерно того же периода, и отметила только непривычно мягкую улыбку на лице. А вот Шерлок был мало похож на себя: не высушенный скелет, обтянутый кожей, а вполне здоровый и полный жизни подросток с румянцем на щеках и с непослушными вихрами, которые ерошил старший брат. Сверху фотография была надорвана — словно кто-то хотел разорвать её по линии сгиба, но передумал. Сзади узким косым почерком Рудольфа была надпись: «На память о прекрасном летнем дне. Руди». Собственно, надпись, видимо, и была той причиной, по которой фото не стали рвать: она шла через всю фотографию и наверняка пострадала бы.
Кроме этих записок, в тайнике за кроватью было ещё несколько бумаг, пистолет и стопка фотографий — на всех был запечатлён Рудольф Холмс. Гермиона просмотрела их, отмечая, что досье теперь можно будет пополнить за счет её воспоминаний, и убрала обратно — фото не были компрометирующими и практически ни о чём не говорили, хотя косвенно и подтверждали предположение о том, что Грейвз так или иначе заинтересован в своём наставнике — иначе не стал бы хранить записки и фото. Значит, едва ли будет приветствовать его смещение.
Гермиона направила палочку на разложенные по полу листы, указала на тайник и произнесла:
— Пак.
Листы послушно разложились по местам, фото собрались в стопочку и заняли прежние места. Ещё один взмах палочкой — и отпечатки её пальцев исчезли, на их место вернулся едва различимый слой пыли.
Убедившись, что не оставила никаких следов, Гермиона закрыла дверцу, вернула работоспособность сигнализации и вышла из спальни. Ничего нового осмотр кабинета не дал — ей не нужны были оборонные планы или дипломатические проекты, а личных бумаг он там не хранил.
До конца дня Гермиона завершила осмотр дома и осторожно пошарилась в головах охранника, горничной и повара, перекусила пирожком с мясом, который предусмотрительно положила в сумку заранее, и несколько раз мысленно повторила, что будет делать дальше. А к девяти вечера домой вернулся хозяин.
От волнения на миг все планы вылетели из головы, и Гермиона бестолково заметалась, но наконец взяла себя в руки и спокойно зашла в спальню. Ей нужно было поймать его в максимально расслабленном состоянии, тогда удастся прочесть мысли без напряжения — и он сам не заметит вторжения.
Через два часа, очевидно, поужинав и завершив дела, он действительно поднялся в спальню, запер дверь на ключ, расстегнул пиджак и швырнул на пол, а потом бессильно упал спиной на кровать, раскинув руки. Гермиона направила на него палочку и мысленно произнесла: — Легиллименс!
Усилие с её стороны было совсем небольшим, поэтому Грейвз только потёр рукой глаза, не ощущая проникновения в сознание. А Гермиона окунулась в расплывчатый мир его мыслей и воспоминаний.
Примечание * полотна ван Дейка — Антонис ван Дейк — фламандский художник, долгое время бывший придворным живописцем сначала у короля Якова I, а позднее у короля Карла I. У него много замечательных работ, но больше всего он знаменит как мастер придворного портрета. В частности, его кисти принадлежат все самые знаменитые портреты Карла I.
  
Глава двенадцатая
 
Человеческий мозг — как неоднократно отмечали мастера легиллименции и авторы работ по ментальной магии, — не походил на книгу, он не был организован линейно, у мыслей не было начала и конца. Скорее, он напоминал город с сотнями запутанных улиц, тоннелями, домами, подвалами и мостами, и сориентироваться в нём было непросто. Мозг магглов читался легче — но только благодаря тому, что у них не было природной магической защиты. Попав в разум Грейвза, Гермиона привычно сделала серию глубоких вдохов и коротких выдохов, увеличивая концентрацию, и словно бы пошла по главной улице — вслед за теми мыслями, которые сейчас обдумывал сам Грейвз.
 
Его сегодняшний день был непростым: перед глазами Гермионы мелькали отчёты, звонящий мобильный телефон, расплывчатые строчки текста на экране компьютера, на границе восприятия слышалось жужжание какой-то техники и тонкий беспокойный голос. Но он недолго предавался воспоминаниям — почти сразу их сменили едва различимые образы. Чёрный шейный платок — шёлковый, заколотый золотой булавкой. Шея — со светлой кожей. Манжет рубашки. Запонки с рубинами. Стук металлического о деревянное. Грейвз дёрнулся — и Гермиона едва удержалась в его сознании. Он поднялся с постели, подошёл к шкафу и быстро переоделся, особое внимание уделив сочетаемости галстука и пиджака и ровности стрелок на брюках. Гермиона пыталась отвернуться — при мысли о том, что она подглядывает за человеком, её охватывало чувство стыда, — но это было невозможно: ей нужно было остаться в его сознании, поэтому ослаблять концентрацию было нельзя. Она была вынуждена вместе с Грейвзом осмыслить и оценить, насколько приятно прикосновение ткани рубашки к голому телу, вдохнуть аромат духов, уловить тянущее беспокойство, возникшее, когда он застегивал брючный ремень.
Одевшись и внимательно вглядевшись в зеркало, Грейвз счёл свой вид удовлетворительным и поспешно покинул комнату. Гермиона шмыгнула следом за ним сначала по лестнице вниз, потом — наружу через дверь, и, наконец, в машину.
Это было страшно — забираться на сидение, где на неё в любой момент могли наткнуться, — но упустить шанса было нельзя. Если она правильно уловила ход его мыслей, он собирался на встречу с Рудольфом, и на этой встрече можно было попробовать переменить ситуацию в их пользу.
Грейвз — целиком и полностью человек старшего Холмса и предан ему до мозга костей, но его преданность основана не на уважении и даже не на благодарности, а на любви. Сцепив зубы и надеясь не выдать своего присутствия, одновременно с этим не покидая сознания Грейвза, Гермиона напряжённо размышляла. Идея лежала на поверхности, буквально крутилась под носом.
Шофёр слишком резко затормозил на переходе, Грейвз прошипел сквозь зубы:
— Болван! — а Гермиона едва сдержала восклицание. Кажется, она только что поймала идею за хвост. И это, безусловно, была худшая идея на свете.
Если Грейвз поддерживает Холмса из любви — надо было разрушить эту любовь, вызвать в нём жажду мести. Но Гермиона приходила в ужас при мысли о том, что должна будет сделать это. Да, ей не нравилось даже думать о том, что мужчина может испытывать к мужчине романтическую привязанность, однако любовь, какой бы она ни была, всегда казалась Гермионе очень важной, ценной. Она не успела вполне ощутить угрызения совести — тихо качнувшись, машина остановилась на Мерилебоун-роад. Грейвз вышел на улицу, и Гермиона выскочила следом и, не обращая внимания на мелкий дождь, пошла за ним — к дверям роскошного ресторана. Швейцар чуть поклонился Грейвзу, впуская его внутрь, и едва не прищемил невидимой Гермионе плечо.
Это был ресторан того уровня, который Гермионе всегда казался недоступным. Даже имея достаточное количество денег, чтобы заплатить за ужин здесь, она едва ли осмелилась бы зайти внутрь: её пугали швейцары, богатая обстановка, бокалы из тонкого хрусталя и официанты во фраках.
Грейвз, напротив, чувствовал себя здесь очень комфортно — он, почти не останавливаясь, скинул на руки подлетевшему к нему мужчине тяжёлое и успевшее немного намокнуть пальто и сообщил: — Меня ожидает мистер Холмс.
 
Возможно, Гермионе показалось, но на лице мужчины — по-видимому, метрдотеля или администратора, — промелькнуло странное выражение, близкое к испугу, и он, споро передав пальто одному из официантов, жестом предложил Грейвзу следовать за ним — по широкой лестнице в небольшой уютный кабинет, отделанный красным деревом. За накрытым на две персоны столом уже сидел Рудольф Холмс.