Сферы влияния (СИ)

— Это было глупо, — тоже шёпотом ответила она, — мне никогда и ни с кем не было так хорошо, как сейчас.
Мерлин, она говорила правду. Никогда за всю свою жизнь она не испытывала ничего подобного. Даже когда…
Внутренний ментальный удар был сокрушительным, голова взорвалась болью такой силы, что Гермиона вскрикнула и едва не лишилась сознания. Окклюментный щит осыпался крошевом мыслеобразов, и её захлестнул поток воспоминаний, имя которым было «Рон».
Там, в воспоминаниях, он целовал её, обнимал, прижимался головой к её плечу, а здесь, в реальности, Драко Малфой придерживал её за спину и что-то говорил как будто обеспокоенным тоном.
— Глоток вина, и тебе станет лучше, — с трудом сумела она расслышать.
В воспоминаниях Рон был живым, настоящим, близким, а Малфой — далёким и омерзительным, но постепенно она выплывала в реальность.
Край бокала коснулся её губ, она машинально глотнула, и ей стало легче. Шум в ушах пропал, в сознании прояснилось, она выдохнула и пробормотала:
— Извини, не знаю, что произошло.
Драко выглядел обеспокоенным и предложил:
— Давай пройдёмся, тебе лучше подышать свежим воздухом.
Он рассчитался, и они вышли на улицу. Прохладный осенний воздух и правда подействовал, и к Гермионе вернулось прекрасное расположение духа. Она улыбнулась Драко и взяла его за руку, наслаждаясь прикосновением и близостью. Он покачал головой и спросил:
— Не окажешь мне честь быть гостьей в моем доме?
Как ни странно, Гермионе, хотя она и всем своим существом стремилась быть ближе к Драко, эта идея не понравилась: в ней было что-то ошибочное, ложное, даже порочное. Она нахмурилась, пытаясь разобраться, в чём дело — почему она не желает отправиться в дом к мужчине, которому целиком и полностью принадлежит её сердце?
Потому что Майкрофт Холмс этого не одобрил бы.
Она расхохоталась, понимая, что хохот слегка истерический, но не находя в себе сил сдержаться. «Грейнджер, что за бред?», — одёрнула она себя. Майкрофт Холмс не имел никакого влияния на ее решения и поступки ни в прошлом, ни, тем более, в настоящем.
Она обернулась и встретилась взглядом с чёрным глазом камеры, направленном прямо на неё. Она почти не сомневалась в том, что защитные чары ресторана всё ещё действуют, но нервно сглотнула — камера смотрела слишком пристально.
Рука Драко легла Гермионе на талию, его губы коснулись её щеки, и этот почти невинный поцелуй оказался решающим. Она выдохнула и первой нашла губами губы, он обхватил ее за плечи и ответил на поцелуй. Мир вокруг плыл и качался, в ушах звучала волшебная музыка.
Гермиона крепко зажмурилась, чтобы не упустить ни одной ноты этой симфонии. Она ни с кем не целовалась уже слишком давно, ощущения были забытыми, поэтому ещё более яркими. Губы Драко — влажные, горячие, — были сладкими на вкус, и каждое их прикосновение усиливало и без того едва выносимое желание.
Гермиона зарылась пальцами в его волосы, тут же запуталась в длинных прядях, стянутых шёлковой лентой, прижалась к нему всем телом — и оказалась втянута в воронку аппарации. Мир потемнел, лёгкие сдавило, а когда перемещение закончилось, они оба оказались в хорошо знакомом Гермионе месте — гостиной Малфой-менора.
  
Глава семнадцатая
 
Едва тяжесть аппарации спала, Гермиона выдохнула и ещё крепче прижалась к Драко, чувствуя, как его руки начинают движение по её телу, расстёгивают и отбрасывают в сторону мантию. Она неловко нащупала узел его шейного платка и попыталась распутать, но пальцы дрожали слишком сильно. Драко помог, развязал платок и скинул мантию, оставшись в брюках и белоснежной рубашке.
— Гермиона, — прошептал он, покрывая быстрыми влажными поцелуями её шею, и Гермиона задрожала — Мерлин, сколько времени она не думала ни о чём подобном, не думала о желании. Но теперь она чувствовала его, горела им. Имя Драко сорвалось с её губ неосознанно, в ответ на чувства, которые он пробуждал.
Когда платье упало к её ногам, Гермиона тихо охнула, но стыда не было. Рубашку Драко она развеяла магией и жадно прижалась к его обнажённой белоснежной коже, закрыла глаза, вдохнула в лёгкие его запах.
 
Не тот.
Запах был как фальшивая нота в звучащей в душе симфонии. У Драко был тяжёлый цветочный одеколон, совсем не похожий на тот, которым… Боли не было, но душу Гермионы как будто разорвало надвое, сознание расщепилось.
Она видела саму себя, жадно целующую Малфоя, выгибающуюся под его ласками. Они оба уже были практически без одежды, на Малфое оставались старомодные до истерического хохота панталоны по колено, а на ней самой — скромные трусики из маггловского магазина, едва ли более эротичные, чем панталоны.
Та Гермиона сходила с ума от желания и готова была отдаться проклятому хорьку прямо на полу в гостиной, но она, настоящая Гермиона Грейнджер, была к этому непричастна. Она не чувствовала ничего, похожего на желание — напротив, её сжигала едва контролируемая дикая ярость. Поздно было размышлять о том, что за зелье подлил ей Малфой, нужно было избавиться от наркотических грёз — потому что это будет непоправимо. От такой грязи не отмыться.
Малфой действовал активно и напористо, а Гермиона, точнее, её тело, охотно поддавалось ему. Настоящая Гермиона мысленно рявкнула: «Очнись, Грейнджер», — но, разумеется, не была услышана.
Ум Гермионы заработал с огромной скоростью — переживать она будет потом! — ища возможные выходы. Приворот — не «Конфундус» и не «Империус», его не сбросить просто усилием воли. Любое приворотное зелье действует, в первую очередь, на гормональном уровне, и только потом — на психологическом. Так что, как ни ужасно это признавать, в настоящий момент Гермиона Грейнджер считает Малфоя самым привлекательным человеком на земле. Химия, ничего больше.
Мордред!
Паника всё-таки подступала, хотя Гермиона гнала её прочь и пыталась не думать о том, что именно творит сейчас Малфой с ней и её телом, на котором уже не осталось ничего из одежды и которое явно было не против этого.
«Думай, Грейнджер», — велела она себе, но привычное заклинание не работало: мозг отказывался выдавать сколько-нибудь действенные способы выйти из ситуации, потому что их попросту не было. Приворот можно снять антидотом или же дождаться, пока его действие закончится — никак иначе.
Даже если сейчас ей кто-нибудь надаёт отрезвляющих пощёчин, она проклянёт доброхота чем-нибудь мерзким и продолжит плыть от внезапно нахлынувших чувств.
Эта мысль заставила Гермиону мысленно вздрогнуть: пусть пощёчины и не были выходом, если бы рядом появился кто-то, кто захочет помочь, проблема будет решена. Но из своего пограничного состояния она не могла не то, что Патронуса вызвать, даже слова сказать. Вдох-выдох. Дышать, не ощущая собственного тела, было странно, но помогало обрести хотя бы иллюзию контроля. Предположим, что сейчас предварительные ласки закончатся и перейдут в более решительные действия — что тогда? Гермиона подозревала, что тогда она при первой же возможности самым прозаичным образом прыгнет с моста в Темзу, чтобы не жить с воспоминаниями о произошедшем.
Она постаралась отрешиться от реальности, надеясь, что найдётся какой-нибудь выход, и отчаянно желая закрыть глаза. К сожалению, безвольная, накачанная зельем дурочка не собиралась выпускать из виду объект своего обожания.
Времени оставалось всё меньше. Возможно, кто-то видел, как она уходила? В ресторане было полно народу, в том числе и знакомых, и они… Подумали, что её свидание завершилось весьма удачно. Она жила вдали от прессы и светских сплетен, о её личной жизни никто ничего не знал, так что близость с Малфоем если и вызовет пересуды, то уж точно не насторожит.
 
Тогда, возможно…
Камера видеонаблюдения, направленная на них с Малфоем, заставила сердце Гермионы дрогнуть от бешеной, безумной надежды — если Майкрофт Холмс видит решительно всё, что происходит в Лондоне, может, он увидел и её исчезновение в компании Малфоя? В подсознании время текло медленнее, чем в реальности, и, по субъективным ощущениям, Гермиона радовалась этой мысли долгих две минуты, прежде чем с болью осознала, насколько надежда бесплодна. Холмс, конечно, знал обо всём в Лондоне, но едва ли он следил ежеминутно за её, Гермионы Грейнджер, перемещениями. И даже если предположить, что именно в этот вечер он решил поинтересоваться, что она делает и где находится, если предположить, что камеру не сбивали магглоотталкивающие чары, если принять множество «если» за правду, то это ничего не изменит. Если Майкрофт смотрел через камеру на то, как Гермиона выходила из «Визенгамота», то он увидел также её страстный поцелуй с Малфоем и прочитал по её лицу неподдельное желание скорее остаться с ним наедине. И не нужно было быть ясновидящей, чтобы угадать, какие чувства вызвала в нём эта сцена. В лучшем случае, ревность (правда, Гермиона не была уверена, что он способен ревновать), а в худшем — отвращение.