Заступа

– И вы не спужались.
– Не спужались, – с вызовом ответила бабка. – Решили по-людски напоследок пожить. Тяжко одним, у меня сил нет, и дедка болеет, ноги едва волокет. Иной раз в избе ни дров, ни воды, сидим в обнимку и смертушки ждем. А она все, проклятущая, не идет. Согрешили мы, Заступушка, и о том не жалеем.
– Люди гибнут в селе, – глухо сказал Бучила. Стариков было жаль. Сколько их таких по свету, одиноких и брошенных? Не должно так, против закона и людского, и божьего.
– Это не Аннушка, – ужаснулась бабка Матрена.
– Чего? – поперхнулся Рух. – Аннушка?
– Аннушка, – подтвердила старуха. – Мы раньше дочку хотели, чтобы в честь матушки дедковой Анной назвать, а рождались сыны. Так и не получилось. А теперь у нас Аннушка есть, красота ненаглядная.
– Пошли-ка со мной. – Рух указал на скотный двор, пропуская стариков вперед. Аннушка, епт. Нет, ну это надо, тварь лесную, душу проклятую, чудище ненасытное, Аннушкой обозвать. И куда только катится мир?
На этот раз снежную бабу он осмотрел самым тщательным образом. Сделано все было на совесть и по уму. Снеговик в сажень высотой, в охранном круге из пепла и могильной земли, с грубо намалеванным жутким лицом и куском лыка вместо волос.
– Добрый человек научил? – спросил Рух у пугливо жмущихся стариков.
– Он, – кивнула бабка.
– А жертву кто приносил?
– Какую жертву?
– Обыкновенную, человеческую, ведь из ничего не рождается ничего.
– Никакую жертвину мы не делали, – побожилась Матрена. – Чай не нехристи. Добрый человек сказал, как слепить и слово какое замолвить, и оставил скляночку малую, сверху на снегуру вылить велел.
– Скляночку, говоришь. – Рух присмотрелся к черному подтеку на башке снежной бабы. Наскреб ногтем потемневшего снега, принюхался и попробовал на язык. Определенно кровь, сладкая, отдающая железом, человеческая кровь. Плюс что-то еще, странный тревожащий привкус.
– Скляночка где? – Он выплюнул растаявшее кроваво-снежное месиво.
– Нету скляночки, – злорадно сообщила Матрена. – Добрый человек велел разбить и в реке утопить. Кузьма так и сделал. Да, старый?
Дед Кузьма делал вид, будто оглох, с интересом разглядывая висящую в углу, покрытую хлопьями инея паутину.
– Де-ед! – повысила голос старуха.
– Ай? – очнулся Кузьма. – Ты, матушка, не злобись, запамятовал я склянку разбить.
– Ирод, – ахнула бабка. – Я ж обещала!
– Если обещаешь, надо все делать самой, запомните, бабушка! – Рух затащил старика в избу и ласково попросил: – Давай скляночку, дед.
– Это я щас, это я мигом. – Дед засуетился, упал на карачки и нырнул куда-то под печь. Выпрямился, потрескивая суставами, и протянул на сухонькой дрожащей ладони пузыречек дымчатого стекла, закупоренный пробкой.
– Жалко выбрасывать, – повинился Кузьма и спрятался за Бучилу.
Ворвавшаяся следом Матрена дышала огнем.
– Так, села и ротик закрыла, – приказал Рух, спасая свое драгоценное время и несчастного деда Кузьму. Матрена неожиданно подчинилась, бессильно опустившись на лавку.
Рух посмотрел сквозь скляночку на лучину. На стекле были выдавлены незнакомые символы, колдовская тайнопись, скорее всего. Греческие буквы без системы и остроугольные руны, остальные знаки опознать не сумел. Судя по всему, какое-то сдерживающее заклятие. Голову посетила запоздалая мысль о пользе образования, а не водки и баб. Пробка – кусочек осины, обожженный до черноты, поддалась с легким хлопком. Бучила осторожно принюхался. Пахло болью и расколотыми костями. Да нет, не может этого быть. Внутри склянки содержалась кровь и живая человеческая душа. То, что с легкостью заменило необходимую жертву для ритуала призыва Снегурочки. Страшное, проклятое колдовство. Человека пытками доводят до исступления, а отлетевшую душу ловят в специальный сосуд. Какого хера тут вообще происходит?
– Аннушка не виновная, – простонала бабка Матрена. – Хорошая она у нас, добрая. Заступушка, не трогай ее…
– Тихо, – отрывисто приказал Рух. В избе ощутимо похолодало, из щелей двери, ведущей на двор, сочились струйки морозного пара, рассохшиеся доски покрыла искрящая вязь. Неужели явилась? Бучила толкнул дверь и шагнул в леденящую темноту. Снегурочка застыла возле стены, неясная тень на фоне темного сруба – невысокая девка, лет около двадцати, в вышитой белой рубахе. Полупрозрачная ткань туго обтягивала бедра и маленькую острую грудь с набухшими от холода, крупными сосками. Длинные белые волосы струились вдоль плеч. Блестящие голубые глаза смотрели внимательно. Рух на мгновение забыл, зачем шел. Девка была красива дикой, ослепляющей красотой. Словно морозный январский закат: обжигающий, зловещий и яростно ледяной. Из-за таких женщин королевства рассыпаются в прах и без раздумий предают самое дорогое.
 
– Анна? – спросил Рух, вдруг поняв, что стоит открыв рот.
– Анна. – Снегурка словно попробовала слово на вкус, голос звучал тихо и мелодично, напоминая перезвон крохотных ледяных бубенцов. – Так меня кличут матушка с батюшкой. – Она очаровательно наморщила лоб. – Когда-то давно у меня было другое имя, а какое, не помню. – Снегурочка звонко рассмеялась, словно хрустальные бусы рассыпала.
– А я Рух, – представился Бучила.
– Упырь? – Анна потянула воздух остреньким носиком.
– Вурдалак. Упырь как-то не очень благородно звучит. – Рух вдруг почувствовал, как затуманилась голова, а ноги сами делают шаг. Стряхнул чары и сурово сказал. – Ты это брось. На меня твои штучки не действуют.
– Скопец? – Снегурочка удивленно выгнула тонкую бровь.
– Я б тебе показал скопца, да кочерыжку боюсь отморозить.
– Тогда зачем ищешь меня, вурдалак?
– Я бы и рад не искать, – признался Бучила. – Делать мне больше нечего, чем за тобой, красавица, по сугробам гонять. Но служба есть служба. Не знаешь, чего в селе мужики молодые, как мухи помойные, мрут?
– Откуда мне знать? – Снегурочка невинно захлопала глазками. – Людской век мимолетен. Может быть, в этом его главная ценность. Живи быстро, живи ярко, ничего не откладывай на потом. Я завидую людям. А ты, вурдалак?
– Ты мне зубы не заговаривай, катышек снеговой, – повысил голос Бучила. – Будто не знаю, что это ты жизнь и силы из мужичишек вытягиваешь.
– Если знаешь, зачем спрашиваешь? – Анна обворожительно улыбнулась, показав белоснежные, излишне островатые зубы. – Я не охочусь, как зверь, не прыгаю на спину и никого не поедаю живьем. Мужчины сами делают выбор.
– Этим и утешаешься? – Рух утробно сглотнул. Ночью идешь по селу, а навстречу выходит такая вот краля. Прекрасная, манящая и доступная. Никакого в том выбора нет. Завороженно тянешь руки и получаешь долгий, обжигающий льдом поцелуй, после которого все прочее на этом свете перестает волновать. И ты желаешь лишь одного – согреться, чего бы это ни стоило.
– Утешения я не ищу, – печально сказала Снегурочка. – Просто живу, беру, что хочу, не оглядываюсь назад. Ведь позади боль, смерти и темнота. Мы похожи, не так ли, упырь?
– Ага, только у меня титьки поменьше, – отозвался Бучила и пальнул, не целясь, из-под руки. Анна превратилась в снежное облако и молниеносно отпрянула, серебряная пуля вонзилась в отрухлявевшее бревно. Твою мать! Рух вырвал из-под балахона второй пистоль и тут же полетел кубарем, получив сильнейший удар чуть пониже груди. Приземлился мягко, спиной проломив стену хлева, сметая сломанные грабли и корзины без дна. Пистоль потерял, в рот набились опилки и сенная труха. Он заворочался в куче старого хлама и успел швырнуть мешок, набитый каким-то гнильем, попав налетевшей Аннушке под ноги. Снегурочка замешкалась, и Бучила поднялся навстречу, выпутывая из-под одежды припасенный клевец с узким серебряным лезвием на короткой ухватистой рукоятке. Давай же, сука, давай… В следующее мгновение они сцепились, упали и забарахтались на полу. Глаза Ледяной девы синим пламенем горели в морозно искрящейся полутьме. Глаза завораживали, манили и подчиняли. Рух почувствовал, как тонет в них без остатка, и, подняв руку, кулаком врезал Снегурке под дых. Она отдернулась, бесстыдные губы плаксиво скривились. Не нравится, тварь? Бучила попытался сграбастать белые волосы, попал рукой в пустоту, и тут же резкий холод опалил левый бок. Под ребра словно вонзили зазубренное ледяное копье, лютая стужа сковала нутро, медленно пробираясь в сторону сердца. Анна белым мороком нависла над ним. Рух рванулся, заорал и, уже теряя сознание, раскрыл пасть и вцепился ей зубами в плечо, прокусив рубаху и холодную упругую плоть. Снегурочка застонала, задергалась, боль в боку сразу ослабла. Рух воспользовался коротенькой передышкой, разжал клыки и саданул Анну лбом прямо в лицо. Мерзко хрустнуло. Рух хрипло расхохотался, но развить успех не сумел, прижатый к земляному полу, как мышка котом.