Явь (СИ)

Когда вели в карцер, командир рассказал все, что произошло в ее отсутствие. Она не стала ничего говорить, оправдываться или доказывать. Здесь не детский сад, никто разбираться не будет. По официальной версии она баловалась краденными препаратами, как и многие, но переборщила, и в бреду напала на подопечных. Как низко было придумать такую нелепость, а ведь сработало.
Латать заработанные гематомы и ссадины никто не торопился. Как мелочно. Если бы кто-то из них имел о ней представление, знали бы, насколько эти увечья легки и незаметны. Если бы знали, сколько раз ломались ее ребра, сколько железа в ней побывало, сколько увечий перенесли ноги.
Зоя прикрывает синие веки, и ей вспоминается один из таких дней.
Школьная форма казалась Зое неудобной, когда ее впервые одели на первое сентября, она отрезала рюши и банты ножницами. Эля была сильно расстроена, но не рассказала об этом матери. Она знала, что будет в этом году, знала, через что придется пройти ребенку, и жалела. Рыжая глупая девчушка ни жалости, ни ласки никогда не принимала, как колючка, давала отпор всему, что касалось ее. Вся в мать. Неделей позже начались тренировки.
Зоя крепко держалась за руку матери, впитывая ее прикосновение. Ей казалось, она держится за Бога, и Бог был жесток, как ему и положено. Красные и желтые листья, как настоящий дождь, падали с неба, танцевали на ветру и цеплялись за ее рыжую голову. На горизонте светился закат, и его лучи ласково окрашивали небеса в розовый цвет. По дороге Зоя светилась в улыбке, ей казалось, это самый красивый и самый счастливый день. Мама держит ее за руку. Они молчали, но и слов между ними не нужно было. Зоя всегда слепо следовала за мамой. Лес, длинная тропа и запах наступающей осени, пробивающихся через слой перегноя, грибов. Темные стволы могучих деревьев и их изогнутые ветви тянутся к ней, как длинные заботливые руки. На маленькой поляне их поджидал кем-то оставленный костер, он догорел, и от него оставались лишь тлеющие угли. Они были красивыми, как волшебные драгоценные камни, пылающие беспощадным жаром сквозь тьму. Белые хлопья пепла подлетали высоко к макушкам деревьев.
— Знаешь, кто оставил этот костер? — холодно спросила мама.
— Нет, кто? — пропищала Зоя.
— Ведьмы. Мерзкие злые ведьмы творили здесь свои темные дела.
— Какие дела?
— Они убивали здесь детей и животных, молились своему Темному Богу, чтобы он давал им силы, вечную молодость, власть над людьми. Такими, как ты и Эля. Ты хочешь им помешать?
— Да, хочу.
— Тогда мы сломаем их магию.
— Как?
— Нам поможет твоя невинность, дитя мое. Я буду говорить тебе, что делать, а ты должна выполнять и не бояться, ясно? — в голосе матери прозвучало что-то теплое, Зоя уцепилась в него зубами, поселила в себя и сохранила в памяти.
— Да.
— Раздевайся.
— Холодно…
— Я. Сказала. Выполнять, — металлическое безразличие вернулась в тон матери.
Она скосила на своего ребенка недобрый сверкающий взгляд. Злить маму было нельзя, возмездие может быть слишком тяжелым, как это уже бывало. Зоя стала по одной вещице медленно стягивать с себя одежду. Наконец осталась совсем нагая. И без того яркие щеки стали красными. Кожа покрылась мелкими пупырышками, и каждое прикосновение ветра заставляла ее дрожать как осиновый лист с соседнего дерева. Из красного носа предательски поползли сопли, воздух стал ледяным. Во рту пересохло, к горлу подступил ком.
— Распусти волосы.
Зоя послушно, дрожащими пальцами стянула резинку, и рыжие пряди упали на ее плечи, прикрыли детскую грудь.
— Теперь, ты должна встать на угли.
— Но…
— Боишься?! — нервно и яростно выговаривает мать сквозь зубы.
Зоя отрицательно мотает головой из стороны в сторону. Она боится, страшно боится, как никогда не боялась. Она смотрит на угли, что только недавно казались ей красивыми, теперь они походили на злые глаза лесных духов. Сердце билось очень быстро, било грудь до боли. Изо рта вырвался пар. Зоя сделала пару дрожащих неуверенных шагов к костру. Зазвучали бьющиеся друг об друга заледеневшие зубы. Все тело стало деревянным, не гнущимся, бесконечно дрожащим. Губы в миг посинели. Она зажмурила глаза, пытаясь найти немного тепло внутри себя, во тьме.
 
— Ты не найдешь там того, что ищешь. Вставай на угли. Это сделает тебя сильнее, — четко и отстраненно отчеканила мама. Ее голос прозвучал где-то далеко, за холодной пеленой.
Зоя широко открыла глаза, вгляделась и увидела между красными огнями маленькие язычки пламени. Возле них было теплее. Может быть это то тепло, которое спасет ее. Снова закрыв глаза, она ступила маленькой ножкой в испепеляющий жар.
Огонь сразу принялся выжигать ей ступни, боль пронзила ее до самого шейного позвонка. Она хотела убрать ногу.
— Нет! Не смей! Дальше, шагай глубже!
Через громкий жалобный стон она наступила ногой в догорающий пепел, дерево глухо рассыпалось под ней. Она сделала шаг второй ногой, и ее обожгло еще сильнее. Она не чувствовала холода, теперь не было ничего, кроме боли. Она кричала во все горло, она хотела убежать. Но мама стояла рядом, не давая пути отступления.
— Хватит! МАМА, МНЕ БОЛЬНО! ПОЖАЛУЙСТА!
— Эта боль выжжет из тебя страх, выгонит всю тьму из твоего бренного тела! Не смей отрывать ноги!
Зоя мелко перетаптывалась с ноги на ногу, сгибалась, почти падала, из нее текли слезы, и вот одна из них капнула прямо на угли. Соленая слеза потушила один из них и испарилась, тоненькой струей пара поднялась вверх. Время остановилось. Стало тихо, даже ветер не шуршал, не перебивал криков. Зоя широко раскрыла глаза, и на глазах ее пепел вихрем стал взлетать наверх, опутывать ее ураганом. Огонь разгорался вокруг нее и становился бурым. Боль исчезла в одну секунду. Ее глаза загорелись злым неверным красным светом. Послышался нечеловеческий, совсем не ее крик, и что-то острое проникло в слабое тело. Она чувствовала, как что-то чужое, темное и могущественное владеет ей, разрывает ее на куски изнутри. Оно говорит что-то совершенно неясное, и мама говорит вместе с ним. Зоя упала в пустоту, перестала существовать.
Миг в пустоте и ее изувеченное огнем мокрое тело было на руках матери. Боль была невыносимая, и тогда она поселилась в груди навсегда, как к себе домой. Она приняла эту боль вместе с холодной лаской материнских рук.
Это был лучший день.
«Вот ты где, подруга. А я испугалась, что больше не свидимся» — подумала Зоя, прикладывая свою большую, разгоревшуюся от воспоминаний, жаркую ладонь к груди, ласково лелея свой болезненный крест. В темноте их никто не увидит, никто не узнает. По щекам струятся беззвучные крупные слезы, они отражают полоску лунного света из-под потолка. Голые ступни сжались на холодном кафеле. Здесь никто не заметит ни ее страха, ни жалости к себе, ни слабости. Она благодарна за такое чудесное наказание, но от позора теперь ей не отмыться.
Мать приходит к ней на третий день. Трех дней Зое хватило, чтобы смириться с судьбой.
Стройная широкоплечая женщина в официальной строгой форме врывается беспардонно. Зоя не успевает встать с пола и сразу же получает тяжелую пощечину острой тыльной стороной ладони. Вжавшись в серую бетонную стену, она ждет, что будет дальше, но мать лишь хватает розовое лицо своими костлявыми, холодными, как железо, тяжелыми руками. Беспощадно тисками сжимает щеки и скулы, в ответ их сводит судорогой. Тонкая струйка крови на уголке девичьих губ касается белого пальца. Ровное лицо матери кривит оскал, являя собой морщины, которых раньше Зоя на ней не замечала. Тонкая светлая кожа постепенно разглаживается, надутые от ярости вены становятся слабее. Прядка светлого волоса падает на тонкую четкую бровь.
— Ты. Жалкая, — сквозь белоснежные хищные зубы цедит генерал-полковник.
Отбрасывает лицо в угол, как грязь, и ничего больше ни сказав, громкими шагами уходит, захлопнув дверь.
«И все? Как она могла прийти ради этого?! Почему не наказала как следует?! Или я не удостоена искупления??! Почему?! Почему?! Почему?!» Тревожные мысли рвут голову на части, терзают изнутри, выжигают душу. Зоя забивается в угол, плотнее прижимаясь к стене. Схватившись за встрепанные волосы, уходит глубоко в себя, где никто ее искать не будет.