Явь (СИ)

Пугающая тишина и застывшая во времени ночь, заставляют маленькую рыжую голову морочиться тяжелыми мыслями. Она раз за разом проворачивает вспять события прошедшего дня. Маленькие стеклянные горячие слезки не успевают коснуться подушки, она растирает их тонкими ручками по щекам, и они мгновенно испаряются, делая кожу соленой. Зеленые глаза никак не находят покоя в холодном потолке, в застойной влаге и безупречном порядке комнаты. Она научилась не всхлипывать, не сбивать дыхание. Лицо застывшее, как у безжизненной фарфоровой куклы, не являет собой ни капли слабости. Слезы давно стали чем-то отдельным, даже чужим. Они появляются сами собой в минуты полной тишины, темноты и одиночества. Она знает, когда они выйдут все до последней, сжавшийся в сердце камень исчезнет, и она, наконец, уснет. Ее горькие слезы большой секрет. Слабости нужно стыдиться, как и страха, кроме одного единственного страха перед собственной матерью.
В полуоткрытую форточку врывается холодный воздух, и ранее запотевшие стекла вдруг покрываются инеем. Ветви сухого мертвого дерева пляшут, как длинные пальцы в жутком танце, переплетаются и взбираются в оконную раму. Рыжая голова держит ухо востро. Зеленые, широко распахнутые глаза отсвечивают от стекол призрачные блики. В углу, на строго заправленном кресле что-то издает противный скрежет. Мерзкий звук тает в холодных стенах. Рыжая голова замирает, притворяется мертвой, но глаз не сомкнет. Бесшумно луна вырывается из пленительных объятий туч, серебряные лучи пробиваются внутрь маленькой комнаты. Сидящий в кресле, пожирает собой лучи ледяного света, он бросает тень на пол и игрушки, ровными рядами выстроенные на нижней полке шкафа. Тем временем ветви бьются в окно, словно тленные высушенные кости. С улицы раздается ветреный свист, как зов, призывающий нечисть к действию. Зеленые глаза сверкают в темноте. Не в силах сдержаться от собственного рвущего грудь страхом сердца, пытается рассмотреть ночного гостя. Боковым зрением она замечает движение все в том же углу. Оно кровожадно ерзает по покрывалу. Высокое, худое и мокрое. Колени торчат выше головы, а та, в свою очередь, сильно склоняется в бок.
Веки ребенка крепко зажмуриваются, желая найти убежище хотя бы внутри себя самой. Она перестает дышать. Главное, чтобы мать не узнала о том, что она закрыла глаза, о том, что холодное оцепенение завладело еще хрупким телом и рассудком.
Существо, заполняющее кресло, вздрагивает, неестественно извиваясь, переворачивает голову на другой бок. Пустые затуманенные глаза впиваются в жертву, изучая ее издалека своей мертвой хваткой. Под тонким одеялом раздается мелкая дрожь. Воздух становится твердым, застывая в тяжелых легких. Существо медленно сползает с кресла, передвигая свои длинные конечности по направлению к детской кровати. Теперь мерзкое влажное худое тело блестит и переливается в лунном свете, обрамляется тенью, от все еще скребущих окно веток. Существо становится быстрее и заинтересованнее в сегодняшней добыче. Настенные часы раскалываются надвое с громким треском, в несчастных попытках продолжить свой текучий порядок. Существо переставляет по очереди свои длинные костлявые лапы, с одинаково длинными пальцами на ногах и руках. Издает стрекот и запрыгивает на детскую кровать.
Потеряв оставшийся кислород, стараясь вернуть затуманенное сознание, ребенок открывает глаза, и вместе со вздохом леденящий ужас непроизвольно выдавливает из нее жгучий писк. На лбу проступают капли пота. Она не может пошевелить и бровью, парализованная и вынужденная наблюдать за тем, как чудовище накрывает ее своим отвратительным смердящим телом. У ее ног прогибается матрац, и кровать издает такой же сдавленный последний писк. Медленно, но верно существо оказывается совсем близко, и разглядеть хищное перекошенное лицо не составляет труда. С длинных черных волос капает слизь на белое одеяло. Тошнота подступает к самому горлу, но тело не дает ей пошевелиться. Судорожно и отчаянно зеленые глазки рыщут по комнате, в надежде найти там хоть что-то, способное ее спасти. Существо расставляет свои ноги по сторонам так, чтобы дитя не смогло сопротивляться. Затем, хватает маленькие белые ручки и поднимает их над рыжей головой. Холодные мерзкие и мокрые, как щупальца, руки существа больно сдавливают ставшими безжизненными запястья. Вода с чернеющих и пахнущих мокрой жирной землей волос капает на розовые щеки и шею. Мурашки и отвращение прокатываются волной по всему телу, словно удар током. От такого толчка наконец тело оживает, но существо сжимает свои ноги и руки сильнее, приговаривает тошнотным стрекочущим шипением «ТШШШШШШШШ». Голова с черными волосами опускается на уровень лица малышки, по щекам которой струятся растворяющиеся в тишине слезы. Девочка не дышит уже целую вечность и готова бы уже погрузиться в бесконечный сон, но их глаза встречаются. В этих глазах нет ничего кроме туманной пустой дымки, вытягивающей наружу весь свет и душу. Этот туман кажется необъятным, как долины космоса, в которых теряются безвозвратно, стоит лишь на секунду забыть о собственном теле. У существа нет ни носа, ни бровей, ни морщин. Белая пелена покрывает оголенный череп, проеденный бороздами, но гримаса его изображает отвращение и ужас тысяч маленьких детей. Искривленный искусанный до черной крови безгубый рот, усыпан острыми желтыми вонючими клыками. Волосяные лозы делают постель совершенно ледяной и мокрой, как вязкое болото.
 
Существо раскрывает свою пасть, комнату заполняет гниющий смрад. Оно опускает одну свою тонкую кость и резво хватает маленькое бледное личико, заставляя ее открыть рот. Маленькая теплая красная полупрозрачная струя протекает из розового рта дитя в пасть грязного мерзкого ужаса. Остатки оцепеневших мыслей покидают рыжую голову. Сначала исчезает страх, затем теряются воспоминания, лишь теперь слабость в теле увеличивается, высвобождает сведенные до судороги мышцы, оставляя бледную телесную оболочку пустой.
Отрешенные от этого мира уши где-то далеко от себя улавливают громкий удар о деревянную дверь. В дверном проеме срывается с места фигура разгневанной матери. Останавливается посреди комнаты, оценивая исход. В лунных лучах ее лицо можно разглядеть слабеющими уходящими во тьму глазами лишь с одной стороны. Оно бесстрастно и непроницаемо, не выражает ни удивления, ни страха, ни малейшего волнения. Миг и блеснувший в крепких руках металл оказывается под ребрами существа. Длинные пальцы судорожно отпускают опустошенное лицо и белесые ручки. Мерзкое тело падает навзничь, придавливая собой детское тельце. Ему больно, оно громко визжит, так что из ушей у всех находящихся рядом идет кровь. Существо изворачивается и умудряется вытащить из себя клинок. С шипением и дымом оно летит в дальний угол. Детское тело вздрагивает, очнувшись, рывком возвращается в свою комнату из туманного вечного небытия.
Медленно и изящно, как истинная охотница, взрослая строго одетая женщина наступает на кончики мерзких волос, не давая бьющемуся существу вырваться наружу, раствориться во тьме. Лишь раз на лице холодной, сливающейся с серебром матери, искривляются тонкие презрительные губы. Клинок сам собой возвращается в руку хозяйки, притягиваясь к ней как к магниту. Существо, истекающее вязкой черной жидкостью по-звериному визжит от боли, бьется всеми конечности о деревянный пол, скребет когтями. Мать, как кобра, вскидывает жестокие руки, хватается за самую макушку существа, оттягивает грязные черные и бесконечно длинные волосы назад и одним молниеносным движением перерезает костлявое стрекочущее горло. Комнату заливает черная гниющая смесь. Существо булькает, захлебываясь своим же содержимым, предсмертно дергается, словно курица с отрубленной головой. Твердая рука с отвращением откидывает мокрые лозы волос и черная голова со стуком бьется о пол. Мать беззаботно обтирает клинок о штанину и возвращает его за пояс. Сверлит неумолимым, таким же холодным, как воздух, взглядом до конца не ожившее тело дочери.
Из коридора доносятся быстрые встревоженные шаги, девочка оборачивается на них, желая спастись в их объятьях сильнее, чем когда-либо. Ни один ужас в ее глазах не стоит так, как стоит сейчас большая и всемогущая мать.