Опричник (СИ)
— И пастуху вечная память, — буркнул Бестужев. Чуть помолчав, он набулькал себе полбокала коньяка, втянул носом аромат крепкого напитка и, отставив «тюльпан» в сторону, хмуро взглянул на меня. — Твоя забота о моём честном имени, как и о реноме Вербицкого и Посадской, конечно, весьма умиляет… одно «но»! А, собственно, когда ты намеревался сообщить о своих планах? Или, считаешь, что выскочивший словно чёртик из табакерки на презентации принадлежащего моей дочери ателье, её потеряшка-жених не спровоцирует у Рюриковичей того же самого приступа недоверия? И как я буду выглядеть на ковре перед цесаревичем или, того пуще, перед государем, когда один из них решит поинтересоваться моим мнением о происшедшем… а я ни сном ни духом! Просто представь себе такую картинку, буквально, на секундочку. Вызывает меня цесаревич или его батюшка на доклад, и демонстрирует запись с открытия ателье с твоим участием… после чего вежливо интересуется: а, собственно, какого хрена, боярин?!
— Так откуда же вам знать, откуда я там взялся? — проговорил я. — Контактов мы не поддерживаем со времён моего «исчезновения», соответственно, где я был и чем жил, вы понятия не имеете. Разве не так? Следовательно, и моё появление на открытии ателье, для вас такой же сюрприз, как и для самого цесаревича.
— То есть, изначально, обсуждать со мной этот вопрос ты не собирался, — заключил Бестужев.
— Обсуждать? Нет. Уведомить о принятом решении… да, безусловно. Собственно, именно это я сейчас и делаю, — развёл я руками.
— Принятое решение, значит… уведомить… — Валентин Эдуардович помрачнел и умолк. Надолго. Но когда я, проклиная себя за неожиданно ставший слишком длинным язык, уже начал прикидывать, как бы вывернуться из неудобного положения, в которое я себя загнал, и извиниться перед Бестужевым, боярин, наконец, очнулся и окинул меня долгим изучающим взглядом. Уж не знаю, какими-такими затейливыми тропами петляли мысли моего собеседника, но произнёс он совсем не то, что я готов был услышать после своей короткой отповеди. По крайней мере, возмущаться моим поведением Бестужев не стал. Он лишь покачал головой и тихо проговорил: — Самостоятельность, Кирилл — это хорошее качество, необходимое любому мужчине и воину. Но ты должен больше доверять старшим. Ведь у них есть то, чего тебе пока недостаёт. Опыт. Увы, но как бы умён ты ни был, это та вещь, которая приходит лишь с годами. Не скажу, что ты часто ошибаешься, действуя по собственному усмотрению, но кое-каких проблем, мог бы и избежать, если бы почаще советовался со взрослыми людьми.
— Взрослыми людьми, да? — честное слово, я сам не представлял, какой ворох картин-воспоминаний прежнего Кирилла пролетит перед моим внутренним взором после этих слов Бестужева. И вновь не удержался. Хотя сейчас меня вела вовсе не усталость и нежелание обсуждать собственные решения с посторонним… пока посторонним человеком, а обида. Натуральная обида за до смерти замученного собственными родственниками, четырнадцатилетнего пацана, битого жизнью так, как, пожалуй, не снилось большинству обывателей. Ни за что, ни про что.
Эх, Кирюха…
— Так уж получилось, Валентин Эдуардович, что до недавнего времени, взрослых людей, встречавшихся на моём пути, можно было разделить на четыре типа: тех, кто желал меня использовать, тех, кому было на меня плевать, тех, кто хотел меня убить, и тех, что уже умерли. И какой из этих категорий, я, по вашему мнению, должен был бы доверять? С кем советоваться? С сумасшедшим Георгием Громовым, растившим из внука не менее сумасшедшего самоубийцу — бомбу замедленного действия, которую он намеревался рвануть под задницами ненавистных ему иезуитов? С его братьями, с подачи главы рода смотревшими на сироту-слабосилка, как на пустое место? С дядюшкой, нынешним боярином Громовым, не замечавшим мальчишку до тех пор, пока тот не загремел в реанимацию с ожогами восьмидесяти процентов тела, благодаря издевательствам родных деток этого ужасно занятого человека? А, может, я должен был доверять его супруге, истово ненавидевшей племянника до такой степени, что однажды попыталась заживо похоронить меня в мусорном баке, зарытом в старом подмосковном карьере? Или нет, наверное, я должен был доверять старику Скуратову. Тому самому, что забыл о внуке, как только погибли его родители, и вспомнившему о родной крови, лишь, когда я заявил о себе, как о сильном эфирнике? Впрочем, оставим родителей и деда. Мёртвые сраму не имут, а уж такие как Скуратов-Бельский, и подавно, — я перевёл дух, и договорил уже куда спокойнее. — Увы, Валентин Эдуардович, не было в моём детстве взрослых, которым я мог бы хоть в чём-то довериться, вот и соответствующей привычки не заимел. А теперь и поздно, пожалуй. Остаётся полагаться на свой собственный ум и понимание, уж извините, если обидел.
— Не обидел, Кирилл, — после небольшой паузы, проговорил Бестужев, и невесело усмехнулся. — Хотя, признаюсь честно, ты был довольно близок к этому. Но, всё что ни делается, к лучшему. Вот, ты сейчас выговорился, полегчало? Можешь не отвечать, сам вижу. Ладно, закроем пока эту тему… Но, прошу, Кирилл, не забывай, что я тебе не враг, и не посторонний человек. Твои проблемы — мои проблемы. Я всегда тебя выслушаю, и постараюсь помочь. Просто запомни это, хорошо?
— Постараюсь, Валентин Эдуардович, — я коротко кивнул, поднимаясь с кресла.
— Ну, хоть так… — пробормотал в ответ Бестужев, допил залпом коньяк и, как-то враз захмелев, махнул рукой. — Иди уже, Ольга, наверняка ждёт… зятёк.
— Спокойной ночи, тестюшка, — отозвался я и, подхватив по-прежнему сладко дремлющего кота, открыл «окно» в спальню Оли. Шастать по дому, который, с приездом боярина и его наследника, заполонили люди Хромова, мне сейчас было не с руки. А кот? Ну… учитывая, что я и сам к коньяку приложился, да разговор с Бестужевым затянулся на куда больший срок, чем я предполагал изначально… в общем, рыжий был взят с собой с целью переключения внимания недовольной невесты на пушистый объект повышенной милоты.
Я покосился на рваное ухо спящего «объекта» и, прислушавшись к шуму воды, доносящемуся из ванной, вздохнул. С милотой у рыжего хвостатого не очень… зато пушистости, хоть отбавляй. Может и прокатит, а?
* * *
Когда ранним утром, за завтраком, отец попросил составить ему компанию в кабинете, Ольга только обрадовалась. Всё же, с батюшкой она виделась в последний раз больше двух месяцев назад и успела изрядно по нему соскучиться… да и по братцу тоже, хотя в присутствии последнего, она этого никогда не признает.
Но вот чего Оля не ожидала, так это того, что после обычной беседы обо всём и ни о чём, отец заведёт разговор о Кирилле. Поначалу, Ольга было насторожилась, но быстро поняла, что боярина волнует не сам будущий зять, а… его прошлое, о котором он хотел узнать больше… хотя бы от тех же близняшек. Что именно так обеспокоило отца, Ольга спрашивать не стала, решив поговорить об этом позже, после беседы с сёстрами Громовыми… и после того, как предупредит Кирилла. Отец, это, конечно, отец, и Оля его безмерно любит и уважает, но бездумно раскрывать ему подробности жизни своего жениха, она не собирается. Доверие — штука хрупкая, и разрушить его можно одним неосторожным движением, а уж сколько сил и нервов требуется, чтобы восстановить уничтоженное, у-у… Спасибо, однажды Оля уже наступила на эти грабли, и тогда от серьёзной ссоры с Кириллом, их спас лишь мятеж в столице, из-за которого, возникшие трения быстро исчезли в водовороте захвативших их событий и переживаний.
Ольга уже неоднократно обещала себе переговорить с сёстрами Громовыми об их странных отношениях с Кириллом, и просьба отца оказалась весьма кстати. Откладываемый месяцами по разным причинам, разговор, наконец, состоялся… и после него, девушка твёрдо решила, что не расскажет отцу ни слова, пока не получит разрешения жениха. Уж слишком неприглядна оказалась поведанная сёстрами история.
Удивительно, но близняшки даже не пытались выставить себя в ней лучше, чем были на самом деле. Они, вообще, были весьма откровенны в разговоре, и не скрывали своей роли в травле Кирилла, которую устраивали сами, и на которую подбивали старшего брата. Рассказали и о попустительстве матери, отчего-то невзлюбившей младшего Громова, чуть ли не с первого взгляда, и о «слепоте» отца, в упор не замечавшего издевательств над племянником. Об оказываемой поддержке деда, с любопытством наблюдавшего за охотой на Кирилла, они тоже не умолчали.