Только на одну ночь (СИ)

Вот тогда они и звонили мне, снова, снова просили им помочь, умоляли их растоптать, высечь, отыметь по полной, лишь бы появился вкус у их дерьмовой жизни.
Иногда я соглашалась.
Часто — отказывалась.
Я вообще-то ценила себя как Верхнюю.
Проблем с Нижними у меня никогда не было и далеко не всегда была необходимость с ними трахаться. А сделать больно без секса мне зачастую было даже в больший кайф, чем с сексом.
Я не любила быть девочкой на один раз. Никогда не любила. Но как-то так вышло, что мной, с моей иногда доходящей до абсурда неуживчивостью, никто интересный мне на долговременной основе и не интересовался. Ну, кроме Алекса.
И — кроме Эда…
И сейчас, сжимая в руке плеть и замахиваясь снова, я лихорадочно боюсь только одного…
Только бы Эд ко мне не остыл!
— Четыре.
Самая большая моя беда заключается в том, что даже понимая суть моей текущей проблемы и ощущая, как липкий страх поглаживает мою спину, я не могу не сделать то, что спланировала. Отодвинув решение этой проблемы “на потом”. Потом будет поздно, потом — будет больно, потом — будет пусто.
Но “потом” еще не настало! И может, еще и не настанет.
Вообще-то доверие для меня — вопрос титанических усилий. Я не доверилась бы даже родной матери, хотя "даже" тут действительно неуместно, вряд ли достоин доверия человек, лишивший меня крыши над головой “ради религиозных убеждений” и поддержки — потому что меня, видите ли, не устраивало, что мужик, которого она привела домой и велела называть папой, чуть что отвешивал мне затрещины и хватался за ремень. Думал “выбить дурь”, а моя дурь не только не выбивалась, но цвела и размножалась. Почкованием.
Нет, мне не больно. Сейчас — уже нет. Серьезно, столько лет прошло, мне плевать, но я это помню, да.
Я взрослая, умная, талантливая, я обустроилась в жизни так, как еще не всякий сможет, причем ни одна тварь не скажет, что я все в своей жизни получила через постель. А если и скажет — то я смогу заткнуть этой твари рот её же кулаком.
Правда в том, что я задолбалась. Давно задолбалась. Чтобы оставаться мной — вечно нужно не расставаться с напряжением, принимать кучу этих гребаных решений за один день, быть сильной и злой в этом мире гребаной рыночной экономики. Быть конкурентоспособной!
Нет, я не спорю, мне ужасно нравится моя жизнь, какой бы она ни была. И я от неё ни за что не откажусь, ради какого-то там эфемерного спокойствия.
Но после иных загруженных дней в редакции я приходила домой, ложилась на кровать, а в моей голове оставался рабочий гул. И нет, я не могла уснуть. Мысли кипели, копошились, шебуршились, стукались о стенки черепной коробки.
А потом — домой приходил Алекс, скользил по моему телу шершавыми ладонями, укутывал меня в сладкие объятия боли, и в голове оставалась блаженная пустота. Я подсела на этот кайф, на эту свободу, на это спокойствие. И сейчас по-прежнему хотела именно их.
— Три
Плеть в руках — это кисть, и рисует она дивную картину чужой боли. Я с оттягом бросаю штрихи на свой холст — Его дивную широкую спину. Он молчит. Он не может не молчать, я примерно представляю его гордость. Он не проронит ни звука.
Где-то внутри меня шевелится маленькая жестокая тварь, которая шепчет: лимит не назначен, не останавливайся до стоп-слова. Вырви крик и из его горла.
Да. Я могу. На самом деле могу. И никто меня не остановит — только он. Когда заткнет свою последнюю гордость.
Вот только я не хочу так обходиться со своим Верхним, и в этом заключается особая мелодия бытия.
Быть сверху — не сложно. Мне — не сложно. А быть снизу — приятно. Опять-таки, тоже — мне.
Был в моей жизни Алекс, мужчина, который решил, что пары ночей со мной ему маловато. Мужчина, совершивший для меня Подвиг — выключивший альфа-кобеля, не продолживший таскаться между мной, женой и любовницей, а подавший на развод и подаривший мне два дивных года. Лично для меня, да! Он выбрал меня.
Но он — был.
Вряд ли кто-то скажет, что я любила его недостаточно. Не так, как он был достоин.
 
Но сейчас его нет.
И нет, я до сих пор не могу не думать об этом без внутреннего содрогания, без горького спазма.
Его нет.
Но есть Эд.
Он совершенно другой, и в то же время — очень похожий.
Настолько же упертый и совершенно безбашенный. Он не познавал меня, он будто просто двигался со мной на одной волне. Чувствовал границу боли, чувствовал нюансы отношений и был готов принять любое мое наказание, даже при том, что именно он был Верхним.
‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍
Я не зря предлагала ему от меня отступиться. Не один раз ведь предлагала. Просто я-то не могла отступать с назначенных мной границ. Это было то, что я себе позволить не могла. А он — мог.
Очень многие Верхние бы не приняли необходимость наказания, увидели бы в этом покушение на свой авторитет, а кто неопытный, наверное, и вовсе сломался бы на этом этапе.
Эд не сломался. Он был гибкий, как бамбук.
И я видела его глаза, он совершенно не испытывал никакой мучительной ломки. Нужно наказание? Окей, наказывай и давай закроем проблему на этом.
Эд понимал, что мне это нужно.
И да, если бы он хотел выбрать кого-то еще — он бы уже взял и выбрал, но он продолжал выбирать меня. Раз за разом. Сколько бы я ни пыталась его развернуть.
Я не верила, что сможет хоть кто-то повторить его подвиг, заслужить мое уважение, настолько, что я сама смогу захотеть перестать трепыхаться.
— Два.
Была бы не гордая, не взялась бы за плеть вообще. Простила бы. Ну, типа, я уже почти и забыла про его косяк же, так? Весь мой бунт становился все более сырым, все более неуверенным, все более бессмысленным. Я хотела быть с ним, с этим жестким упрямым и сдвинутым на мне мужике.
Вот только нельзя сказать, что я забыла хоть что-то из его ошибок в мою сторону. Было бы у меня время забывать…
Нет.
Я помнила. Все.
Все от первого и до последнего момента, пока он не сдался сам, пока не сменил своё ко мне отношение, пока не избавился от своего идиотского предубеждения.
Он не хотел быть со мной на равных. Он хотел быть выше меня.
Если Саба — значит, можно и не уважать. Это отношение он демонстрировал мне поначалу.
И за все это он просто обязан был понести хоть какое-то наказание. Чтобы закрепить "пройденный материал".
Я не знаю, что за контрреволюцию Эд провел в своей голове, но сейчас я ощущала, что отношение его переменилось. Он понял, что я по его правилам играть не буду, если он не уважает мои.
Я даже не знаю, почему он выбрал именно меня, серьезно, я же делала все, после чего нормальный мужчина покрутил бы пальцем у виска, сказал: “Ненормальная”, — и пошел бы лесом, от греха подальше.
Нет, этот лесом не пошел. И изменился в отношении ко мне. Боже, да он же даже собственную мать в бараний рог скрутил, заставив закопать топор войны. Ради меня! Как это не ценить? Как это забыть вообще?
Такое не делают для одноразовых девочек. Такое делают лишь для тех, кто нужен надолго.
Может быть, я обманываюсь на его счет. Принимаю желаемое за действительное и все-такое прочее. Ладно. Я переживу. Я пережила очень многое — и это переживу.
Но вообще я действительно готова ему довериться.
Мне кажется — он этого стоит.
В общем-то, я бы никогда не назвала своим Хозяином никого, кого бы не считала действительно достойным.
И все-таки правильную пословицу я когда-то придумала: Козырь начинает и выигрывает…
 
— Один.
Пальцы разжимаются, плеть падает на пол. Довольно. Она и так уже жжет мне руку. Больше я не могу. Не Его. Пять росчерков на его спине — пять росчерков моего гнева за все. Кто скажет, что мало — тот идет к лешему. Мне — достаточно. Более чем.