Только на одну ночь (СИ)
В ладони снова завибрировал телефон. Таксист явно переживал за свой заказ, надо будет потом накинуть ему чаевых.
— Выхожу, — произнесла я, поднимая трубку и глядя в светлые глаза Антона. На самом деле, может быть и да, если бы не сейчас. Если бы до Него. Но сейчас мне было с кем сравнивать. А выиграть у Алекса не смог бы даже какой-нибудь очень приличный бог. Алекс сам по себе был действительно Козырь — по жизни. И все карты у него были сплошь козырными тузами. Так что… Нет, Антон, без шансов.
Жаль, у меня не получалось уходить по-английски, прощаться и нормально вести себя в таких ситуациях я не умела совершенно, но все-таки. Набросила на шею шарф, пряча алый след от зубов, кивнула Антону и вышла уже, наконец, из его дома.
Там, в моей квартире, меня дожидалась одна белая коробка.
Глава 13. Отпускающий
Большая взрослая отважная девочка Светочка.
Акула журналистики, профессионал по откусыванию гениталий озабоченным козлам, та самая, по плети которой, наверное, скучают некоторые очень плохие московские дядечки. В общем, крутая в собственных глазах, как Эверест, ну может быть чуть-чуть пониже, но все-таки.
А домой к коробке я категорически не спешила. От Антона-то уехала, зашла домой переодеться, нырнула в первые попавшиеся джинсы и джемпер и вылетела из квартиры, будто встретила там бывшую женушку Алекса. Хотя… Не. От этой стервы я бы, пожалуй, бегать не стала. Надо придумать другое сравнение.
В торговом центре я съела в два раза больше мороженого, чем обычно, облазила все этажи, выпила столько кофе, что перестала различать вкусы сиропов, купила ровно на одно платье и две блузки больше, чем мне было необходимо, измучила Таньку своими примерками и заболтала её вусмерть, так и не сказав того, что сверлило изнутри.
Танька смотрела на меня беспокойно, но в душу с вилами не лезла. От неё-то я все равно бы скрывать не стала, просто для того, чтобы сказать вслух — надо было выдохнуть, а я… Как бы ни кочевряжилась — близка к этому не особенно и становилась.
Как бы я ни хотела оттянуть неизбежное — вечер все-таки настал. И Васнецов, черный драконище, забрал от меня свою королевишну, которая весь день по торговому центру разгуливала в ошейнике. В комплекте с её таким нежным голубым платьицем этот аксессуар смотрелся довольно упорото. Но Таньку-то волновали не взгляды кого попало, а взгляд конкретно её мужа.
Ох уж эта парочка. Не обожай я обоих этих совершенно прекрасных персонажей — наверное, завидовала бы им лютой завистью. Потому что у них все было. Семья, любовь, очаровательный пацан — и сессии с субботы на воскресенье. И пожалуй, именно Танюшка и могла меня понять как никто. У нас у обеих был задвиг на мужчин постарше, и эта вера в лебединый “один раз и на всю жизнь”, ну и что уж — подружка у меня тоже оказалась мазохисткой. Это было чудное совпадение обстоятельств, я ужасно угорала, потому что познакомились мы с Танькой в месте, где уж точно не могли предполагать подобные увлечения.
Моя квартира встретила меня безмолвием и пустотой.
Душ. Переодеться. Кофе.
Ритуалы помогали — оттягивать.
Коробку я вновь принесла на кухню, надеясь, что от того, что она будет перед глазами, у меня будет меньше поводов слинять от этой задачи. В итоге же — пила кофе, сидя на подоконнике, не решаясь преодолеть эти несколько шагов до стола. Но кончился кофе, причем не только у меня в чашке, но и во вскрытой упаковке. Можно было достать новую пачку, намолоть еще и снова завести кофеварку, но… Это снова был обходной путь, поэтому я просто вымыла чашку и убрала её от греха подальше.
Сегодня — уже не кофе. Сегодня нужно что-то гораздо крепче — вроде твердого плеча Джека Дэниэлса.
Виски, лед и стакан, вынутый из морозилки.
Годная анестезия, вот только сгодится ли она для человека, который добровольно сейчас собирался вскрыть себе грудную клетку тупым кухонным ножом?
А, нету у меня сейчас альтернатив, из более сильных способов обезболивания души — только пуля в висок, да кто ж мне её подарит?
Перед тем, как открыть коробку — я замираю, опустив пальцы на крышку. Ладно, это, в конце концов, не гроб и не пасть дракона. Давай, Света, открывай. Сейчас или никогда.
Все, что есть в коробке — упаковано в белые пакеты. На каждом пакете — твердой рукой Алекса написан номер. В принципе, по форме некоторых из них я могла бы понять, что в них лежит, но от догадок я отстранилась. Номера зачем-то нужны, значит, Алекс предполагал какой-то алгоритм.
Три пакета и один конверт. И на чистом белом поле — острым почерком Алекса выведено:
Ласточке.
То ли виски такой ледяной, то ли я просто не чувствую вкуса. Еще так мало сделала шагов вперед, а уже спешно закидываюсь алкоголем, потому что без него тут совершенно никак.
Мне отчасти бы хотелось, чтобы в конверте лежало много-много листков бумаги, но я прекрасно знала, что не в традициях Алекса растекаться мыслью по древу. Он никогда не был болтлив, больше молчалив, и это на самом деле не было страшно. Не столь уж и нужно, чтобы оба партнера в отношениях никак не затыкались.
Один листок. Мелкий убористый почерк и строчки, наползающие друг на друга. По листку рассыпаны даты, видно, он писал это не за один день. В глазах невыносимо режет, не помогает ни кружащий голову виски, ни самоконтроль, ни твердая уверенность, что взрослые девочки не плачут.
“Знаешь, летучая, я пишу тебе сейчас, и думаю только лишь о том, что я провел слишком дохрена дней без тебя рядом. И жизнь до — да и сейчас тоже. Дурак был. Надо было сразу тебя искать, а я даже не знал, что ты есть и ждешь меня. Никогда меня не парили ошибки, а сейчас — тревожно за них становится. Сколько времени потерял”.
“…Хрен его знает, как пройдет операция, терапия жутко выматывает, сейчас целовал бы твои пальцы — на удачу, но не хочу, чтобы ты плакала. Только бы вернуться к тебе, передать уже все дела Эду и прожить спокойно последние месяцы — хоть сколько, лишь бы с тобой”.
“…Знаешь, летучая, я все думал, что начало этого письма придет, но, судя по всему, нет, не придет, и будет вот так, но хоть по-настоящему”.
Строчки бегут по бумаге, а по моим щекам — слезы, которые мне приходится смахивать, лишь бы не падали и не смазывали написанные его рукой буквы.
Читаю каждое слово, врезаю в сердце.
“…Без тебя — не дышу… Без тебя — не живу”, — самое банальное, самое простое — но мне не нужны особые изыски. Слова — ложь, чем проще слова, тем они искреннее. А эти слова я могла бы повторить для него. Потому что взаимно. Если б был.
Это не было даже письмо, это были просто хаотично набросанные мысли, тревоги — Его тревоги и Его мысли. Каждая из которых была как судорожный, горький, но такой необходимый для жизни вдох.
После этого письма невозможно верить, что меня обманули. Даже если бы эта шальная и безумная гипотеза и имела бы права на жизнь. Слишком много личного, слишком много глубоко Его — такого что не подделал бы даже тот, кто хорошо знал Алекса.
“Кажется, я тебя все-таки предам, моя летучая. Прогнозы хреновые. И сказал бы прости, да этого мало. Допрыгался. Ты все-таки будешь плакать.
Ласточка, не хорони себя со мной. Если бы мог — сам с того света приволок бы к тебе кого-нибудь, с кем бы ты смогла еще раз ожить, да только знаю, что ты ни для кого — только для меня и для себя. Так оживи для себя, моя летучая, и прости старого дурака, что тебя приручил и бросил одну.
С любовью, твой Господин”.
Он никогда не допускал подобных сентиментальностей в жизни, был слишком стреляный воробей для всего этого. Я и не просила. Тем бесценнее были эти слова сейчас. Каждая отдельная фраза — как бриллиант.
Белый лист я прижимала к лицу. “Твой Господин — оказалось под губами. Сердце выло как никогда надсадно.