Подари мне белые сны

…Алекс вышел на улицу и поднял воротник, защищаясь от ветра. Вот дурак! Надо же было так опозориться! Не сдержался, как прыщавый семиклассник при виде своей девушки с другим парнем. Да кто он такой для нее? Она же видит в нем только молодого дизайнера, выполняющего ее заказ. А он? А он не может объяснить, что с ним творится. Ну с чего, спрашивается, он так завелся сегодня? Услышал, что она идет с каким-то мужиком на ужин? И что? Имеет полное право. Он так старался вести себя с ней как профессионал, и все перечеркнул одним махом. Выставил себя в глупом и смешном свете. Теперь она будет думать про него бог весть что. «И пусть! — упрямо подумал он. — Пусть думает что угодно. Я за ее заказ не держусь, откажется, и скатертью дорога!» При этом он отлично понимал, что обманывает себя.
Алекс спустился в метро и поехал домой. Квартира, в которой он жил, в последнее время стала привлекать его намного больше, чем в детстве. Ненавидя то, от чего он однажды сбежал, Алекс переделал в квартире абсолютно все — выкрасил шкафы в новые цвета, переставил мебель, отремонтировал комнаты собственными усилиями на свой лад. Только комнату Груни не тронул — она попросила оставить все как есть.
— Я уж столько лет живу здесь, Сашенька, дай мне, старой, спать, как привыкла. Чай, ваши новомодные придумки не для меня созданы, еще бессонницу нагонят.
Алекс рассмеялся, но комнату ее из уважения к ней не тронул. Груня была единственным человеком, кому он разрешал называть его Саша, как в детстве. Она все так же носила длинную косу, закрученную тугим узлом на затылке, и длинные юбки, как привыкла. Марте так и не удалось убедить ее сменить наряд на более современный, как не удалось Алексу убедить ее отремонтировать ей комнату. На деньги, которые Марта оставила ей в наследство, Груня могла бы жить и одна, но она так привыкла к жизни при ком-то, на этой квартире, к жизни, наполненной заботой о других, что уже не представляла себе другой. Своей семьи у нее не было, всю жизнь она посвятила Гуровым.
После смерти Марты квартира осталась записана на Сашу, но Груня продолжала там жить и оплачивать коммунальные услуги с молчаливого согласия Гурова-старшего, по паспорту все еще являющегося мужем Марты Феоктистовны. Груня шестым чувством знала, что Саша появится рано или поздно. Гуров-старший сказал ей как-то, что сам никогда в эту квартиру не въедет и что она всегда будет предназначаться для Саши.
Когда Алекс впервые появился на пороге после стольких лет отсутствия, Груня встретила его так, словно он просто выходил по делам на пару часов. Не стала расспрашивать, где он был и что делал, не стала плакать от радости. Спросила лишь, будет ли он кушать и когда накрывать на стол. Алекс нашел свою кровать заправленной свежим бельем, а комнату чистой и прибранной. Он был благодарен ей за такую встречу. Он терпеть не мог сентиментальных моментов и очень боялся, что Груня устроит слезливую сцену, а он не будет знать, как себя вести. Вопрос о том, останется Груня или нет, даже и не вставал. Она была для Алекса родным человеком, и он был рад, что кто-то еще хочет о нем заботиться. Не сковывать гиперопекой, а просто любить.
Отношения их напоминали отношения молодого барина и любимой старой няни в современном интерьере. Когда у Алекса было настроение, он рассказывал ей о своих похождениях, о том, что узнал, как падал и вставал на ноги. Груня слушала, охала и хваталась за сердце.
— Если бы Марта Феоктистовна слышала это! — приговаривала она. — Ее мальчик, такой нежный и чувствительный, жил в подвалах и питался с уличным отродьем!
— Груня, да ты так ничего и не поняла! Это же были мои друзья, слышишь? Друзья, которых у меня никогда не было в детстве благодаря мамочке. Она лишила меня всего — нормального детства, нормального общения. Никогда не прощу ей.
— Но Сашенька, она же тебе образование дала, она о твоем благополучии пеклась.
— Да, это верно. Мозги она мне вставила на нужное место. Только меня никто не спросил, хочу я такой жизни или нет. Если бы я не сбежал тогда, что было бы, а? Грунь, ну вот скажи, что было бы дальше? Так и держали бы меня взаперти и водили везде за ручку? Да я до двенадцати лет спички не мог в руки взять. Она сразу поднимала крик: «Отберите у него спички! Он может зажечь их и обжечься!» Я нож не умел держать, я на улицу один не выходил, мне чуть ли не градусником температуру еды измеряли. Я же мог сойти с ума, Груня, понимаешь? И я думаю, что мама была не совсем в уме, когда проделывала все это.
 
— Не знаю, Саша, не знаю. В последние годы Марта Феоктистовна такая стала… Вся в себя ушла, голова седая, сильно сдала, горемычная.
— Не дави на жалость, Груня. Она знала, почему я сбежал и почему ни за что не вернусь под ее крыло. И я ничуть не жалею, что сделал это. Я бы никогда не вернулся в этот дом, пока она была здесь. Ты — другое дело. Давай-ка пить чай, мой нос чует запах печеного с кухни. Признавайся, чего напекла сегодня?
В таких разговорах они по крупицам восстанавливали годы, проведенные врозь. Алекс узнавал о матери, Груня — о том, как Сашенька превращался в Алекса. Когда она бормотала себе под нос, она называла его «мой мальчик». Вот и сегодня, увидев его в плохом настроении, она зашаркала на кухню варить горячий шоколад, который он обожал. «Мой мальчик не в духе, моему мальчику нужен шоколад», — шелестела она. Груня пришла в этот дом деревенской девицей, умеющей варить картошку и жарить грибы с луком. За долгие годы совместной жизни Марта научила ее многому. Сама вышедшая из низов, она за годы благополучия приобрела весьма требовательный вкус во всем. Строгая в отношении еды, она требовала и от Груни основательности. Алекс всегда говорил, что лучше Груни никто горячий шоколад не готовит. Она и какао добавит, и кусочки настоящего шоколада растопит, и молотыми орешками присыплет.
Когда она внесла дымящуюся чашку к нему в комнату, он лежал одетый на покрывале, ноги — на спинке кровати, руки — под головой, глаза уставлены в потолок.
— Шоколад, Сашенька. Выпей.
— Груня, меня шоколад сейчас не спасет.
— Спасет, спасет. Всегда спасал, и сейчас спасет.
Алекс нехотя придвинул к себе горячую кружку.
— Али влюбился мой мальчик? — пробормотала Груня и вышла из комнаты.
— Ну, Грунька, все тебе интересно! — крикнул ей вслед Алекс.
— И неинтересно мне вовсе, у самого на лице нарисовано, — донеслось из-за прикрытой двери.
— Груня! Не выдумывай!
— Больно надо. Я-то, в отличие от некоторых, на выдумки не сильна.
— А кто силен?
— А зеркало вон на столе стоит, погляди.
Груня торопливо зашлепала от двери, зная, что за такими словами последует достойный ответ.
Алекс рассмеялся и плюхнулся лицом в подушку. А что? Может, и вправду влюбиться? Чтобы жить было веселее. И чтобы на клиенток не кидаться бешеной собакой только за то, что они на свидание идут. Как она сказала, у Зимницкого? Клуб известный, дорогой, фейс-контроль, пропуска, приглашения, показы лучших модельеров. Он как-то был там с Ковальчуком на деловом ужине с клиентом. Они, правда, потом еще долго обсуждали странности интерьера клуба. Ковальчук все хотел связаться с хозяином и предложить свои услуги по улучшению дизайна. Эх, и почему они все оттягивали это? Вот работали бы сейчас с клубом, и Алексу не пришлось бы думать, как туда попасть. Глупость, конечно, но вдруг до смерти захотелось посмотреть, с кем она там будет. Только взглянуть одним глазком — и все. Интересно же знать, что за хахаль будет ее сегодня обнимать за округлые плечи и гладить по мерцающим волосам. Черт! Вот запало ведь в душу. До чего надо опуститься, чтобы подглядывать за женщиной. Тем более за женщиной, не принадлежащей ему и ничем ему не обязанной. Ну пошла и пошла на ужин. Ему должно быть наплевать на это. Да, наплевать. Только вот что-то во рту пересохло и плеваться нечем.
Алекс вскочил с кровати и стал листать телефонную книжку. Может, кто-нибудь сможет помочь ему попасть на сегодняшний показ? Звонки друзьям ничего не дали: те, кто могли бы помочь, были недоступны. Плохо отдавая себе отчет в том, что и зачем он делает, Алекс выскочил из дому и поймал такси. А вдруг она его заметит? Что он скажет? Она будет смеяться над ним, это точно. Скажет, что такого дурака еще надо поискать. Приперся за ней, как последний идиот.