Тьма знает

Конрауд пошел за ним по пятам и в той части холма, где темнота была гуще всего, окликнул Полли. Тот остановился, обернулся – и очень удивился, увидев, что на него смотрит в упор калека-слабак. Он не успел спросить: «Чего ты тут шляешься?» – потому что Конрауд, ни говоря ни слова и не мешкая ни секунды, приблизился к нему, сжимая ключ в здоровой руке, и без предупреждения нанес мощный удар по лицу. Удар пришелся по щеке, да так, что кожа лопнула, а Полли взвыл от боли. Это нападение было неожиданным, яростным, Полли было больно, и он никак не мог защититься. Конрауд ударил его ключом по коленке, так что тот упал и, не успев и глазом моргнуть, получил еще удар по лицу, над бровью. От этого он снова упал ничком и ударился головой о камень. Конрауд быстро ударил его в четвертый раз – прямо в середину лица. Этот удар был самым мощным, он пришелся на полуоткрытый рот, почти лишил Полли сознания и выбил ему шесть зубов.
Лежа на земле в полубессознательном состоянии, Полли стонал от боли, а Конрауд напоследок пнул его и спокойно зашагал в Теневой квартал, где смыл с ключа кровь, насухо вытер его и положил обратно в ящик с инструментами. Отец когда-то научил его двум правилам, позволяющим одержать победу в драках с превосходящей силой противника. Первое: по возможности захватить противника врасплох, чтоб он растерялся, когда его атакуют. Второе: не колебаться и не мешкать, и отделать противника так, чтоб он век помнил.
Когда у Полли спросили, где он так поранился, он ответил, что упал. С той поры он больше никого не доводил в училище, а весной и вовсе ушел оттуда.
42
Конрауд проснулся с головной болью. Накануне он выпил целую бутылку, открыл другую, выкурил множество сигарилл и переслушал еще больше песен и наконец заснул на диване в гостиной, среди ночи проснулся и перешел в кровать. Заснуть опять ему так и не удалось, он принял снотворное и после этого успокоился.
Уже перевалило за полдень, когда он не спеша поехал снова в Сельфосс, где у него была назначена встреча с Лукасом – единственным, кто, как говорил вожатый скаутов, был в скаутском отряде вместе с Сигюрвином. Конрауд не очень точно изложил ему свою цель, сказал что-то общее насчет старых товарищей по скаутскому движению – и упомянул Сигюрвина. Лукаса его запрос удивил: ведь ему, как и другим, дело Сигюрвина было известно, – и он назначил Конрауду встречу в одном кафе в городе. Конрауд вовремя подъехал туда и припарковал машину у здания. Уютное помещение наполнял аромат кофе и свежевыпеченного хлеба. Конрауд вошел и осмотрелся. В этом часу посетителей было мало. Из-за одного столика поднялся человек, подошел к нему и поздоровался.
Они сели за стол со своим кофе. Как и вся страна, город Сельфосс и его окрестности сильно пострадали в кризис. Там была безработица и жители испытывали трудности, пока не развилась туриндустрия и жить не стало полегче. Лукас промаялся без работы два года, у него отобрали дом за долги, они женой жили на маленькой съемной квартирке, принадлежавшей одному ее родственнику, – рассказывал он Конрауду. Но потом дела поправились, он отучился в школе гидов, какое-то время возил по югу Исландии автобус с туристами, и работы у него хватало.
Лукас прихлебывал кофе. Конрауд хотел угостить его кусочком торта или бутербродом, но он отказался. Внешность у Лукаса была топорная, волосы русые, всклокоченные, лицо широкое, а одежда такая, какую, по представлениям Конрауда, и носят гиды: плотная зимняя куртка и альпинистские ботинки. По его словам, он родился и вырос в Рейкьявике, начал ходить на киносеансы «Христианского общества молодых людей», а оттуда была прямая дорога в скауты.
Лукас сказал, что о скаутском отряде у него остались теплые воспоминания – и тут оказалось, что ему очень нравится вспоминать то время. Он признался, что до мозга костей столичный житель и все хочет переехать обратно в Рейкьявик, но цены на жилье там – «неадекватные». Ему часто приходилось бывать в столице по делам, но надоело постоянно мотаться туда-сюда, особенно зимой, когда над страной бушевали циклоны и он рисковал застрять на пустоши Хетлисхейди в буран.
 
– Со мной так случалось не однажды и не дважды! – с улыбкой говорил он.
Они спокойно пили кофе и некоторое время болтали о проходимости дорог и ценах на жилье, и о том, каково было детство в Рейкьявике в старые времена, и как изменился город, – а потом Конрауд снова перевел разговор на скаутов.
– У нас на всю эту униформу просто средств не хватало, – улыбаясь, вспоминал Лукас. – На гольфы эти зеленые кусачие, скаутские шапочки и прочее. В Первый день лета [28] мы обычно маршировали – на морозе, а на День независимости при дожде. Но было весело. Походы были интересные. И люди там были все добрые. У меня о скаутах остались только хорошие воспоминания.
– Я общался со старым вожатым, Хоульмстейном…
– Ах, старик Хоульмстейн!
– Он мне рассказал, что вы были в одном отряде с Сигюрвином, который, правда, в скаутах надолго не задержался.
Лукас посмотрел на Конрауда.
– Простите, вы в полиции не работали?
Конрауд кивнул.
– То-то мне ваше лицо показалось знакомым, – сказал Лукас. – Я вас помню из новостей, когда по телевизору показывали про это давнишнее дело. Вы до сих пор там работаете?
– На самом деле уже нет, – ответил Конрауд, – но я расследую другое преступление, которое может быть с ним связано, – добавил он, не вдаваясь в подробности.
Но Лукасу хватило и такого ответа.
– Сигюрвина я немножко помню, – сказал он, – наверное, в основном, из-за одного происшествия с ним. Как вы сами сказали, он в скаутах надолго не задержался, но мы с ним были в одном отряде, и насколько я помню, парень он был хороший, разве что немножко застенчивый, и чувствовалось, что все эти скаутские дела ему быстро наскучили. Но в наш коллектив он влился хорошо. У нас там были Гунди, Сигги и Эйоульв, и… А потом он бросил, и…
– А после этого ваши пути не пересекались.
– Нет, я его больше не встречал. Только видел фотографию в газетах в то время, когда он был в розыске. Этот их бизнес, и этот друг его… это же все из-за него, да? Вот деньги из человека такого дурака способны сделать! Мы сами это на собственной шкуре почувствовали, и еще как! Вся наша страна.
– А вы и дальше остались в скаутах?
– Да-да. Некоторые из нас там остались подольше, и кое у кого это плавно перетекло в работу в спасательном отряде, – хотя я там долго не пробыл. Мои приятели пошли в спасательный отряд в Рейкьявике, а я не мог: я в довольно молодом возрасте получил работу на торговом судне. А потом сошел на берег, переехал сюда, недолго просидел в правлении скаутской организации, и если здесь что-нибудь будет происходить – то вот он я. Я им всегда говорю, что в случае чего мне можно звонить. Если им людей не будет хватать.
– А кто-нибудь из этих мальчишек потом стал увлекаться джипами? Вы не помните?
– Джипами? Нет, такого не припомню.
– А у кого-нибудь из них был большой джип?
– Да ничего у этих мальчишек не было.
– А позже? Когда Сигюрвин пропал? Вплоть до две тысячи девятого года?
– Вполне могло быть, просто я их не настолько хорошо знаю. А почему именно две тысячи девятый?
– Это связано с одной маленькой деталью нашего дела, – ответил Конрауд. – У спасательных отрядов ведь наверняка были мощные джипы с рациями и прочим.
– Конечно.
– И с большими антеннами?
– Да. Для поисков на высокогорье оборудование должно быть хорошим.
– А на ледниках?
– Да, разумеется.
Посетителей в кафе прибавилось. Собеседники допили свой кофе, и у Лукаса зазвонил телефон. Его ждала группа туристов. Они распрощались на улице, Конрауд побрел к реке Эльвюсау, протекавшей неподалеку, и стал глядеть на бурлящие волны. Этот поток завораживал – а из уроков географии Конрауд помнил, что его исток находится на леднике Лаунгйёкютль. Он смотрел на ледниковую реку, и его мысли уносились на высокогорье, где во льдах все эти годы покоилась тайна, и в памяти у него до сих пор была свежа застывшая ухмылка Сигюрвина, когда того наконец спустили с ледника, – словно он смеялся ему в лицо.