Тьма знает

– Да, но еще я сказала, что это всего лишь мои догадки.
– Ты считаешь, что они снова начали сотрудничать?
– Такого я и представить себе не могу.
– Но почему?
– Энгильберт твоего отца терпеть не мог. Считал его подлецом, знать его не желал.
– Это он тебе сказал?
– Да.
– А из-за чего он заговорил с тобой о моем отце?
– Он о нем никогда и не говорил, но однажды он стал скандалить с мамой, в разговоре всплыл твой отец, и мама о нем очень дурно отозвалась. А потом я спросила папу, что это за человек, – и тогда он рассказал, что когда-то находился в дурной компании, и его втягивали в такие вещи, о которых он сейчас жалеет.
– А он рассказал тебе, что это были за вещи?
– Нет. А почему ты решил, что они снова стали сотрудничать? Чем ты это докажешь?
– После гибели отца я кое-что нашел в его вещах.
– Что именно?
– Статьи о знаменитых фальшивых медиумах и о том, как их разоблачили. Истории об обманах. Рассказы об эфирном мире.
– Эфирном?
– Да.
Эйглоу долго смотрела на Конрауда испытующим взглядом и молчала. По натуре она была недоверчива, и от него это не ускользнуло.
– Там попалось что-то необычное? – наконец спросила она. – Что-то, чего ты у него не видел раньше?
– Вот именно. Там были более свежие статьи и истории, и я решил, что он тогда опять взялся за эти свои медиумские штучки. Но никакого подтверждения этому я не получил.
– А ты веришь в потусторонние миры? – спросила Эйглоу. – В эфирные или как их там еще называют?
– Нет, – ответил Конрауд.
– Точно?
– Да, точно.
– А почему мне все-таки кажется, что веришь?
– Не знаю.
– Энгильберт уважал тех, кто верил, – сказала Эйглоу. – Он сопереживал тем, у кого случилось горе и кто искал ответов. Твой папаша ни во что не верил. Никому не сочувствовал. Над ищущими ответов он насмехался. Как эти люди вообще могли работать вместе? Вот скажи мне. Как их пути вообще сошлись?
Конрауд не нашел, что ответить.
– Мой отец верил в то, что в старину называлось «эфирным миром», – продолжила Эйглоу. – Он верил, что туда попадают люди после смерти и что он настолько же реален, как и наш здешний мир, и жители эфирного мира время от времени выходят на связь с жителями земли. А его роль – проводить эту связь. Служить посредником. Твоему папаше удалось опозорить эту связь. Ту хорошую способность, которой обладал мой папа. Мне очень больно думать об этом, и, если честно, я не знаю, как мне принимать тебя, эти твои хлопоты. Просто не знаю…
29
Конрауду стало больно от ее слов об его отце, но он постарался не бросаться тотчас на его защиту. Он понимал, что толку в этом не будет – да и, по правде говоря, ему доводилось слышать гораздо более нелестные отзывы о нем, чем у Эйглоу. Единственное, что его удивило – что его отцу через столько лет после смерти удалось вызвать такие сильные эмоции.
Иногда он слышал разговоры отца о спиритических сеансах. В основном это были рассказы о невероятных вещах, о чем-то, над чем можно похохотать. Эти рассказы пробудили интерес у Конрауда, и постепенно он познакомился с различными идеями человечества о жизни после смерти, в частности – с теорией об эфирном мире, в глазах спиритистов столь же реальном, как и наш земной. Когда в смертный час люди отходили в эфирный мир, их душа уносила туда с собой все свойства из земной жизни, например, личность и память, и они становились основной в новом бытии, эфирном теле. Единственное, что человек оставлял в земном мире – мертвое тело, пришедшую в негодность оболочку для души. Во все это верил отец Эйглоу. Он считал, что у него есть некая антенна, открывающая доступ к списку душ в эфирном мире.
– Я всего лишь пытаюсь понять собственного отца, – сказал Конрауд. – Понимаю, что он был не без греха. Я сам первым готов это подтвердить. Если ты не решаешься говорить о таких вещах со мной, то я это хорошо понимаю. Я и сам толком не могу сказать, какого результата ожидаю от этих своих хлопот. Возможно, я пытаюсь лучше понять его. По-моему, я его как следует и не знал.
 
– Некоторые вещи лучше не ворошить, – ответила Эйглоу. – Ты сам об этом не задумывался?
– Если начистоту, то… – Конрауд замялся.
– Что?
– Это как раз то, что я до сих пор и делал, – сказал он. – Ничего не ворошил. Наверное, я боялся браться за его дело, чтоб не наткнуться на что-нибудь, чего мне лучше не знать. С ним было сложно общаться. Он занимался вещами, которые не выносят дневного света. Я не был уверен, что мне вообще хочется узнать больше о нем самом и о том, почему его постигла такая участь. Может, ему было и поделом? Я полагаю, что у тебя… – Конрауд замолк. – Может, ты и не знаешь ничего о том, о чем я говорю.
– Разница между ним и Энгильбертом заключалась в том, что мой отец был душевным человеком и в жизни мухи не обидел, – сказала Эйглоу. – Напротив, он был ранимый и не выносил, когда к нему лезли. Наверное, оттого-то он и пил. Я долго ломала голову над вопросом, почему он свел счеты с жизнью. Он не оставил после себя никаких объяснений. Накануне он ничем на это не намекал. Никак не показывал, что собирается сделать. Ни маме письмо не написал, ни мне. У нас на руках не было ничего, что бы объясняло, почему он принял такое решение.
– Значит, оно было принято спонтанно?
– Видимо, да.
– Он раньше уже пытался совершить что-нибудь подобное?
– На самом деле, да. Один раз. Много лет назад.
Эйглоу молчаливо смотрела на Конрауда, и он догадался, что она не собирается пускаться в подробности. Здесь он хорошо понимал ее: они были практически незнакомы, и он ощущал, что эта встреча ей неприятна.
– Он продолжал работать медиумом после того, как всплыло их сотрудничество и то, как они дурили людей в годы войны?
– Вообще-то да, но в очень скромном масштабе для узкого круга.
– И у него хорошо получалось? Вступать в контакт с этим… эфирным миром?
– Ну давай, посмейся над ним! – Эйглоу показалось, что она уловила в словах Конрауда насмешливый тон, и она рассердилась.
– Прости, – поспешно ответил он, – я не хотел… я о таких вещах разговаривать не умею. Я совсем не хотел тебя обидеть. Совсем-совсем. Просто у меня нет опыта разговоров на такие темы.
– Он был настоящим ясновидящим, – сказала Эйглоу. – Он давал людям утешение. Не надо смотреть на это свысока.
– В последний раз, когда мы встречались, ты сказала, что ему стало очень не по себе, когда он услышал о гибели моего отца и об ее обстоятельствах. Ты можешь рассказать мне об этом поподробнее?
– Мне это мама рассказала. Она сказала, что его реакция была просто ошеломляющей. Он прямо-таки испугался, и она не знала, чего именно. Он за порог выйти боялся, если мама не шла с ним. Тщательно проверял, заперты ли двери, закрыты ли окна, всегда держал свет в квартире включенным, как будто вдруг начал бояться темноты.
– И он начал себя так вести, когда узнал об этом убийстве?
– Мама считала, что он, скорее всего, боится, что твой папа станет приходить к нему с того света, – кивнула Эйглоу, – и будет его мучить.
– А раньше он когда-нибудь так себя вел? – спросил Конрауд.
Эйглоу помотала головой.
– Он был очень чувствительный и… да, слабовольный, – продолжила она. – Его было легко заставить нервничать, и мама рассказывала, что, когда в годы войны его ославили как фальшивого медиума, он очень долго оправлялся от этого и, видимо, так до конца и не оправился.
– Это потому, что он обладал способностями?
– Да, разумеется, а еще потому, что он никому не желал зла. Не такой он был человек. Его из-за всего мучила совесть, и он все время хотел постараться как следует.
– Его вскрывали? – спросил Конрауд.
– Нет. Не посчитали, что для этого есть причины. Все произошло очень быстро. А почему его должны были вскрыть?
– Не знаю, мне просто в голову пришло. Ты говорила, он пил. Я помню, в нашу последнюю встречу ты сказала, что он уходил в запои.