Тьма знает

– Она была ровесница Хьяльталина?
– Вот совсем ничего не могу сказать. Я же ее видел мельком.
– Одета богато? Бедно?
– Ни то, ни другое. Совершенно обыкновенная женщина, довольно низкого роста, по-моему, в темном пальто, и волосы темные, а на них такой платок, как женщины носил в старину. Я не стал ее долго рассматривать, да и Хьяльталин хотел побыть с ней наедине, так что я удалился.
– Вы последний, кто видел Хьяльталина живым?
– Да.
– И он не сознался?
– Нет, просто закрыл глаза и умер. Мне показалось, он довольно мужественно встретил смерть. Разумеется, новость о том, что у него рак, его подкосила, как это обычно и бывает, но мне кажется, в момент смерти он примирился со своей участью. Во всяком случае, я заметил по нему именно это. Но он не выражал ни раскаяния, ни сожаления о чем-либо, что он сделал в жизни – если для вас это считается доказательством.
– Он был верующий?
– По сравнению с вами – да.
Конрауд остановился и посмотрел вокруг. На город и горы на севере открывался красивый вид, и он неподвижно стоял на осеннем солнце и любовался им. На Брейдхольтском проспекте движение было оживленным. Конрауд был до мозга костей столичным жителем и считал, что лучше всего на свете – в Рейкьявике в солнечную погоду.
– Ваши сотрудники выяснили, почему его отвезли на ледник? – спросил пастор, когда Конрауд собирался уходить из больницы.
– Нет. Только я больше в полиции не работаю. Не знаю, что они там считают.
– Но ведь вы не бросили это дело? – заметил пастор.
– Отнюдь.
– Тогда почему вы меня об этом расспрашиваете?
– Я… я просто последние дни все думал о Хьяльталине, – ответил Конрауд. – Хотел узнать, не сказал ли он чего-нибудь. Собственно, я просто поболтать хотел, не проводить допрос. Надеюсь, у меня не получился допрос.
– Хьяльталин вам отпущения грехов не давал, – ответил пастор. – Если вы именно это хотели услышать.
– Нет, – ответил Конрауд. – Я его и не ожидал.
16
Когда она позвонила в полицию из-за пропажи брата, она была молодая – вся жизнь впереди, улыбчивая, дружелюбная – хотя, разумеется, взволнованная тем, что он исчез. Тогда она не ведала, что в последующие десятилетия ее жизнь будет проходить под тенью этого исчезновения. А сейчас, когда больше половины ее жизни уже минуло, Конрауд как будто разглядел, какой сильный отпечаток оставили на ней все эти события.
Ее звали Йоурунн. Конрауд долго с ней не встречался – и увидел, что на ее лице отпечатались следы давней усталости как напоминание о трудных временах. Улыбчивость исчезла. Дружелюбие было уже не таким искренним. Она сказала, что благодарна судьбе за то, что ледник вернул ей брата, – однако не смогла уберечься от шумихи в прессе, начавшейся после этого: ажиотаж в СМИ ужасно докучал ей. В газетах регулярно возникали какие-то теории заговора, появлялись новые сплетни, всплывали старые фотографии, припоминания, пересказы. Она вскоре прекратила отвечать журналистам, и каждый раз, когда речь заходила об этом деле, ей становилось больно, так что она вообще перестала следить за тем, что об этом говорили и писали. Ей пришлось сменить номер телефона на такой, который не был записан в телефонном справочнике: она была по горло сыта звонками от подвыпивших хамливых незнакомцев, считавших, будто лучше всех знают, что именно там произошло.
Сестра и брат были очень близки друг с другом, и ей было легко отвечать на вопросы о приватных делах Сигюрвина и его личной жизни в давние годы. Общение с Конраудом у нее всегда проходило хорошо. Она доверяла ему и в глубине души знала, что он прилагает все старания, чтобы раскрыть дело, и когда сейчас, после обнаружения ее брата, Конрауд захотел с ней встретиться, она охотно согласилась. До того у нее дважды побывала Марта и тщательно расспрашивала о леднике, – но Йоурунн, как и всякий другой на ее месте, только удивлялась, что ее брат нашелся именно там, – и не могла предоставить никаких новых сведений.
– Я слышала, вы уже вышли на пенсию, – сказала Йоурунн, когда пригласила его к себе домой. Она была одиночкой: незамужняя, бездетная, – и Конрауд раздумывал, не из-за брата ли этак вышло.
 
– Так и есть. Но здесь особый случай.
– Точно. И никто в нем не разберется лучше вас.
– Наверно, вам от такой новости стало не по себе.
– Да. Это… просто сюрреализм какой-то! Когда наконец это произошло… Я уже и не ждала, что он вообще найдется, уже давно смирилась. И с тем, что он погиб, и с тем, что мне никогда не узнать, что с ним случилось. И вдруг – вот это!
– Что первым пришло вам в голову, когда вы услышали про ледник? Самым-самым первым?
– Не знаю. А вам?
– Что нам надо было лучше стараться, – ответил Конрауд. – Что мы упустили что-то важное. Что мы уже давным-давно должны были бы его найти.
– По-моему, вы всегда старались – лучше некуда.
– Значит, недостаточно. Мы… как-то все перепутали.
– Первым делом я, конечно, очень удивилась, – ответила Йоурунн. – Зачем Сигюрвину было туда лезть? А потом я услышала, что он не сам по себе поднялся на ледник, а его туда отвезли, и я подумала: наверное, это был кто-нибудь, кому на ледник подниматься не привыкать. Туда ведь никто не пойдет, если не знает, что там и как. Марта мне рассказывала, что полиция там все осмотрела очень тщательно, но пока не нашла никаких зацепок. Конечно, на ледники много кто поднимается. По крайней мере, сейчас. Экскурсионные группы. Альпинисты. Охотники. Лыжники. Походники. Туристическое общество Исландии. Любители природы. Они вот все.
– И служба спасения.
– Вот, точно. Они же всегда кого-нибудь спасают на ледниках?
– В связи с Сигюрвином ничего не пришло в голову сразу?
– Нет. И потом я об этом думала – и тоже ничего в голову не пришло.
– Он никогда ни о чем таком не говорил?
– Никогда. По крайней мере, я не запомнила.
– У него были какие-нибудь друзья или знакомые, которых мы не знаем и которые увлекались чем-нибудь подобным? Путешествовали по высокогорью? Лазали по горам?
– Вряд ли. Сигюрвин из Рейкьявика выезжать вообще не хотел, – ответила Йоурунн. – Поездки по стране были ему неинтересны – а вот за границу он ездил часто: ему нравилось. Росли мы не в достатке, так что, когда у Сигюрвина появились средства, он решил тратить их на развлечения – в том числе и на путешествия.
Конрауд знал, что брата и сестру воспитывала мать-одиночка, которая умерла через несколько лет после исчезновения сына. В детстве они жили в крайней бедности, даже на еду им едва хватало. Какую-никакую помощь им оказал дядя. Он держал небольшой магазинчик и обеспечил и брату, и сестре после школы возможность учиться дальше: она отправилась в колледж, а он – в Коммерческое училище. Оба были очень старательны, а Сигюрвин очень ловко добывал им небольшие доходы, зарабатывая стрижкой лужаек и тому подобным. Он раздобыл себе водительские права, как только достиг подходящего возраста, и начал работать на этого своего дядю. Он немедленно хватался за любую возможность заработать хоть немного лишних крон. Возмужав, он, судя по всему, всегда жил в достатке. С его дядей Конрауд в свое время встречался в связи с расследованием. Тот хорошо отзывался о Сигюрвине и горевал об его исчезновении, однако описывал его как человека, у которого на уме одни лишь деньги. Эти слова Конрауд запомнил надолго, потому что они совпадали с тем, как Сигюрвина описывали другие, – правда, они были не так красноречивы, как добросердечный торговец. Сигюрвину нравилось зарабатывать деньги. Нравилось наживаться.
Йоурунн как-то сказала, что Сигюрвин хорошо заботился об их матери, да и к ней проявлял щедрость. При этом он был экономен и считал, что договоренности всегда надо соблюдать. Он не на шутку расстроился, когда Хьяльталин стал упрекать его в нечестности, обмане и мухлеже, и чем больше кипятился Хьяльталин, тем суровее к нему становился Сигюрвин. Йоурунн сказала, что не знает, отчего отношения между ними стали такими сложными. Сигюрвин мог быть абсолютно бескомпромиссным. Она рассказала, что как-то спросила его, почему бы им с Хьяльталином не устроить все так, чтоб в итоге оба остались довольны, но он ответил, что они договаривались о зарплате по-честному, без всякого обмана и мухлежа, а если Хьяльталину кажется, будто он забыл про договор, то это его проблемы.