Сила рода. Том 4 (СИ)
Доктор, хирург, спасший не одну сотню жизней. Погибший в сорок четвертом из-за просчета командования.
Основные части успели продвинуться далеко на запад, и полевой передвижной госпиталь двигался без положенного охранения — ведь тыл же!
Ну а группа вермахта, вырвавшаяся из окружения и прорывающаяся к своим, не устояла перед лёгкой целью — колонны с раненными и медперсоналом.
И, если бы можно было отказаться от чьей-то памяти, я бы точно выбрал именно Фёдора Петровича, даже несмотря на полезные навыки военного хирурга.
Слишком больно было смотреть на то, как немецкие части чуть ли не в упор расстреливают из автоматов безоружных раненных, а по автобусам и поводам с тяжелыми бьют зажигательными снарядами…
Теперь я знаю каково это — закрывать собой совсем ещё молоденького лейтенантика и смотреть в бездушные глаза нелюдей.
И чем дольше я смотрел на своих прадедов, тем больше историй раскрывалось у меня в памяти. Будто… будто я их уже знал, но забыл, а сейчас вспоминал.
Я стоял и смотрел на своих прадедов, ни один из которых не вернулся с войны, а на моих глазах наворачивались слёзы.
В той войне, которую я увидел не было Чести, и совершенно точно понял, что если оставить всё, так, как есть, то точно такая же война захлестнет сначала княжество, а потом и мой родной мир.
Потому что эти взгляды были очень похожи: фашистского пулеметчика и ксура в силовой броне.
Будто… будто смотрели на нас как на насекомых…
— Не допущу, — пообещал я, глядя на свой род, сквозь выступившие слёзы. — Война — удел Воинов. И я обещаю…
— Не спеши, — прервал меня прадед Фёдор Петрович. — Ты не можешь обещать то, что от тебя не зависит.
— Но…
— Построй больницу, — попросил Фёдор Петрович. — Мертвых не вернуть, но можно спасти живых.
— Академию военную открой, — согласно кивнул танкист Артём Олегович. — Только не для всех. Бери только людей войны. Неважно воин он или Воин.
— Но сначала школу, — Иван Дмитриевич блеснул стеклами очков. — Локальные конфликты — конечны, но война с безграмотностью — бесконечна. Ведь случится или нет очередная война зависит от того, как мы воспитываем своих детей…
— Производство не забудь, — подсказал Данила Иванович. — Знал бы ты, Миш, сколько хороших людей полегло из-за некачественных консерв или заклинившего движка.
Я молча кивал и глотал слёзы, никак не в силах выдавить из себя словечко.
После вчерашнего я уже считал себя матерым волкодавом, возомнил о себе невесть, что, искренне поверил, что я сильнее, умнее… лучше остальных.
Но сейчас, принимая память своих прадедов, я понимал, что по сравнению с тем, через что довелось пройти им, я… школьник и есть.
Диверсии, постоянный стресс, общение с другими партизанами, предательство из-за мешка картошки, пытки, допросы, побег…
Ежедневный бой, начинающийся с артиллерийских обстрелов, а заканчивающийся саперной лопаткой, скользкой от вражеской крови…
Свистящая рядом смерть, оглушительные попадания вражеских снарядов, контузия и глухота, которой никого не удивишь и, наконец, горящие заживо люди в заклинившей стальной коробке…
Смерть. От ран, из-за неудачных операций, из-за недостатка перевязочного материала. В какой-то момент ты настолько к ней привыкаешь, что даже не боишься летящей в тебя пули.
За спиной так и подуло холодом, а я ощутил мерзкие объятья костлявой, её леденящие пальцы, подбирающиеся к груди.
— Куда! — властно прикрикнул Фёдор Петрович, тая вслед за остальными прадедами.
— Пшла отсюда! — дед Юра шагнул ко мне, гневно нахмурив брови.
— Иди, иди! — поддержал его дед Серафим, грозя кому-то за моей спиной.
— Не боись, Миша, — подмигнул мне отец. — Мы с тобой.
— Мы рядом, — согласно кивнул дядя, не сводя с меня строгого взгляда. — Не подведи, племяш!
Холод тут же отступил, и я понял, что и на этот раз рандеву со смертью откладывается.
— Пасеку открой, — проворчал деда Юра, превращаясь в белёсую дымку тумана.
— И в лес сходи! — напомнил дед Серафим, растворяясь следом.
Последними исчезли отец с дядей, и я только сейчас задумался. То, что я вижу прадедов и дедов — это нормально, они давно погибли, но дядя с отцом…
Они же на момент моего попадания в воронку были ещё живы.
— Не думай об этом, — раздался тихий хор голосов на самой периферии восприятия.
— А ещё сердце рода! — неожиданно вспомнил я. — Что это?
— Это…
Но сколько я не прислушивался, сколько не напрягал слух, в ушах звенела оглушительная тишина.
— Поздравляю, Миша, — пробормотал я, открывая глаза и упираясь взглядом в нависающую надо мной крышку капсулы. — Ты балбес.
Хотя почему это? С родом познакомился — уже хорошо. Ну а то, что забыл спросить про Сердце рода, так тут ничего удивительного. Навалилось со всех сторон.
И Рив, и Толстой со своими проблемами, и жизни прадедов. Неудивительно, что позабыл. Ну да ничего, у меня в запасе есть разговор с перевертышами…
Тут мой желудок недовольно заворчал, и я долбанул ногой по крышке люка. Тело уже недвусмысленно намекало, что пора бы и поесть.
Аккуратно выбравшись из капсулы, я переждал неожиданный приступ слабости и пополз вниз по лестнице.
Теперь, еле держась за стальные поручни, я уже не считал идею разместиться на верхнем ярусе такой уж удачной.
Хуже того, чем ниже я спускался, тем сильнее меня тревожило моё тело.
Общая слабость, дрожь в руках и какой-то непонятный отек в горле… Но хуже всего был поселившийся в голове комок боли.
Стоило мне дернуть головой, как он взрывался ослепительной вспышкой, отдавая в глаза и в правое ухо.
А когда я, находясь где-то на третьем или четвертом ярусе, чихнул, так и вовсе чуть было не улетел вниз.
Голова мотнулась вперёд, расплескав переполняющую её боль, и я чудом удержался на лестнице.
— Ууууу, — я практически вслепую спустился до пола и привалился к стене.
Ненавижу такое состояние.
Понимаю внешняя рана — есть противник с мечом и твоя невнимательность или неумение. Здесь всё честно и справедливо. Но головная боль…
Хочется вскрыть себе черепушку и вырвать оттуда эту ксурову боль!
Продышавшись, я отлип от стенки и, стараясь не делать резких движений, огляделся по сторонам.
Судя по свету потолочных ламп, сейчас был обед или около того.
Обед!
В животе заурчало так громко, что меня аж согнуло пополам. Казалось, ещё чуть-чуть, и мой желудок начнет переваривать сам себя.
С трудом выпрямившись, я постарался принять невозмутимый вид, и поплёлся в сторону столовой.
Добравшись до столовой, я уставился на закрытые двери. Интересно, она ещё не открылась или уже закрылась?
— Опоздал братец, — подсказал проходящий мимо зэк с метлой в руках. — Ты бы это, шёл свое задание выполнять, а то полицаи последние дни рвут и мечут.
— Спасибо, — вежливо поблагодарил я мужика и направился в сторону аккуратных белых заборчиков.
Поработать всегда успеется, но для начала мне нужно пообщаться с Манулом.
К счастью, полицаев мне не встретилось, а те заключенные, которые попадались на пути имели деловой вид и куда-то спешили.
Я такому повороту был только рад.
Не дай Бог, кто-нибудь прицепится и позовёт в Круг. А я сейчас не то, что драться, чихнуть спокойно не могу. От любого напряжения голова взрывается болью.
Добравшись до забора Манула, я некоторое время думал, как поступить дальше — перешагнуть и постучаться в дверь или всё же дождаться его появления.
По идее, я мог перешагнуть тридцатисантиметровый заборчик и даже зайти к манулу в дом — он сам гарантировал мне безопасность.
Но вспомнив отношение перевертышей к своей территории, решил подстраховаться.
— Тук-тук-тук! — я повысил голос и тут же поморщился от всколыхнувшейся головной боли.
Дверь тут же распахнулась, будто перевертыш ждал меня за ней, и коротышка расплылся в довольной улыбке.