Ц-5 (СИ)

Там, в недалеком будущем, торгашеский центр застил знакомую волнистую крышу Курского, затмевая сам вокзал, как бы убирая его на задворки, а площадь ужимая до тесного проезда. В этом сквозило нечто нагловато-купеческое, нахрапистое, возвращающее ко временам Кабанихи и деревенских хитрованов-кулаков.
А ныне Курский представал во всей своей красе, и это как-то успокаивало, давало слабину натянутым нервам.
У вокзала кучковалось целое стадо оливково-желтых такси, сплошь «Волги» с шашечками. Особняком стояли два красных угловатых «Икаруса». Народу хватало, но, пробившись сквозь толпы встречающих и провожающих, я с радостью убедился, что очередь к кассам невелика — опыт прежних лет уверенно занял руководящее место.
«Могу даже инструкцию написать для попаданцев: как спрашивать крайнего, как проходить без очереди (самый простой вариант: «Мне только спросить!»), как ориентироваться, запоминая стоящих впереди и занявших за тобой…»
Выстояв минут десять, я протянул кассирше двадцать пять рублей — красные десятки и синюю пятерку.
— Два до Харькова, пожалуйста.
Кассирша — седая толстая бабуся — живенько все оформила, продвинув мне сиреневые билеты да рубль сдачи.
— Поезд отправляется ровно в девять вечера.
— Спасибо.
Все, теперь я спокоен: билеты в одном кармане, деньги в другом — и целый день впереди, чтобы прикупить в столице того, чего не найдешь в глубинке.
— Это мы только вечером? — тараторила Настя. — А мама успеет проводить?
— Успеет…
— А копун?
— Почему не копуша? — улыбнулся я, пальцами гладя висок — голова побаливала. К перемене погоды, наверное.
— Это мама у нас копуша, а папа — копун!
От Настиного щебета меня отвлекла сценка из вокзальной жизни. Вальяжный мужчина неожиданно вскочил с дивана и тревожно оглядел зал ожидания.
— Товарищи! — воскликнул он. — Чьи это вещи? Товарищи, кто забыл чемодан?
— Ой, мой это, мой! — подхватилась девушка в простенькой синтетической шубке. — Ой, спасибо!
А я шагал к дверям с табличкой «Выход в город», и улыбался.
Только в СССР все — товарищи. Ни в одной другой стране не существует той взаимовыручки, всеобщей поддержки, ставшей для нас правилом жизни. Необязательно, чтобы тебя кому-то представили, как на Западе — ты можешь спокойно подойти к любому незнакомцу и заговорить с ним, попросить о чем-то, даже о ночлеге. С самим такое приключилось однажды, в восемьдесят втором, в Москве. Пришлось двое суток ночевать на вокзале, а на третий день, где-то под вечер, я подошел к «теплой» компании, выпивавшей в скверике неподалеку от станции метро — друзья обмывали звездочки новоиспеченного майора. Парни, говорю, нельзя ли у вас переночевать? Мочи нет! Да не вопрос, отвечают. Меня приютил… как ни странно, не помню имени, знаю только, что он работал осветителем в областном театре кукол. Сначала благодетель повез меня к себе домой, но в метро передумал, и мы поехали к его любовнице. Там я и переночевал.
Не уверен, что в Москве образца 2018 года возможно подобное — вирус индивидуализма, занесенный демократизаторами, поразил «новую историческую общность — советский народ».
Я усмехнулся. Ничего, наработаем иммунитет. Вирусная инфекция долго лечится, легче бациллоносителей передавить, чтобы не портили «атмосферу социального оптимизма»!
— Ну, что, Анастасия? — бодро вылетело из меня. — По магазинам?
— По магазинам! — радостно поддержала сестричка.
[1] После «Рассвет» зачем-то перекрестили в «Энергию».
  
Глава 2
 
Западный Бейрут, Фахани.
Вторник, 20 января. Полуденный намаз
Арафат нервничал с самого утра, и никак не мог найти успокоения. Впрочем, тревога поселилась в нем месяцем ранее, когда в Вене ликвидировали Карлоса. Смерть Шакала прозвучала первым звоночком.
Изощренное чутье профессионального революционера дало подсказку, и Ясир ночью оставил свою квартиру, переехав в «операционную» — командный бункер ООП в квартале Фахани. Вокруг сплошь мусульмане — свои, не выдадут. А в двух шагах — лес пиний, зеленый пояс Бейрута. Уйти — легче легкого.
 
Но как же тут уйдешь? Как бросишь всё дело?
Тысячи и тысячи бойцов… Лагеря беженцев… Склады, забитые гранатометами, пушками, даже старыми танками из Румынии…
Арафат криво усмехнулся. Конечно, с миллиардом долларов на счетах скроешься, где угодно, но… Разве это жизнь? Пищеварить, трахаться — и знать, что израильские собаки победили? Ни. За. Что.
— Абу-Аммар![1]
Расслышав томный голос зама по военным вопросам, Ясир поморщился. В последние недели Абу-Джихад вызывал в нем приливы раздражения. Из Иордании их выперли, скоро и ливанцы попросят удалиться. Еще и Хабаш в затылок дышит, клятый «красный доктор»…[2] А о победах что-то не слыхать!
— Я здесь! — неохотно отозвался Арафат, выходя из-за толстой квадратной колонны. Бетонный потолок нависал, ощутимо давя на психику. Весь огромный подземный гараж тонул во тьме, лишь стрежневой проезд виднелся в скудном свете голых лампочек, горящих в полнакала.
Абу-Джихад Халил Ибрагим аль-Вазир, шествующий навстречу, сверкнул голливудской улыбкой. Изящного сложения, с элегантными локонами на голове, заместитель председателя ООП куда больше напоминал «ночного ковбоя», мальчика по вызову, чем сурового воина. За спиной зама сопел вечно потный Имад Лугние по прозвищу Гиена, в обнимку со своим любимым «калашниковым».
«Темные силы во тьме» — покривился Ясир.
— Пора? — буркнул вслух, принюхиваясь. Ноздри щекотал дорогой парфюм.
— Раи-ис![3] — Абу-Джихад жеманно приложил пятерню к сердцу. — Твоего слова ждут новобранцы!
— Далеко? — кисло спросил Арафат.
— Рядом!
— Поехали. Только быстро!
Все трое залезли в пыльный «Лендровер», и Гиена завел мотор. Фары мигом вымели мрак, упершись в сломанные ворота. За ними ширился еще один гараж — в цоколе торгового дома «Пикадилли», крепко сидевшего напротив улицы Хамра.
Пуская гулкие эхо по лесу обшарпанных бетонных колонн, джип выбрался к обширному хранилищу, залитому холодным светом неоновых трубок. Толпа мальчишек лет тринадцати-четырнадцати, в живописных лохмотьях, но с автоматами в руках, радостно завопила, сливая тонкие голоски в волне энтузиазма:
— Абу-Аммару и Палестине мы приносим в жертву свою душу и свою кровь!
Арафат выбрался из машины, растягивая толстые губы в деланной улыбке. Заученным армейским жестом приставил ладонь к бедуинскому клетчатому куфию. Он терпеть не мог дурацкий платок, но эта деталь одежды давно уж стала частью образа. Вон, половина восторженных пацанов, потрясавших «калашами», щеголяет в «арафатках».
Набрав воздуху, Ясир прокричал:
— Наша Палестина ждет свободы и независимости! Мы никогда не согласимся жить рядом с Израилем! Палестина будет существовать вместо Израиля! И вам, молодым бойцам, освобождать палестинские земли — от Ливана до Египта!
Худущий лопоухий мальчик не сдержал ликования и выстрелил одиночным вверх. Пуля отзвенела рикошетом, а на голову ушастому осыпалась штукатурка.
— Машалла, машалла! — выдохнул Гиена, грозя пистолетом юному автоматчику. — Едем, раис. Нас ждут в Шатиле.
— Едем.
Вскинув руку на прощанье, Арафат полез на заднее сиденье. Абу-Джихад примостился рядом, нагоняя запах мужского пота и женских духов. Чувствуя возбуждение, Ясир сжал зубы.
«Иншалла…»
Минуя сломанный шлагбаум, «Лендровер» выехал на улицу по крутому пандусу. Прохладный воздух с моря задул в приоткрытый лючок, вороша локоны Абу-Джихада. Ясир длинно вздохнул, смиряясь под накатом внезапной тоски. Борьба, борьба, борьба… Вся жизнь — борьба. Деньги, деньги, деньги… Борьба за деньги? Хм… Сразу два смысла, и оба — поганые. Остановиться бы… Выйти из машины, хлопнув дверцей. И один, совершенно один, оглушенный тишиной… Упиваться покоем взахлеб…
 
— Кыс эммэк! — выругался Гиена, и Арафат вздрогнул, выпадая из мечтательного флёра.