Горчаков. Пенталогия (СИ)

— Что вас обоих так смущает? Затраты? — Я выложил на стол чуть ли не последний козырь. — Неужели вы не готовы пожертвовать частью сейчас, чтобы завтра не лишиться всего?
— Готовы. Конечно готовы, Саша… Не впервой. — Дед мягко улыбнулся. И все, что ты сейчас сказал, определенно не лишено смысла — хоть и крайне сомнительно. Как бы то ни было, у нас еще есть несколько месяцев до того, как…
— Ты уверен? — Я приподнял бровь. — Судя по тому, что сейчас творится в Петербурге…
— Нет, не уверен! — Дед раздраженно стукнул кулаком по столу. — Я уже вообще ни в чем не уверен! Порой мне кажется, что мир за окном меняется быстрее, чем я успеваю туда посмотреть… Но не спеши, Саша. Суета порой даже более губительна, чем бездействие… — Дед опустил голову. — Просто дай мне подумать, ладно?
— Как пожелаешь. Но пока ты и прочие многомудрые главы родов будете размышлять, я, пожалуй, начну действовать. С твоего позволения. — Я на мгновение задумался и добавил: — Или даже без такового. Еще вчера я отправил поверенного в Челябинск. Ходят слухи, что скоро там будут продаваться чуть ли не целый завод.
— Слышал. Что-то дорогущее и убыточное: грузовики, двигатели или что-то в этом роде, — проворчал дед, откидываясь на спинку стула. — Думаешь наладить выпуск своих любимых… машинок?
— Думаю, — улыбнулся я. — Только не машинок.
  
Глава 23
 
— Как ты тут, Настасья Архиповна? — Я протянул руку и поправил выбившуюся из-под косынки рыжую прядь. — Совсем деловая стала, серьезная. Прям не подойти.
— А я, благородие, теперь всегда такая. Сам велел — производство, цеха, рабочие… Настасья то, Настасья это…
Госпожа мастерской — точнее, теперь уже не только мастерской — глядела строго, но особого недовольства в голосе я так и не услышал. Вряд ли происходящее последние несколько месяцев ей так уж нравилось — зато и возможности предоставляло такие, о которых любая другая восемнадцатилетняя девчонка из Елизаветино могла только мечтать. Моей княжеской волей, стечением обстоятельств — но в первую очередь, конечно же, благодаря собственному таланту — Настасья стала чуть ли не первым человеком на окраине вокруг Путиловского завода.
Под ее управление перешли не только с десяток небольших предприятий, но и несколько больших цехов. Она наняла в общей сложности чуть ли не тысячу человек — и смогла обеспечить работой каждого. Я ожидал, что в спешке скупленные производственные мощности превратятся в дыру, со свистом всасывающую целую кипу сотенных купюр ежедневно — но Настасья каким-то чудом смогла обойтись почти без “вливаний” с моей стороны.
Особой прибыли, впрочем, тоже не наблюдалось: все до копейки уходило в закупку станков, инструмента, на обеспечение работы цехов и, конечно же, оклады. Вряд ли она могла позволить себе платить всей ораве столько же, сколько своей команде, занятой проектами стоимостью по несколько тысяч рублей каждый — но на фоне того, что творилось в столице, и малого было вполне достаточно. Рабочие держались за свои места — а порой и приходили просить за оставшихся без дела товарищей.
Вряд ли подобное могло по-настоящему повлиять на обстановку в столице, но я пока еще верил, что даже это намного лучше, чем ничего. Не говоря уже о том, что в мои планы входило масштабировать полученный опыт на мощности в десятки раз больше.
И все это ляжет в том числе и на хрупкие плечи Настасьи Архиповны.
Она никогда не жаловалась и всегда старалась скрывать от меня любые неудачи, но я все равно замечал, что успехи в работе даются немалой ценой. Буквально за какие-то полгода Настасья повзрослела. Не то, чтобы стала выглядеть старше — просто набрала какой-то особенной стати. Еще совсем недавно она казалась чуть ли не девчонкой среди своей разномастной гвардии механиков — а сегодня даже я на мгновение оробел, заходя к ней в подсобку без предупреждения.
— Устала? — улыбнулся я, пододвигая ей блюдце с печеньем. — Ты вообще спишь?
— Бывает. — Настасья пожала плечами. — Иногда даже у себя в Елизаветино. Но сегодня мы всей мастерской у “Шевроле” ночевали. Через неделю сдавать, а туда двигатель толком не лезет… Как бы раму доваривать не пришлось.
 
— Прямо все вместе? — Я пропустил технические детали мимо ушей. — Спали рядышком, под одним бушлатом?
— Да ну тебя, благородие, — рассмеялась Настасья. — Дурак!
Настроение я ей, похоже, чуточку поднял. Уже неплохо.
— Не надрывайся ты так. — Я протянул руку и коснулся обхвативших горячую кружку пальцев. — Не бери все на себя. Делегируй… У тебя ведь есть надежные ребята?
— Да найдутся, — отозвалась Настасья.
— Переводи на другие места в руководство. Самых толковых еще с сентября отправим учиться — с тобой вместе. — Я на мгновение задумался. — И двоих-троих я у тебя заберу.
— Это с чего бы? — Настасья нахмурилась. — И куда?
— В Челябинск, — вздохнул я. — В Сибирь и, может быть, на Путиловский. Так что набирай еще.
— Да я-то наберу, благородие — сколько скажешь. Сейчас такое время, что на любую работу в коридоре с шапками стоят. — Настасья осторожно отхлебнула горячий чай. — Только чем я всю эту ораву займу? Заказов нет почти. Если бы с таксопарком не договорились на ремонт — сейчас совсем уже туго пришлось бы.
— Работа будет, — пообещал я. — Дед выбьет заказы от казны. А я еще найду инвесторов. Обязательно найду!
Вряд ли такое шило, как стрельба в юнкерском лагере, вообще можно утаить в мешке. Об этом наверняка уже знают и в губерниях, и в столице. А значит — и за границей. Даже если до Европы не дошли слухи о “глушилке”, кто-то непременно пожелает разобраться, какая именно железка задала жару целому лагерю, полному Одаренных. И тогда спрос на пулеметы и панцеры возникнет — а через полгода-год и вовсе станет запредельным. Даже если дед, Андрей Георгиевич и прочие многомудрые старцы этого еще не понимают — такое производство просто обязано стать золотым дном для того, кто успеет первым.
О том, что мои враги, возможно, штампуют смертоносные железки прямо сейчас, я старался не думать.
— Ну, если будет — тогда хорошо. — Настасья явно через силу улыбнулась. — Останешься еще, благородие? Чайку подлить?
— Да хватит уже — чайку. — Я вздохнул и отодвинул опустевшую кружку. — Пора уже. Дела не ждут.
— Дела, дела… Совсем уже скоро сюда заглядывать перестанешь. — Настасья поднялась. — Ладно, давай провожу.
— Не надо, — улыбнулся я. — Все равно через дворы пойду.
Пешком — там или на автобус, или на такси. В последнее время я нередко сбегал по своим делам без машины и охраны. Набор защитных и маскирующих плетений, “парабеллум” под курткой и неприметный наряд казались мне куда более разумным вариантом, чем кортеж из “Волг” набитых охраной. Дед бы со мной, конечно, не согласился, но я предпочитал думать, что чем меньше людей — пусть даже самых надежных и проверенных — знает, куда я собираюсь — тем лучше.
Особенно сейчас.
Пробравшись по задворкам, я вышел на улицу и зашагал в сторону Екатерингофа. Не торопясь, руки в карманы. Даже не стал бежать за автобусом, который уехал чуть ли из под носа — все равно на улице уже показался таксомотор. Редкое на окраине явление и, на мое счастье, похоже, свободный.
Я поднял руку, и грязно-желтая двадцать первая “Волга” с шашечками вильнула в сторону и остановилась у обочины. Я уселся на заднее сиденье и назвал адрес поверенного: собирался решить пару вопросов перед возвращением в училище. Водитель — рослый горбоносый мужик в кепке — коротко кивнул и бодро покатился по дороге. А мне оставалось только пялиться в окно на проплывающие мимо дома. Несмотря на все опасения деда и мои собственные, Петербург выглядел совершенно обычно: полупустым, как и всегда в рабочие часы на окраине, серым, мокрым и немного сонным. Через километра полтора я и сам чуть задремал и…
— Все еще шатаешься где попало без охраны? Не самое разумное решение.
Я распахнул глаза, дернулся — и уже в следующее мгновение закрылся Щитом, готовясь влепить в водителя что-нибудь максимально убойное.