Накануне (СИ)

Шмелёв срывает пенсне и подносит снимок близко к лицу.
– … выходит обызвествление при капсулировании… – бормочет он себе под нос. – что это? Понятно, дневник… изониазид… три раза в день по… грамм… три месяца.
– Если это подтвердится, то будет событием мирового значения! – Врач снова возвращается к снимкам, от снимков – к Оле. – Позвольте, а где эпикриз?…
– Только выписка из диспансера. – Оля протягивает Шмелёву карточку больного.
– … Илья Ильф. Тот самый Ильф? Вы станете знаменитой! Вас будут носить на руках!
– Кх-хым… – прерываю я диалог докторов. – положим, у руководства товарища Мальцевой несколько иной взгляд на ситуацию: будучи студенткой второго курса медицинского института, она самовольно стала испытывать на людях неизвестный препарат, полученный ей в кустарных условиях у себя на кухне…
– Анечка, вы сами синтезировали лекарство?
– … Представьте себе, Николай Андреевич….. – не даю ему сменить тему и продолжаю говорить рублеными фразами. – и лекарство это самое, кстати, не её. А теперь представьте, что бы произошло если бы лекарство оказалось не лекарством, а неизвестным веществом известного мошенника? Что если бы пострадал бы знаменитый писатель? Где бы была сейчас товарищ Мальцева и её незадачливый (одёргиваю гиснастёрку) начальник. Поэтому убедительно прошу вас, товарищ Шмелёв, не придавать эту некрасивую историю огласке (Олины глазки наполнились слезами). Руководство НКВД приняло решение передать все материалы по этой теме из в ЦНИИ туберкулёза, а, точнее, вам лично. Вам надлежит в кратчайшие сроки провести испытание лекарства и до конца года предоставить отчёт мне в спецотдел Главного Управления Государственной Безопасности.
– А как же моё руководство? – Растерянно разводит руками Шмелёв.
– Об этом не беспокойтесь, с ЦНИИ будет заключён официальный договор, ваше начальство окажет вам полную поддержку. Учтите, до поры до времени подробностей об этой работе никому, включая ваше начальство, знать не положено. Товарищ Мальцева назначается куратором темы от НКВД: она даст необходимые консультации и обеспечит надлежащий режим секретности.
– Почему секретности? – Выдыхает доктор. – Речь идёт о лекарстве от туберкулёза, его ждут миллионы людей.
– Вы меня не поняли, товарищ Шмелёв, – сбрасываю с лица суровую маску и улыбаюсь. – конечно же мы не собираемся скрывать само лекарство, более того, есть планы передать его в виде дара от нашей страны трудящимся всего мира. Сейчас речь здесь идёт о нашем приоритете, судите сами, если его даже студентка второго курса может на кухне получить, то что уж говорить о заграничных фармацевтах. Так что по рукам?
– Но почему я? – Всё еще колеблется доктор.
"На комплимент напрашивается или боится осуждения своих коллег?… Скорее второе, м-да, репутация наших органов в медицинской среде – ниже плинтуса".
– Скажу так, мы… – делаю многозначительное лицо и протягиваю руку вперёд.-… делаем ставку на молодых и талантливых учёных.
"С кем вы работники науки? Вот и отлично: рукопожатие сильное, решительное".
Быстро идём с Олей по длинному коридору санатория к выходу, за нами катится директор ЦНИИ.
– Надеюсь на вас, товарищ Шифман… – останавливаемся у выхода, директор вытирает носовым платком пот со лба.
Смотрю на его испуганное лицо: "Что-то я переборщил с этим".
– … любопытное здание, – делаю широкий жест рукой. – сверху, наверное, похоже на самолёт?
Сосновый бор вплотную подступает к фюзеляжу, хвостовому оперению и крыльям двухэтажного "самолёта", перед "кокпитом", где мы стоим, небольшая площадка.
"Эх, напрасно сказал…. ишь как затрясся, подумал, видно, что я здание у него собрался оттяпать".
– Костя, в Лаврушинский! – Оля весело плюхается рядом со мной.
"Раскомандовалась… три часа… время есть, до встречи с Кировым (оказалось он уже в Москве) ещё два часа".
Незаметно киваю в ответ на вопросительный взгляд водителя в зеркале заднего вида.
Москва, Лаврушинский переулок, д.17
 
Квартира Ильи Ильфа.
30 июля 1937 года, 15:30.
Стоим вчетвером в прихожей: у Маруси, как всегда, глаза на мокром месте, Ильф, загоревший и поправившийся за лето, виновато опускает глаза.
– Клянусь здоровьем дочери, – драматично прижимает руки к груди хозяйка. – я ни одному человеку не говорила…
– Я думаю, это врач в санатории… в Ялте… – перебивает её муж.
"Твою ж мать… Засада… Ладно, переживём. После сегодняшней встречи с руководством ЦНИИ всё равно бы пошли слухи по Москве. Может это даже и к лучшему, информационную кампанию надо начинать заранее"…
– … она сама уже об Ане всё знала. – Мы все, включая Ильфа, удивлённо уставились на Марусю.
"Во-первых, никакую кастрюлю я у тебя не брала, а, во-вторых, она уже была с дыркой".
– Кто она? – Кричим втроём.
– Любовь Петро-о-овна… – всхлипывает Маруся.
– Это точно Евдокия, няня наша разболтала… – опускает плечи писатель. – жалкая и ничтожная личность.
– … она раньше служила кухаркой у Орловой, сплетница та ещё, наплелала ей ещё в Москве, будто Аня – колдунья, – подтверждает жена. – а когда слухи пошли уже в Крыму по санаторию, Любовь Петровна с Гришей по соседству дачу снимали, что Иля вылечился от туберкулёза, сама прибежала ко мне, умоляла познакомить с Аней…
"И ты, конечно, отказать ей не смогла".
– Тук-тук, тук ту-ук. – Кто-то сильно постучал в дверь.
– Проходите в гостиную, – спохватывается хозяйка. – Иля, будь уже хозяином.
– Лучше на кухню, – начинает суетиться Ильф. – у меня такое вино крымское есть, закачаетесь…
– Орлова? – Шепчу Оле.
– Моя мама боготворила её…
"Ну а это здесь причём"? Бережно поддерживаемая под руку мужем, знаменитым режиссёром Александровым, в прихожую нетвёрдой походкой вступает Любовь Орлова в длинном белом шёлковом платье с длинными рукавами, закрывающими кисти рук, наспех причёсанная, мертвецки бледная. Её глаза блуждают по нашим лицам и останавливаются на Оле.
– Помогите мне! – Её голос звучит неестественно громко, как будто она пытается перекричать кого-то. – Я не могу больше это выносить.
Актриса пошатывается, Оля порывисто бросается к ней и подхватывает её с другого бока.
"Как они похожи! Цвет волос, глаз, одного роста, одинаковой комплекции, встретишь на улице – не отличишь. Вот только возраст, неумолимая вещь… перед нами не сёстры, а скорее – мать и дочь".
Все присутсвующие, включая Александрова, поражённо замерли глядя на них.
– Куда можно пройти? – Хмурится Оля, обращаясь к Марусе.
– Сюда-сюда, пожалуйста. – Хозяйка квартиры сбросив наваждение, провожает женщин до двери, ведущей из гостиной в спальню.
– Обождите нас здесь, пожалуйста. – В голосе Оли появляются железные нотки и Маруся с Александровым невольно делают шаг назад.
– Гриша, Маруся идите к нам! – Кричит Ильф из кухни, разливая красное вино в хрустальные бокалы.
Встревоженный режиссёр и сгорающая от любопытства Маруся остаются в гостиной.
– Ну и ладно, – машет рукой хозяин. – Алексей, я хочу выпить этот бокал за тебя! Мне тебя сам бог послал! Если бы не ты…
– В общем, за-здо-ро-вье! – Пародирую американского спутника писателей, с которым они путешествовали по Америке. – Помнишь как мы после встречи у Форда обедали в придорожном ресторанчике?
– Без меня пьём? – На кухню проникает Петров.
– Как же, выпьешь без тебя, – смеётся Ильф. – у меня такое впечатление, что стены квартиры не доходят до потолка, как в общежитие на Божедомке: слышно было кто чем занят в конце коридора, в смысле, кто что пьёт.
 
– Как дела, Чаганов? – Стучит мне по плечу соавтор.
– Ждёт меня дорога дальняя на крайний Север… – с удовольствием съезжаю со скользкой темы. – Выдвигают меня в депутаты Верховного Совета. Завтра выезжаю на поезде в Архангельск, по пути буду агитировать народ голосовать за себя. Дают под моё начало агитационный вагон.